Психотерапевт - Пэрис Бернадетт Энн - Страница 22

Лорна подносит руку к ожерелью.

— Это был кошмар, — произносит она почти шепотом. — Настоящий кошмар.

— Мне ничего не было известно… Я узнала только несколько дней назад.

Лорна, кажется, удивлена:

— О, Элис, как ужасно. Но я не понимаю — как вы могли не знать?

— Лео решил мне не говорить. Собирался сказать когда-нибудь потом и надеялся, что к тому времени я уже полюблю этот дом так же, как и он, и не захочу уезжать.

— А вы хотите уехать?

— О, все так сложно. Я не уверена в своих чувствах насчет дома, но наш комплекс я люблю. Все так добры ко мне, и я знаю, что могу завести здесь друзей. Сначала я хотела уехать, но потом Лео сказал кое-что, что не выходит у меня из головы. Он сказал, что этот дом заслуживает новых, счастливых воспоминаний. — Я умолкаю, прислушиваясь к себе. — Но все это непросто. Мы с Лео сейчас почти не разговариваем, я не могу простить ему, что он не был честен со мной тогда, при переезде. В голове у меня сумятица, если честно.

— Понимаю, — отвечает Лорна, и я благодарно улыбаюсь ей. Такое облегчение излить душу кому-то, кто много пережил и, как и я, потерял близкого человека.

— У меня никого, кроме Лео, нет, — вдруг говорю я. — Мои родители и сестра погибли в автокатастрофе, когда мне было девятнадцать.

Лорна подносит руку к груди.

— Так вы потеряли сестру и родителей? Бедняжка, как вы справлялись? Потерять сразу трех близких — в голове не укладывается.

— Если бы не бабушка и дедушка, я бы, наверное, не справилась. Они были такие сильные. Они потеряли сына, единственного ребенка. — Я замолкаю, заметив, как омрачилось ее лицо. — Прошу прощения, Лорна, так неделикатно с моей стороны. Я знаю, вы тоже потеряли сына.

Лорна не отвечает; ее пальцы теребят юбку, и я ненавижу себя за то, что расстроила ее.

— Для вас это, конечно, было невероятно тяжело.

— Да, это так, — отвечает она едва слышно. — Любая потеря страшна, какой бы она ни была.

С минуту мы сидим в молчании. Не уйти ли мне? Нет, сначала надо выяснить то, ради чего я пришла.

— Я тут подумала — не могли бы вы рассказать мне о Нине? Может, если я узнаю о ней побольше, если она станет для меня более реальной, это поможет.

Я вижу, как ее взгляд мечется, словно бы в поисках выхода. Наконец она кивает, расправляет плечи, соглашается.

— Она была очень милая. И Оливер тоже. Он нам был как сын. Помогал в саду, обрезал кусты, подстригал лужайку и все в таком роде. И поэтому я до сих пор не могу понять, что произошло, почему все у них развалилось. Только что они были счастливейшей парой на свете — и вдруг однажды вечером мы слышим, как они ругаются, ужас какой-то. Оливер прямо разбушевался, так странно, раньше я ни разу не видела, чтобы он выходил из себя. Но говорят, иной раз и самые добродушные взрываются — всерьез, по-настоящему. Мы с Эдвардом не знали, вмешаться или нет — или лучше вызвать полицию. Нам было страшно за них.

— И вы вызвали?

— Нет, потому что все успокоилось. Оливер все еще злился, но, по крайней мере, больше не кричал.

— Вы слышали, о чем они спорят?

Лорна хмурится, и я сознаю, что, как и в случае с Тамсин, переступила невидимую границу.

— Простите, — поспешно извиняюсь я. — Я не хотела лезть не в свое дело.

На лице Лорны отражается внутренняя борьба; она не знает, как много можно сказать мне. И опускает плечи.

— Эдвард считает, что я не должна об этом говорить. Никто не говорит, и в каком-то смысле от этого только хуже.

— Могу понять, — осторожно отвечаю я. — Когда умерла моя сестра, все вокруг перестали говорить о ней — не хотели меня расстраивать. Но меня расстраивало как раз то, что никто о ней не упоминал, словно ее вовсе не существовало.

— И мне нельзя говорить о нашем сыне и держать в доме его фотографии.

— Это, наверное, очень тяжело.

— Да. — Ее глаза наполняются слезами, но она поспешно смаргивает их. — Что касается Нины и Оливера, — продолжает она со слабой улыбкой, потом замолкает на секунду, вспоминая, — то я зашла к Нине на следующий день после того, как они ссорились. И дождалась, пока Оливер придет с работы. Она была в ужасном состоянии, едва не плакала. И ужаснулась, что мы с Эдвардом слышали их скандал. Сказала, это ее вина, у нее был роман, и Оливер узнал.

— А она сказала с кем? — спрашиваю я и, ужаснувшись своей бесцеремонности, снова принимаюсь извиняться.

Однако Лорну мой вопрос не возмущает, и она продолжает говорить:

— Нет, но она сказала, что хочет с ним порвать. А потом, в тот же вечер, несколько часов спустя, Оливер… Я все никак не могу в это поверить.

— Может, это был не Оливер, — осторожно замечаю я. — Может, это как раз был мужчина, с которым она встречалась. Вы говорили, она сказала, что собиралась порвать с ним. Простите, но почему он не мог быть убийцей?

Лорна достает из рукава платок.

— Потому что Оливер соврал полиции. Это подтверждает его вину, — отвечает она, вытирая глаза. — Хотела бы я знать, что он собирается сказать полиции, очень хотела, потому что — понимаю, мне не следует этого говорить, — я бы соврала; вернее, не то чтобы соврала, но просто сказала бы полиции, что ничего не видела. Но когда они зашли к нам в тот вечер, я понятия не имела, что Нина убита, а они нам не сказали. Они хотели узнать, видели ли или слышали мы что-нибудь, и я честно рассказала, что видела, как Оливер вернулся вскоре после девяти и зашел в дом. Я знаю, что это было в девять с небольшим, потому что мы, как обычно, сели смотреть девятичасовые новости по Би-би-си; как говорится, старые привычки не ржавеют, к тому же десятичасовые новости — это теперь для нас уже слишком поздно. Мы услышали машину Оливера, и я встала выглянуть в окно. Обычно я этого не делаю, особенно зимой, когда шторы уже спущены, но мы просто беспокоились из-за ссоры накануне. Я подождала минутку, надеясь, что они не начнут спорить снова. Ничего не услышала и вернулась к новостям. — Она замолкает. — И примерно через полчаса, потому что новости уже заканчивались, мы услышали, как подъезжает много машин, и когда я выглянула, то увидела полицию. Мы решили, что Нина с Оливером снова поругались и кто-то из них или соседи вызвали полицию. Честно говоря, мы даже почувствовали облегчение, что нам не пришлось ничего делать, потому что если бы мы снова услышали их скандал, как накануне, то, скорее всего, сами вызвали бы полицию или, по крайней мере, сами бы пошли и попытались все уладить. — Лорна крутит в руках платок. — Потом полицейские постучались к нам и стали задавать вопросы. И только на следующее утро мы узнали, что Нину убили.

— Это, наверное, был настоящий ужас для вас, — мягко говорю я.

Однако погруженная в прошлое Лорна вряд ли меня слышит.

— Оливер сказал полиции, что не входил в дом, что он пошел посидеть в сквере. Но это неправда.

— Он мог зайти в дом и сразу выйти в сквер? — спрашиваю я.

Лорна снова качает головой:

— Тогда бы он так и сказал полиции. Если бы я знала, что он собирается упомянуть про сквер, то не говорила бы, что он вошел в дом. Но я не знала. Не знала, что он собирается соврать. И зачем бы ему идти в сквер в девять вечера, в такой холод и тьму?

— Вы рассказали полиции о своем разговоре с Ниной, когда она призналась вам, что у нее роман?

— Да, и они очень заинтересовались, потому что это означало, что у Оливера имелся мотив для убийства.

— А они рассматривали версию, что, возможно, убийца — ее любовник?

Лорна бросает на меня грустный взгляд:

— А зачем? Ведь это Оливер убил.

Я киваю.

— Не буду больше отнимать у вас время. Спасибо, что согласились поговорить.

— Как вы думаете, вы сможете остаться? — спрашивает она. — Теперь, когда знаете подробности?

— Не знаю. Мою сестру звали Ниной, и — это сложно объяснить — если я уеду, то словно бы брошу и ее тоже. Наверное, это нездорово, но я до сих пор не отпустила ее.

— Это можно понять.

— После того, как прошло почти двадцать лет?