Ты никогда не исчезнешь - Бюсси Мишель - Страница 39

Амандина — другая, Амандина любила птицу.

Птицу, которая помучается, но принесет ей в клюве эту паршивую траву!

Жонас наклонился и стал присматриваться.

Мать вашу, как отличить жимолость от чемерицы? В возрасте Тома он знал все растения в долине. Если немного поднапрячься, он вспомнит. И выберет время, чтобы научить Тома в них разбираться, как когда-то его самого научил отец, который до того, как вернуться сюда, тоже успел постранствовать по свету, походить по морям в торговом флоте.

Десять лет Жонас мотался по жизни, делая одну глупость за другой, хватит уже.

Он нужен Амандине. Нужен их будущему ребенку.

А главное — нужен Тому.

С Томом не все ладно, и, наверное, это отчасти из-за него.

Перед тем как позволить себе эту вылазку на квадроцикле, Жонас долго, очень долго разговаривал с сыном.

Ладно, покончим с этим. Так как же она выглядит, эта синяя горечавка?

Он прошел еще немного по тропинке. Ориентироваться помогали дайки — торчащие над лесом гранитные глыбы, не менее причудливые, чем их названия: Злобный Клык, Петушиный Гребень, Пик Монаха. По его воспоминаниям, синяя горечавка, как правило, росла у подножия деревьев, ей требовалась тень, но и солнце тоже, еще одна зануда из тех, кто…

— Привет, Жонас.

Серфер-собиратель, почти не удивившись, поднял голову. Против света он различал лишь темный силуэт, но узнал его без труда.

— Вы получили мое сообщение? — сказал он. — Вот и хорошо. Думаю, более укромного места для разговора не найти.

— И впрямь.

Он продолжал шарить руками среди папоротника: пока что важнее было вычеркнуть очередную строчку из списка Амандины, чем начать разговор.

— Знаете, как выглядит синяя горечавка?

— Понятия не имею.

— Жаль… — Жонас распрямился, поворошил траву ногой. — Если увидите синюю или хотя бы желтую штуку с высоким прямым стеблем и листьями в кружок…

Серфер явно развлекался, заставляя томиться пришедшую к нему тень. Словно подогревал ее на медленном огне, приправив травами.

— В сообщении, которое вы оставили мне на автоответчике, вы сказали, что дело срочное. Мне пришлось поторопиться. Что вы хотели такого важного мне…

— Том мне все рассказал, — перебил ее Жонас.

Он сорвал три стебелька и, даже не обернувшись, затолкал их в рюкзак за спиной. И углубился в лес еще на несколько шагов, заставив тень продираться следом за ним через папоротники и колючки.

— Том мне все рассказал, — повторил он. — Нелегко было это из него вытянуть, пришлось немного надавить, но он выложил все. Все, что вы ему наговорили. Вы забили ему голову этой чушью, как гуру, которые пытаются втянуть детей в свою секту.

Ага, вроде вот это пустырник, самое ценное из всего списка. Похоже, сегодня удачный день. Выдрал опухоль, которая мучила Тома. Нашел этот цветок.

— Объясняться будете с полицией. Но до того я хотел дать вам шанс защититься. Почему? Зачем вы все это делаете?

Он наклонился, сложив указательный и большой пальцы так, чтобы не помять лепестки, когда срежет стебель. За спиной раздался хруст. Тень, приближаясь, похитила остаток дневного света. Жонас увидел темные очертания на стволах, занесенную руку с зажатой в ней веткой…

И развернулся — проворно, как кот.

Он предвидел это. Мощным ударом выбил тяжелую ветку, другой рукой схватил тень за горло и притиснул к ближайшей сосне.

— Я так и думал… Но хотел убедиться. У вас с головой настолько не в порядке, что готовы убить? Это вы убрали Сенфуэна? И меня тоже глазом не моргнув прикончили бы?

Жонас еще сильнее стиснул пальцы, одновременно нашаривая левой рукой телефон в кармане. Тень задыхалась, сучила ногами, дергала руками, но Жонас не ослаблял хватку.

— И что бы вы сделали с Томом, если бы я не вернулся? Если бы Дидина меня не позвала?

Глаза у тени закатились, она начала терять сознание, руки бессильно упали — казалось, кровь по жилам уже не текла. Жонас еще ближе наклонился к лицу, которое теперь было белее цветов боярышника в его рюкзаке.

— Со всеми этими темными делами, с вашим колдовством покончено. Я вернулся. И я обещал Дидине, что останусь с ней до конца своей жизни.

— И… — Тень силилась что-то выговорить. Слюна текла с ее губ, заливала горло, она не могла сглотнуть. — И вы сдержите свое… — Она давилась, хватала ртом воздух. — Сдержите свое обещание.

Жонас вдруг разжал руки.

Жгучая боль пронзила ему живот. Хотелось сложиться вдвое, но он остался стоять — с открытой раной и окровавленной рукой. Он понял, что был слишком доверчив, тень припрятала в кармане нож и, выждав, когда он подойдет совсем близко, воткнула, но этот порез перочинным ножичком не помешает ему ее задушить… Он снова потянулся к шее убийцы — на этот раз он врага не пощадит.

Лезвие снова вонзилось в его плоть, он не смог избежать удара. Жонас понял, что рефлексы его подводят. В глазах все плыло. Ноги не держали.

Он ощущал под своей кожаной курткой странный жар на уровне желудка, как будто оттуда текла обжигающая жидкость и только эта вторая кожа еще удерживала его вспоротые внутренности.

Лезвие вошло в него в третий раз, и Жонас рухнул. Нож воткнулся в сердце.

Из его рта вместе с кровью выплеснулись слова:

— По…че…му? По…че…му?

Жонас чувствовал, что жизнь покидает его. Он никогда бы не подумал, что можно так быстро умирать. Значит, вот это и есть смерть? Просто волна, которая тебя уносит? Слишком неожиданная, слишком стремительно накатившая, не успеваешь на нее взлететь. Всего-навсего минутная рассеянность — и все кончено. Мне так жаль, Амандина, мне очень жаль.

— По…че…му? — собрав последние силы, повторил он.

Расстегнутый рюкзак упал, вокруг Жонаса рассыпались стебли пустырника, лепестки боярышника, листья кникуса благословенного. Голос в последний раз дохнул на него холодом:

— Потому что Том нуждается во мне.

Савина мелкими глотками пила травяной чай.

— Спасибо, Ники!

Насколько она поняла, он заварил для нее чабрец с майораном и таволгой, добавив по чуть-чуть лакрицы и бадьяна. Нектер провозился с этим целую вечность, а ей, если честно, трудно было уловить разницу с обычным чайным пакетиком. Но вряд ли Нектеру понравилось бы такое признание — в его голосе она уже уловила крупицу горечи и чуточку обиды. Похоже, длинный монолог Савины о сложностях отношений между серфером Жонасом и его возлюбленной Амандиной не очень его заинтересовал.

Нектер только что повторил все с самого начала — рассказал о звонке в Сен-Жан-де-Люз, о хозяйке «Пекарни Ламии», о медовых канеле, которые Эстебан Либери покупал каждый день.

— Так вот, что-то здесь не сходится. Эстебан не мог одновременно быть апифобом и объедаться медовыми пирожными.

— А есть мед — не способ отомстить пчелам?

Нектер возвел глаза к потолку мэрии и, не утруждая себя ответом, взял телефон и стал набирать номер. Перед тем как нажать на последнюю цифру, он сказал:

— Хотела, чтобы этим делом занимался Боколом? Тогда послушай и оцени.

Три гудка.

— Алло, Ибан? — И Нектер подмигнул Савине, давая понять, что назвать лейтенанта Лазарбаля по имени — тонкая стратегия, цель которой — расположить к себе собеседника, вызвать его на доверительный разговор с коллегой. — Это Эрве. Ты меня помнишь? Лейтенант Эрве Леспинас. Из Бесса.

И Нектер залился соловьем. Не спросил разве что про здоровье детишек, температуру воды на Большом пляже, скорость ветра и высоту волн.

Не тяни, Боколом, вздыхала про себя Савина. Давай ближе к делу!

— Ну вот, перехожу к тому, чем оправдано наше баско-овернское партнерство. У нас тут убийство. Отравление дигиталином. Мадди Либери может быть к этому причастна, так что надо бы поворошить, как говорится, ее прошлое.