Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 3 (СИ) - Токсик Саша - Страница 44

Намёк Игнатова прозрачен, как слеза. Сначала он видел меня с Кэт, после с блондинкой Надей из лагеря археологов. А теперь всплывает Лида Лиходеева. Но если он пытается меня этим смутить, то, очевидно, попадает в молоко.

— Подруга детства, — говорю, — в одной песочнице куличики лепили, в один горшок писали. Ну, как не помочь?

Шагаю мимо припаркованной Волги, но Игнатов неожиданно предлагает:

— Тебя подвезти?

— Да, — говорю, — если не трудно.

— На вокзал?

— Нет. К Октябрьскому отделу милиции.

Игнатов удивлённо поднимает брови, но вслух ничего не говорит.

— А ты знаешь, кто у Нади Новицкой папа? — продолжает он разговор уже в машине

— Надеюсь, что не вы, — отшучиваюсь я.

Настроение у меня сейчас превосходнейшее.

— Уверен, что не я, — отвечает Игнатов с абсолютно серьёзным лицом.

— Вот тогда и не говорите, пожалуйста, — отвечаю. — Позвольте мне остаться хоть немного наивным.

Новицкий. Фамилия царапнула в памяти, но так ничем и не откликнулась. Да и чёрт с ней, не хочу знать, честное слово.

Шагая по ступенькам райотдела, я замечаю, что Игнатов из окна машины задумчиво смотрит мне вслед.

* * *

Владлен Игнатов обожал головоломки. Ещё в школьном возрасте он перечитал все детективы из обширной родительской библиотеки: Конан Дойл, Агата Кристи, Сименон… Относительно небольшого количества переводных авторов не хватало пытливому уму, и поэтому к совершеннолетию отдельные произведения он зачитал до дыр и знал почти наизусть.

В юности, освоив английский, стал почитывать то, что для советских людей считалось недостаточно идеологически выверенным, того же Гарднера с его адвокатом Перри Мейсоном, Чандлера и Стаута.

Поэтому, когда угроза для его личной безопасности и карьеры схлынула, он воспринял происходящее скорее как увлекательную головоломку, внутри которой оказался. Одним из главных мотивов в посещении Орловича для Владлена было любопытство. И сцена его не разочаровала.

Этот провинциальный пацан сделал опытного лизоблюда и карьериста Орловича, словно несмышлёного детсадовца. Трюк с плёнкой вообще оказался на уровне шпионского фильма, и Игнатов, как опытный знаток подковёрной борьбы, понимал, что Альберт выжал из ситуации ровно столько, сколько мог, не больше и не меньше.

Если раньше этот парень казался самородком только в деле фотографии, не зря же ещё в самый первый разговор с Молчановым всплыло его сравнение с Ломоносовым, то теперь оказалось, что это не единственный его талант.

Можно, конечно, напрячься и сломать парня, чтобы не дёргался, чтобы на будущее неповадно было высовываться.

Но Игнатов понимал, что это прежде всего не рационально. Так же глупо, как ломать случайно оказавшийся в руках дорогой точный прибор. Надо просто понять, как можно использовать его в своих интересах.

Вот и сейчас, узнав про то, что парень собирается ехать в милицию, Игнатов не стал переспрашивать. Он воспринял это как очередную головоломку.

Что может связывать Алика и этот райотдел?

Именно здесь он оказался после драки в парке. Отсюда они с Молчановым вызволяли его в день первого знакомства. И драка была как-то связана с областной газетой. Ну, конечно же, вторым участником был фотограф оттуда!

Милиция… фотограф… газета… фотографии из яхт-клуба на столе у главного редактора «Вестника Ильича» Ваграмяна.

Вот зараза!

Владлен, выстроив в голове логическую цепочку, хлопнул себя по колену в восторге от того, что разгадал загадку.

Нет, к этому парню надо присмотреться внимательнее. Надо узнать о нём всё.

Глава 22

Весёлого старлея, который занимается делом Терентьева, на месте не обнаруживается. Подёргав деревянную, покрашенную унылой «половой» краской дверь, я убеждаюсь, что кабинет закрыт.

— Молодой человек, тут очередь, — слышу сзади надтреснутый женский голос.

Оборачиваюсь.

На откидном стульчике, как в кинотеатре, ютится дама с аккуратно уложенной высокой причёской неестественно морковного цвета. На лице застыло выражение высокомерия и ненависти к окружающим, которое бывает только у тюремных надзирателей и школьных завучей.

Дамской корме тесновато в узком стуле, от этого её настроение лучше не становится.

Рядом с ней, вытянув тощую шею и сдвинувшись на самый краешек, сидит оболтус, года на три младше меня с бледнеющим и ушедшим в желтизну фингалом под левым глазом.

Чуть дальше по коридору вижу мужика в свитере с охотничьим ружьём в брезентовом футляре и напряжённого вида худую женщину средних лет, со стопкой тетрадных листов, исписанных от руки.

— А когда он подойдёт? — спрашиваю, игнорируя её замечание.

— Вы, что, не слышали? — она повышает тон, в котором звучит профессиональный металл. Точно завуч.

— Я не по вызову, я из газеты «Шит и меч», — поясняю, — делаю материал о профилактике правонарушений среди подростков. Это ваш сын? Как он докатился до такой жизни? Виноват недостаток внимания в семье или тлетворное влияние улицы?

— Это мой племянник, — поджимает губы дама.

— Можно я вас сфотографирую? Вы такая типажная!

— Нельзя! — взвизгивает она.

На визг из соседнего кабинета выглядывает нужный нам старлей. Через приоткрытую дверь слышны стрёкот пишущей машинки и звонкие девичьи голоса.

Окинув посетителей тоскливым взглядом, старлей идёт к нам.

— Тут к вам из газеты, — мстительно заявляет тётка, очевидно, не поверив ни единому моему слову.

— Да знаю я, — кивает тот, — заходи.

* * *

— Как нельзя забрать заявление? — изумляюсь я. — А если я к этому гражданину больше никаких претензий не имею? Помирились мы, он свою вину признал и честно мне пообещал, что больше так не будет? Зачем же мне ему жизнь портить?

— Мало ли что вы там помирились, — сурово говорит мне старший лейтенант, — думаешь, вам тут игры «хочу — обвинил, не хочу — передумал»? По делу уже проведена оперативная работа, оно готовится для передачи в суд… Раньше надо было спохватываться.

Вся оперативная работа была проведена буквально у меня на глазах после того, как этот самый, сидящий передо мной старлей получил от начальства бодрящего пинка.

Всё моё знание о жизни сейчас подвергается суровому испытанию. Как это «нельзя забрать». Всегда был уверен, что если потерпевший отказывается от своих показаний, то всё дело разваливается, и «зло торжествует победу».

Сейчас понимаю, что это знание было почерпнуто в основном из телефильмов, причём, далеко не всегда российского производства.

— А что в таком случае можно сделать? — спрашиваю.

— Ничего, — разводит он руками, — ты же тут правдолюба из себя изображал. По вызовам ездить обещал, и что?

Мне до его морализаторства дела нет, поскольку прекрасно понимаю его причины. Дело практически закрыто, готовая «палка» в отчёт поставлена, а тут срывается всё из-за чьего-то своеволия.

— Так испугался я, — говорю, — у этого Терентьева, знаете, покровители какие оказались! А то вы не в курсе, кто тут со мной в прошлый раз разговаривал? Сами же из кабинета вышли, присутствовать не стали! Я своё дело сделал, девушку от хулигана защитил. Дальше — сами. Без меня.

Старлей хмурится. Визит советника прокуратуры он, конечно же, помнит. Не самое рядовое событие в его милицейских буднях. Да и вряд ли он слышал, о чём мы говорили. За такое по голове не погладят.

Вот и выходит, что эти два события: «дело Терентьева» и визит шишки из прокурорских связать — легче лёгкого.

— Посиди здесь, — бросает мне он, выходя из кабинета.

Я в отличие от него излишней тактичностью не страдаю и сразу после его ухода подхожу к двери и прислушиваюсь, ловя звуки милицейского райотдела.

Нифига. Видимо, к начальству советоваться пошёл. Возвращает лейтенант слегка взмыленным и покрасневшим, словно в бане вынырнул из парной.

— Что же ты сразу не сказал, что тебя из обкома сюда направили? — спрашивает он.