Лазоревый мундиръ: Душекрад (СИ) - Зимовец Александр - Страница 4

— Да ты, барин, найди какую-нибудь тряпку, да помаши ей в окно, — услужливо подсказал Внутренний Дворецкий. — А они поймут, что это символ мира, вот что.

Долго искать не пришлось — на кровати все еще валялась белая ночная рубашка Аглаи. Стараясь не смотреть на то, что осталось от хозяйки дома, Герман подобрал ее последнее одеяние, подошел, крадучись к окну и пару раз взмахнул им. Глянув при этом на поляну он заметил на противоположной стороне улицы троих людей в темных мундирах. Один из них возился с какой-то машиной на треноге, похожей на фотографический аппарат, другой же держал одной рукой металлический рупор, а в другой сжимал револьвер. Головного убора на нем не было, и в лунном свете сияла шевелюра, почти полностью седая, в то время как старым жандарм не выглядел и выправку имел знатную.

— Сдаетесь⁈ — проговорил он, поднеся рупор к губам. — Стоять на месте, мои люди заходят!

В ту же секунду, повинуясь его жесту, две другие фигуры в синих мундирах двинулись через улицу к дому. Герман застыл в оконном проеме, боясь пошевелиться. И вот, когда две тени уже почти достигли крыльца, из окна первого этажа грянул выстрел, и одна из них пала навзничь.

Седой жандарм проревел что-то матерное, а затем рявкнул: «Огонь! В мясо их, тварей!», после чего Герман отпрянул от окна, и очень вовремя, так как несколько пуль тут же влетели в комнату, впечатавшись в потолок и обдав его крошевом штукатурки.

— Ох ты ж, Господи, святая воля твоя, — запричитал Внутренний Дворецкий. — Пропали мы с тобой, барин, как есть, пропали!

Но Герман от него лишь отмахнулся. Заткнись, старый паникер, не до тебя! Он загрохотал вниз по скрипучей темной лестнице, твердо намеренный уж как-нибудь да выжить. Сейчас, сейчас! Включай голову, Брагинский! Не бывает так, чтоб выхода не было! Есть вход — есть и выход!

С этой мыслью Герман преодолел последнюю ступеньку, и едва не полетел вниз, споткнувшись обо что-то твердое и почему-то обтянутое тканью. Он невольно вскрикнул и выругался, обнаружив, что это была такая же мумия, как та, в которую обратилась Аглая, только одетая во фрак, и оттого еще более жуткая. В следующую секунду кто-то зажал ему рот шершавой ладонью с толстыми пальцами.

— Тихо, тихо! — проговорил низкий, гулкий голос, словно из бочки, а затем рука отпустила его.

Герман тут же оглянулся и увидел, что перед ним поп в рясе, о котором говорила Аглая, вот только в руках у него не кадило и крест, а револьвер, и за поясом — еще один. Был он низкорослый, с неопрятной кудлатой бородой и явно недюжинной силищи. Герман еще подумал: «Не гном ли?». Впрочем, раздумывать было некогда.

— Ты еще кто, твою мать⁈ — воскликнул поп, тяжело дыша, и упер в грудь Германа дуло одного из револьверов. — Ты ведь не из этих? Да нет, эти не успели бы. Ну, отвечай живо⁈ Времени нет!

— Я… это… в гостях был тут… — проговорил Герман, не зная, как еще потактичнее назвать случившееся.

— В гостях? У кого? — спросил поп, скептично взглянув на полурасстегнутую германову рубашку. — А, не все ли равно! Слушай, парень, их там мало! Было б много, нам бы уже каюк! Но я осмотрелся, они все там, спереди залегли, а за черным ходом хорошо если одного следить оставили. Если вместе рванем, хоть один да проскочит, там до леса недалеко, а в лесу ищи да свищи! Ну⁈ Рванули⁈ Другого шанса не будет.

— А и впрямь! — Герман почувствовал азарт висельника. В безумный план попа он не особенно верил, но ничего другого не оставалось.

Вместе они рванули к черному ходу, поп выскочил из него первым, и тут же из кустов впереди гаркнул выстрел. Поп взревел, вскинул один из своих револьверов, несколько раз выстрелил по кустам, оттуда раздался приглушенный вскрик, сзади, через улицу пару раз гаркнули ружья, а они с попом помчались вперед, к спасительному лесу.

Герман добежал первым, спрятался за деревом и наблюдал, как поп, пыхтя и припадая на левую ногу, с трудом его догоняет, а через забор за домом уже перемахивают силуэты в синих мундирах. Герман почувствовал досаду: он не думал, что поп при всей своей грузности, бежать будет так медленно. Бросить его? Но тот ведь помог ему, нехорошо.

И только тут он заметил, что поп неспроста так ковыляет: на его рясе расплылось слабо заметное на черном фоне кровавое пятно. Э, да дело еще хуже!

— Беги! — рыкнул поп, привалившись к дереву. — Беги, парень, я… не успею. Щас я им тут покажу битву при Маныче, ох, покажу. А ты…

Герман уже собирался рвануть в лес, но поп схватил его за полу сюртука.

— Погоди-ка, — произнес он, прошипев от боли и чертыхнувшись. — Ты же… ты кто вообще⁈ А, ладно, выбирать все равно не из кого. Возьми-ка вот это.

Он протянул Герману свой второй револьвер. Герман хотел решительно отказаться, приготовился заявить, что он в жандармов стрелять ни за что не будет, а бежать без этой дуры будет только легче, но тут он заметил, что это и не револьвер вовсе, а нечто лишь отдаленно на него похожее. Рукоятка, короткий раструб, похожий на дуло, а вместо барабана — циферблат, но не часовой, а больше похожий на паровозный манометр. Стрелка этого «манометра» показывала на ноль. Похоже, давления в котле не было.

— Бери, и давай, ноги в руки и бегом отсюда! — рявкнул поп, тыкая Герману в ладонь нагретой в руке рукояткой. — Бери! Потом отдашь нашим, если ты не гнида!

Он буквально всунул странный прибор в руку Германа и хлопнул его по спине, намекая, что пора удирать. Дважды Германа просить было незачем. Убегая, он слышал хлопнувшие за его спиной несколько выстрелов и, кажется, собачий лай, что только придало ему скорости.

Глава вторая, в которой нежданное письмо приводит в казенный дом

В свою скромную квартирку в доме купца Никитина, что на Киевском тракте, Герман явился, когда давно уже рассвело. Как продирался через густой подлесок к станции, оглядываясь каждую секунду и едва не выколов глаз веткой, как трясся в вагоне третьего класса, весь исцарапанный в разорванном сюртуке — все это было лучше не вспоминать. Хоть до дома дошел, оставшись живым и на свободе.

Пройти к себе, в третий этаж, он решил тихонько, чтобы никто не заметил, особенно прислуга. То есть, собственной прислуги у него не было, не на что было позволить, а была хозяйская — любопытная пожилая кухарка Матрена. Ей-то Герман и не хотел попадаться на глаза, чтобы не растрепала на всю округу, что жилец где-то всю ночь шлялся, однако едва он открыл дверь, как оказалось, что Матрена тут как тут с ведром помоев, толстая, краснощекая, в вечно заляпанном переднике. Точно специально его дожидалась.

— Батюшки святы! — всплеснула она руками. — Явился, греховодник, посмотрите вы на него! Ты что натворил-то, признавайся!

Герман вздрогнул. Откуда этой старой кошелке знать, что он что-то натворил? Да он ведь и не натворил ничего, в сущности! Весь этот ужас нужно только забыть, как страшный сон, вот и все! Вот и от странного пистолета избавиться бы. Сколько раз за ночь подбивало что-то Германа бросить оттягивающую карман штуковину в кусты или выкинуть из окна поезда! Но — не выкинул. Подумал: а ну как «наши», которым полагается отдать странный прибор, если он «не гнида», и впрямь за ним явятся да потребуют отчета. Хотя откуда они возьмутся? Поп ведь наверняка погиб. А если не погиб, а арестован, то…

— Полиция по твою душу приходила, вот что! — продолжила Матрена, и от этой новости Герман почувствовал, как ноги сами собой начинают подгибаться.

— Какая полиция? — переспросил он.

— Известно, какая бывает полиция! — Матрена, кажется, наслаждалась произведенным эффектом. — Пришел нынче утром такой подтянутый, в мундире синем, не просто городовой, а важный какой-то! Спросил, здесь ли студент Брагинский квартирует? А я что? Я разве супротив полиции что могу! Сказала, как на духу — так и так, здесь, в седьмом нумере. Ну, он потребовал нумер открыть, что-то посмотрел, положил на стол какую-то бумажку, да и ушел. Не иначе, в часть тебя требуют! Допрыгался!