Лазоревый мундиръ: Душекрад (СИ) - Зимовец Александр - Страница 3

— А у вас там сегодня сослуживцы его высокоблагородия съехались? — спросил он как можно беззаботнее, кивнув в сторону стены, откуда слышались голоса.

— А, нет, что вы! — хозяйка махнула рукой. — Это жилец, Константин Кузьмич. Мы ему две комнатки сдаем за стенкой. Такой тихий господин, даже не знаю, чем он занимается. Все что-то пишет, чертит, иной раз и к обеду не выходит. Я не думала, что к нему именно сегодня такое собрание явится, кажется, доселе ни разу у него в гостях никто не бывал. А тут вдруг пришли какие-то, человек пять. Один — как мастеровой одет, другой — во фраке, третий — в рясе поповской, прочих я даже и не видала, как зашли. Странное общество, правда?

Чувствовалось, что она тоже раздосадована несвоевременным хлебосольством Константина Кузьмича.

«Не насплетничал бы жилец,» — пронеслось в голове у студента, но он быстро на этот счет успокоился. Не все ли равно жильцу, право слово? На вопрос же хозяйки с достоинством кивнул.

— Я даже перепугалась немного, не замышляют ли они что плохое? Нет ли тут какой-нибудь конспирации? Вы ведь читали, что в газетах пишут? Но ведь вы меня защитите, верно? — она кокетливо улыбнулась и поправила прическу, продемонстрировав белое запястье.

Герман тут же заверил ее, что под его защитой ей не о чем беспокоиться.

— Ну, тогда почитайте мне что-нибудь из ваших экстатистов, вы обещали! — произнесла Аглая, откинувшись в кресле.

Герман охотно достал прихваченный томик стихов, достав заодно и вино, и прибавив наставительно, что такие стихи надлежит читать исключительно под белое вино, иначе они утрачивают половину своей экстатической силы. Аглая при этих словах достала из шкафа бокалы, которые он наполнил и принялся читать какое-то совершенно бесстыдное стихотворение про «невольный вздох безумной страсти», «последний стон на ложе томном» и что-то еще в таком же духе. Аглае явно нравилось.

Читал он по рукописной тетради — издавать этакое непотребство цензура, конечно же, не позволяла. Впрочем, достать список было несложно — такие тетради ходили по Москве и Петербургу запросто, и некоторые из экстатистов составили себе имя, ни разу не издав в журналах ни единой строчки.

Между тем, за окном совсем стемнело, Аглая сидела в кресле, прикрыв глаза и приоткрыв губы, вино было почти все уж выпито, и Герман решил, что, кажется, артподготовка проведена по всем правилам военного искусства, подкопы подведены, бреши в стене пробиты, и пора уже, собственно, приступать к решительному штурму, тем более, что противник, кажется, не настроен оказать решительного сопротивления. Уже даже и Внутренний Дворецкий, глядя на поле сражения, восхищенно покряхтывал и подталкивал барина локтем, дескать, давай, барин, не робей! Покажи ей, каковы Брагинские в деле-то!

— Кстати, вы ведь тоже мне кое-что обещали, — произнес Герман, словно только что вспомнив. — Говорили, что у вас в спальне какой-то фантастический ковер гномьей работы из шерсти пещерного яка, и обещали показать!

Про ковер Аглая в самом деле при первой их встрече упоминала, но чтобы приглашать малознакомого мужчину в супружескую спальню — такого, конечно, не было.

— Да, кажется, в самом деле, я совсем забыла, что же вы раньше не напомнили! — проворковала Аглая, поднимаясь из кресла. — Пойдемте, я покажу, он удивительно мягкий, и если провести по нему ладонью в темноте, то появляются голубые искры. Очень красиво!

Они стали подниматься по темной лестнице. Там уже Герман не стал сдерживаться, наклонился и поцеловал ее в шею, пахнущую сладкими цветочными духами.

— Ну, что вы, ну, подождите… — проворковала Аглая, почти затаскивая его через темный коридор куда-то в также совершенно неосвещенную комнату. Лампу зажигать она, впрочем, не стала, да и к чему было бы это делать? За окном сияла в небе полная луна, ее света было даже больше, чем достаточно.

В этом свете Герман принялся, не прекращая поцелуев, освобождать хозяйку дома от платья. Дело это было хоть и приятное, но не такое уж простое. Герман никогда не понимал: и зачем они навертят столько сложностей? Крючочки какие-то, которые вечно не подцепишь, пуговки в самых неожиданных местах и на удивление тугие, какие-то шнурки, которые хоть зубами развязывай. Если бы он был императором, непременно издал бы высочайший манифест о том, чтобы женщинам носить мужские сюртуки и панталоны: и обзор лучше, и возни меньше.

Однако с помощью Божьей, а также Аглаиной, дело пошло. И вот, отбросив на пол и платье, и нижнюю рубашку, он на секунду застыл, пораженный красотой ее статного холеного тела в лунном свете, а обнаженная и явно довольная произведенным эффектом Аглая застыла и чуть откинула назад голову, дескать: «Ну, что, хороша же я, верно?». Что ж, она в самом деле была хороша. Даже Внутренний Дворецкий восхищенно крякнул. Нет, некоторые любят, конечно, субтильных дам, на которых дунь — она улетит, но Герман был не из таких. Он во всем любил пышную роскошь, а здесь ее хватало. Дело оставалось за малым, перейти, собственно, к штурму главной цитадели, и пальцы Германа уже потянулись у ее парадным воротам, в то время как Аглая дрожащими от нетерпения пальцами принялась освобождать от одежды уже его.

— Всем оставаться на своих местах! — гаркнул вдруг голос, звучавший словно из глубин ада: громкий, яростный, жесткий. — Корпус жандармов! Одна попытка пошевелиться, и всем конец. Имею на позиции темпоратор и применю его при первом же звуке.

— Что такое? — задушенно прошептала Аглая, прикрываясь только что снятой рубашкой. От ужаса она стала, казалось еще белее, и походила уже на призрак.

— Ти… тихо… — прошептал в ответ Герман.

— Ну, и встрял же ты, батюшка! — произнес Внутренний Дворецкий. Перед глазами тут же предстал ряд неприятных картин: обыск, допрос, люди в синих мундирах расспрашивают полуголую перепуганную Аглаю. «На каком основании здесь находится этот молодой человек?». Затем приезжает срочно вызванный из Кашина муж… В общем, грядущая ночь, кажется, будет, куда менее приятной, чем ожидалось. Однако, к чему здесь жандармы? Не иначе, там за стенкой и впрямь сходка каких-нибудь нигилистов. Господи, что бы им было не устроить свое сборище в другом месте!

Внизу хлопнула дверь и послышались чьи-то торопливые шаги. Затем грянул револьверный выстрел, а вслед за ним другой. В ответ им из кустов загрохотали новые, погромче, видать, ружейные. Одна пуля с оглушительным звоном разнесла стекло спальни, Аглая взвизгнула, соскочила с кровати, и совершенно голая забилась в угол, не заботясь уже о приличиях. Герман тоже машинально пригнулся.

— Вы не поняли⁈ — проревел голос. — Или думаете, шучу⁈ Викентий, залп!

То, что произошло в следующую секунду, впоследствии не раз снилось Герману в кошмарных снах. Лицо Аглаи вдруг сморщилось, посерело, словно она мгновенно постарела лет на пятьдесят. Тело ее, и без того съежившееся в углу, стало вдруг еще меньше и в какие-то несколько секунд превратилось в скрюченную серую мумию с черными провалами на месте глаз и обнажившимися словно в оскале зубами.

— Ах ты ж… правда темпоратор… — прошептал Герман, которого трясло от ужаса. Внутренний Дворецкий только шлепнулся на пол и перекрестился.

Про это оружие он только слышал, причем говорить о нем полагалось только шепотом. Кое-кто даже утверждал, что его вовсе не существует, и это просто страшные сказки, распускаемые жандармами. Но приходилось признать: у них в самом деле есть машина, испускающая луч, который, не повреждая строений и прочего имущества, искривляет время для живых существ. Вот только… Господи Боже, ему-то что теперь делать⁈

Голова Германа заработала с умопомрачительной скоростью, какой он сам от себя не ожидал. Очевидно, ему просто повезло, и луч его не задел. Но второго дожидаться никакого резона нет. Как этого избежать? Даже если всех нигилистов уже перебили, то могут ведь жахнуть еще раз просто для верности. Надо показать, что в доме есть живой человек, но он не враг, а верный подданный Его Величества. Но как показать?