Сумрачная дама - Морелли Лаура - Страница 8

Дома он никогда не сидел сложа руки. Когда он не копал уголь на шахтах под Питсбургом, он укачивал свою дочурку и грубым голосом ей пел: иногда бессмысленные нескладушки, которые придумывал на лету, а иногда – старые сицилийские песни, которым его научила бабуля, но никто уже теперь не понимал.

Чечилии было все равно. Она все их обожала; слушала, гулила и тянулась пухлыми ручонками к его лицу. А когда Чечилия засыпала и дом наполнялся тихими звуками оперы из радиоприемника, он брал палочку угля и, пока Салли мыла посуду, садился рисовать. Он часто подумывал нарисовать пейзаж или натюрморт, но в конце концов каждый вечер рисовал идеальные линии ее волос, окружности ее тела. Самой новой из них был наполненный обещанием второго ребенка растущий животик. Рисуя, он все время поглядывал на нее, но знал, что в этом нет необходимости: образ Салли ясно отпечатался в его памяти, навсегда сохраненный в самой глубине его души.

Особенно ее улыбка. Она завладела его сердцем однажды вечером три года назад, когда он после работы в шахтах поднимался по склону холма, возвращаясь домой. Он заметил Салли в саду ее родителей, она собирала яблоки. Завоевать сердце Салли было нелегко. Поначалу она отказывалась впечатляться его глупой болтовней, отказывалась сдаваться его упрямству, отказывалась дать себя захватить. Поначалу она заносчиво велела ему проваливать, но за ее дерзостью Доминик заметил улыбку. Дедушка сказал Доминику, что настойчивость всегда побеждает, и оказался прав. Доминик каждый день останавливался по пути домой на ее углу, и однажды она наконец поделилась с ним только что сорванным с дерева яблоком.

К реальности Доминика вернул громкий крик командира. Солдаты вокруг него собрались, приготовившись к высадке, и сердце Доминика выскочило через пятку сапога. Он поднял голову и увидел, что перед ними развернулся серый берег «Омаха-Бич»; туман и водяная взвесь смешались в дымчатую завесу, за которой скрывался страшный враг, притаившийся, как знал Доминик, за дюнами. Он выпустил из рук жетоны и сжал пальцы в замок, чтобы скрыть дрожь. Отдаленные хлопки выстрелов уже заставляли его сердце биться быстрее; он знал, что каждый этот тихий хлопок – это звук летящей к кому-то из солдат на пляже смерти.

– Помоги нам Бог, – сказал солдат рядом с ним. Он увидел, что руки его трясутся и болтовая винтовка дрожит в его пальцах.

Снова зазвучал голос командира:

– Пошли, ребята!

Операция «Нептун».

Доминик смотрел на лицо командира, на то, как шевелятся его губы, но остальные слова утонули в наползающей тени и оглушительном реве самолетных двигателей.

Доминик расплел пальцы и схватился за ствол своей винтовки. На берегу за бортом катера была мешанина выстрелов и спрыгивающих с катеров людей. На организованное нападение это не походило, для Доминика это все выглядело как хаос. В тумане уже блестели вспышки выстрелов.

Доминик смотрел, как приоткрылась, а потом с грохотом, подняв ворох брызг, опустилась аппарель. Весь взвод издал отчаянный боевой вопль. Плечом к плечу они бросились вперед.

Думаю, что лучшая конструкция для военного корабля – с трапом, который опускается с носа судна. Что-то вроде баржи. Судно с трапом на петлях, который можно откидывать, когда оно пристанет к берегу, и высаживать на землю солдат неожиданно для врага. Вдохновение для этого замысла снизошло на меня как обычно посреди ночи. У меня почти не было времени перенести его на бумагу, прежде чем я пробежал по мосту до окруженного стеной и полного скульптур сада дворца Медичи.

И вот теперь я наблюдаю, как Лоренцо «Великолепный[17]» поглаживает ладонью щетинистую щеку и в задумчивости напряженно сжимает губы в тонкую линию, пока его умные глаза много знающего человека изучают вырванный лист. Мой господин должен понимать, какую пользу такое судно может принести в борьбе с пизанцами. Нет сомнений, что они, при всей своей хваленой доблести в морских сражениях, ничего подобного не придумали.

Не хочу показаться неблагодарным, ибо удостоиться внимания его светлости – уже честь для меня. Но я больше не питаю надежды, что Великолепный закажет мне военную машину. Он не даст мне место за своим столом. Не станет платить мне стипендию или хотя бы комиссионные. Разрешение сделать наброски с древних скульптур в тиши его сада это все, чего я добился за годы попыток. Все, на что я теперь могу рассчитывать, это шанс, что поручительство его светлости поможет мне найти патрона где-нибудь подальше отсюда.

– Да, – говорит мне Великолепный, вкладывая пергамент обратно мне в руку. – Я понимаю, как полезна может быть военному кораблю такая конструкция трапа. Но не в Милане. Как вы убедите в ценности этой идеи человека, рожденного в Ломбардии, правящего обширной, не имеющей выхода к морю территорией, на которой простираются насколько хватает глаз лишь пшеничные и рисовые поля?

Он прав. В конце концов, Людовико Сфорца, которого прозвали «иль Моро» – «мавр[18]», – захватил контроль над двором Милана без всяких кораблей. Все, что он сделал – это переманил на свою сторону врагов – и одновременно родственников – одного за другим. Он переманил даже родную мать маленького герцога и ее ближайших, самых доверенных политических и военных советников. И теперь Людовико Сфорца – регент Милана, практически герцог, хоть и не называется так.

– Мы должны быть уверены, что Флоренция останется союзником Милана, – констатирует Великолепный. Я плетусь вслед за ним по длинному проходу, примыкающему к его пышному саду, заполненному древними извлеченными из грязи вокруг Рима статуями.

– Людовико Сфорца показал себя как весьма могущественный человек, – говорит его светлость. – К четвертому сыну, которому удалось обойти старших родственников, нельзя относиться легкомысленно. Мы должны следить за ним.

– Я могу поехать в Милан от вашего имени, – предлагаю я. – Посмотреть, что из себя представляет этот двор изнутри. Я могу держать вас в известности, мой господин.

Великолепный замедляет свой быстрый шаг и на несколько долгих мгновений останавливается, чтобы рассмотреть нежную белую лилию. На мгновение меня охватывает беспокойство, что он сейчас сорвет этот благоухающий, покрытый росой цветок – лилию, символ нашего города. Но в конце концов он оставляет ее на стебле.

– Да, – говорит он. – Ты вместе с другими. Мы организуем свиту из дипломатов и придворных шутов. Ты передашь Людовико иль Моро подарок от семейства Медичи.

Я задумываюсь:

– Экипаж с защитой. Или колесная катапульта. Мой господин?

– Нет, – отвечает он. – Музыкальный инструмент. Ты создашь лиру.

– Лиру?

Он кивает, его тонкие губы решительно сжаты:

– Принеси мне эскиз лиры.

– Но со всем уважением, мой господин, регенту Милана могут быть больше нужны защитные конструкции, а не музыкальные инструменты. Вы сами сказали, что венецианцы угрожают Людовико иль Моро заговором с востока, а с севера – Франция. Ему угрожает заговор даже внутри его собственного дворца. Я слышал, что его придворные аптекари готовят яды для его ближайших родственников…

Легкий взмах руки, и я смолк.

– Отправишься в Милан со свитой дипломатов и музыкантов. Мои люди позаботятся об этом. Я дам тебе рекомендательное письмо. Тебе остается только сделать лиру.

– А защитные конструкции…

– Если хочешь ознакомить Людовико иль Моро со своими навыками, можешь составить список.