Крылья Урагана - Банч Кристофер - Страница 12

Рябой ухмыльнулся, побарабанив пальцами по рукоятке меча.

— И у нас тоже они есть.

Это вызвало у остальных разбойников приступ хохота. Когда он умолк, Черсо спросил:

— Насколько я помню, в прошлом году вы зимовали в Паэстуме. В этом году твой хозяин собирается поступить так же?

— Пока не знаю, — ответил Хэл. — Вообще-то он хотел пораньше отправиться на зимовку и поехать на побережье Роче, чтобы найти замену тому дракону, которого мы потеряли в прошлом году. Но рочийцы отказали ему в разрешении, а в свои новые планы оп меня не посвящал.

— Один совет, — сказал Черсо. — Я не стал бы сейчас слишком рваться в Паэстум. Чересчур близко к Роче, а эти ублюдки во главе со своей проклятой королевой плачутся в своих листовках, что их обманом лишили прав на город.

— Мне на это плевать, — сказал Хэл.

— И мне тоже, — согласился Черсо, снимая стрелу с арбалета. — Жизнь продолжается, и мы стараемся извлечь что можно из того, что она нам преподносит.

Хэл кивнул.

— Тебе лучше возвращаться в Бедаризи, пока не стемнело, — сказал Черсо. — Слышал, тут завелись какие-то парни, которые рыщут у самых стен, никому не подчиняются и вообще не признают никаких законов. Удачи тебе, маленький летун. Увидимся следующей весной.

И так же бесшумно, как и появились, бандиты исчезли, и дорога опустела.

Хэл раздумывал о том, что ему рассказали разбойники. Вооруженные люди на дорогах, возможная амнистия, чтобы собрать армию, да и Черсо говорит, будто рочийцы вынашивают какие-то темные планы. Нет, это никак не может его касаться, по крайней мере, пока он держит ушки на макушке.

Эх, не повредило бы, если бы в потайном кармашке, пришитом к его штанам с внутренней стороны бедра, было чуть больше денег. Афельни не был скрягой, но у него была одна слабость — кости. После каждого представления начиналась гонка — кто раньше доберется до кассы, он или Гаэта.

Она была единственной, кто остался из труппы, в которую Хэл вступил в тот незабываемый день. Остальные ушли за большими деньгами в другие труппы — цирки, странствующие зверинцы — или просто устали от бродячей жизни.

Хэл до сих пор оставался с Афельни, потому что даже после трех прошедших лет все еще хотел стать всадником на драконе, но хозяин пока не слишком охотно учил Кэйлиса этому искусству.

— Только не думай, что я выжил из ума, — как-то разоткровенничался Афельни, будучи навеселе, — но если я научу тебя всему, что знаю, ты ведь просто сбежишь, найдешь себе собственного дракона и станешь моим конкурентом, так ведь? — Он засмеялся своим странным визгливым смешком.

Хэл вынужден был признать, что в этих словах была доля правды. Афельни вовсе не был совсем уж сквалыгой и кое-чему все же его обучил. Хэл мог бы найти какого-нибудь другого всадника, но у него не было никакой гарантии, что новый хозяин станет делиться с ним своими знаниями щедрее.

Что же до того, чтобы расстаться с бродячей жизнью, так это было вообще невозможно, поскольку Хэл не встретил ни одного столь же соблазнительного ремесла. Не говоря уж о том, как здорово было путешествовать по неизвестным дорогам, заходить в незнакомые деревни и встречать новых людей, и даже просто возвращаться в какое-нибудь место, где не был целый год, и видеть произошедшие там перемены.

По меньшей мере один раз в каждом представлении Афельни катал Хэла, а не так давно даже позволил ему сидеть впереди и начал обучать его основам летного дела.

Полеты так и не утратили для него своей притягательности, начиная от неловкого, сопровождаемого хлопаньем тяжелых крыльев взлета и свободного скольжения на воздушных потоках, подобно паруснику, несущемуся по воздушному морю, и заканчивая стремительным нырком под облака, всегда казавшиеся ему восхитительно похожими на сахарную вату, которой торговали на деревенских ярмарках. В такие моменты он напрочь забывал и об их сырости, и о внезапном дожде, и об опасности, которую они могли представлять для полета.

Даже опасность притягивала его — ему нравилось смотреть сверху на приближающуюся грозу, едва успевая в последний момент нырнуть куда-нибудь в укрытие. Или, если облака были низкими, лететь прямо над ними, точно над сугробами только что выпавшего снега. И драконы тоже, как казалось Хэлу, наслаждались радостью полета, безмолвно скользя навстречу ветру, чтобы вспугнуть выискивающего добычу орла или внезапно вынырнуть где-нибудь над стаей уток и наблюдать, как они, хрипло крякая, несутся к земле, прочь от грозных когтей и клыков.

Теперь у Афельни остался всего один дракон, зеленая самка по имени Красотка.

Молодой дракон по имени Красный, любимец Хэла, однажды умудрился сорваться с привязи, когда их караван стоял высоко в горах. В небе мельтешили дикие драконы, и Афельни сказал, что у них сейчас как раз брачный сезон.

Драконы в эту пору точно с цепи срывались. Потом они выбирали себе пару из тех, с кем спаривались, и оставались с ним в течение четырехмесячного периода высиживания и еще год после того, как детеныш вылуплялся из яйца.

Они смотрели — Афельни при этом непроизвольно ругался шепотом, — как Красный понесся к самке. Два самца бросились на него. Он сражался изо всех сил, не щадя когтей и клыков, но самцы были старше, крупнее и яростнее его.

Один налетел на Красного сверху, и его когти сомкнулись у него на шее. Он дернулся в сторону, уходя от когтей Красного, и Хэл даже с земли, в сотнях футов от него, услышал, как хрустнула шея молодого дракона.

Возчики начали было пререкаться, когда Афельни велел им похоронить дракона, но, увидев выражение его глаз, замолкли и принялись за работу.

Когда вокруг тела Красного вырос холм, на вершине которого навалили камней, Афельни просидел на его могиле целый день и целую ночь.

И Хэла, к его удивлению, тоже терзала тоска, какой он никогда не испытывал ни по одному человеку.

Потом караван отправился дальше, и Афельни больше ни разу не упомянул имени Красного.

Что он намеревался делать теперь, когда рочийцы отказали ему в разрешении отправиться на Черный остров за заменой, Хэл не знал. Драконы всегда были исключительно дорогим товаром, а сейчас в особенности. Поговаривали, будто рочийцы покупали всех обученных и полуобученных самцов и самок, не брезгуя даже детенышами.