Война всех против всех (СИ) - Тыналин Алим - Страница 40

Вот же они, люди, сидят рядом с моим шатром, и наверняка слышат меня. Тогда почему не откликаются? Или от болезни мой голос совсем ослаб?

Я позвал громче, но все равно никто не отозвался. Чертовски странно, может быть, я нахожусь во сне и мне все это видится? Но нет, вроде бы я находился в самой настоящей реальности.

Скрипя зубами от боли, я заставил себя подняться и принял сидячее положение. Посидел, тяжело дыша и пытаясь утихомирить шум в голове, но это плохо получалось. Затем протянул руку и взял кувшин, поскольку меня мучила дьявольская жажда, но он оказался пустой. Я с досадой бросил его обратно и кувшин покатился по столу, остановившись на краю, так и не свалившись на пол.

Затем я заставил себя подняться и направился к выходу, едва не падая на каждом шагу. Эта дорога в шесть локтей до выхода из табернакулы показалась мне вечным путем, полняюым страданий и бед.

Пару раз я действительно чуть не упал и едва успел схватиться за стены палатки. Наконец, кое-как я выбрался на свежий воздух.

Едва перебирая ноги, я огляделся, не решаясь отойти далеко от своего убежища. Вокруг уже зажглись костры и стояла темень, а скалы чернели в ночи. Всюду сидели группки воинов-остготов, а вот моих солдат палатинов нигде не было видно.

Тупо поглядев на остготов некоторое время, я вспомнил, что сам же отправил всех своих солдат вместе с Лакомой и Донатиной в погоню за дядей. А ведь здесь, получается, остались одни только ненадежные остготы, готовые восстать в любое время, как говорила Лаэлия.

Кстати, где она, почему отсутствует? Где Родерик, мои слуги и рабы, куда все подевались? И где вестгот Аскальк, который должен был вступить в командование остготами после Лаэлии?

— Эй! — крикнул я, шатаясь на месте, будто пьяный. — Где вы? Почему оставили меня?

Остготы продолжали сидеть возле костров, не обращая на меня внимания. Некоторые оглянулись на мой голос, пренебрежительно улыбнулись, но даже не почесались, чтобы помочь мне. Что вообще происходит?

— Эй, — снова слабо запищал я. — Помогите, кто-нибудь!

— Конечно, доминус, позвольте мне оказать вам помощь, — сказал сзади знакомый голос.

Я с трудом обернулся и увидел Евсения. Мой слуга стоял сзади и низко кланялся мне. Он находился возле стенки шатра и, очевидно, оказался здесь совсем недавно. Единственный из этих бездельников, кто явился на мой зов, вот образец преданного человека.

— Мне нужен медик, Евсений, — жалобно попросил я, шатаясь, как дерево на ветру. — Мои раны истекают кровью. Я не знаю, выдержу ли эту ночь. Помоги мне, пожалуйста.

Слуга подошел ко мне и подставил плечо. Затем повел меня обратно в табернакулу, говоря по дороге:

— Зачем вы изволили встать, доминус? Конечно же, я прямо сейчас окажу вам помощь. Я приведу самого лучшего архиатра, того самого, что перевязывал вас до этого. Пойдемте, я отвечу вам обратно в постель. Вам не следует вставать с нее, доминус.

— Спасибо, Евсений, ты мой самый верный и лучший друг, — сказал я, еле передвигая ноги. — Мне что-то совсем плохо от этих ранений. Если бы ты знал, как я страдаю. Зачем я только связался с этой безумной девкой Лаэлией? Ведь я просто хотел подарить ей ночь любви, а она взяла и порезала меня, представляешь? Хотела и вовсе зарубить, каково, а? Ну не дура ли?

Пока я причитал, мы вошли в шатер и подошли к триклинии. Евсений помог мне улечься на нее и положил мои ноги наверх. Затем заботливо укрыл одеялом. Я продолжал стонать, как маленький ребенок, у которого болит живот.

— А может быть, было бы к лучшему, если был на зарубила тебя, доминус? — тихо спросил слуга, будто бы про себя.

Сначала я думал, что он ошибся, а потом понял, что слышал это собственными ушами. Я даже перестал стонать от изумления и приподнялся на локте, глядя на Евсения.

— Что ты сказал? — спросил я. — Мне показалось или это и в самом деле было сказано?

Евсений глядел на меня со странным выражением лица, эдакой смешанной миной отвращения и жалости. Я еще никогда не видел, чтобы он глядел на меня так.

— Почему ты так смотришь на меня? — спросил я. — Что случилось, Евсений? Неужели я чем-то обидел тебя?

Слуга кивнул.

— Да, ты обидел меня одним уже своим существованием. Ты настоящая сволочь на троне и с каждым днем становишься все хуже и отвратительнее. Ты развратное похотливое существо, которое ради своих страстей готово забыть обо всех делах и бежать за каждой женщиной, пока не добьешься ее.

— Ого, а чего это ты так переволновался? — спросил я, на мгновение прекратив стонать. — И почему тебя так беспокоит мой моральный облик?

— Потому что я насмотрелся этого в детстве! — закричал Евсений. — Ты даже не представляешь себе, что видел еще тогда, когда был ребенком. Я тогда был рабом и у меня была мать и две сестры, тоже рабыни. Так вот, наш хозяин содержал лупанарий и отдал туда всех близких мне людей. Моя мать и сестры умерли в этом лупанарии, их буквально затрахали до смерти, слышишь ты, похотливый кусок дерьма! Такие же развратные господа, как ты! Даже когда они болели, наш хозяин заставлял их ложиться под клиентов! Они умерли, когда я еще был совсем мальчишкой! С тех пор я ненавижу таких, как ты, которые думают, что весь мир вертится вокруг их члена! Чтоб ты сдох, вонючий кусок дерьма! Раньше ты был отличным парнем, но в последнее время стал развратником, рабом своей похоти, особенно, когда соблазнил Лаэлию.

Я слушал его с открытым потом, потому что даже не подозревал такую глубину ненависти к себе. Кажется, мальчик был неравнодушен к моей телохранительнице, вот откуда такая ярость.

— Я и не знал, что ты так ненавидишь меня, — сказал я наконец. — Жаль, ты был хорошим слугой, но теперь мне придется расстаться с тобой.

— Вот именно, — глухо сказал Евсений. — Мы расстанемся, но сначала поздоровайся со своим ненаглядным родственником. Он тебе все объяснит, вонючий ты сатир.

Я не успел ему ответить, потому что в шатер, откинув полог вошел дядя и еще несколько командиров остготов. В руке дядя держал голову вестгота Аскалька, а с нее капала кровь.

Ну что же, вот и высокие гости заглянули к нам на огонек. Да еще и с такими подарками. Как же их не приветствовать. Был бы я не так хвор и более, обязательно бы усадил, вернее, возложил бы за стол и угостил, чего Бог послал. А за неимением лучшего пока что пришлось просто выдавить из себя жалкую улыбку и сказать:

— Здравствуй, дядя, не скажу, что рад тебя видеть.

Дядя прошел вперед и бросил голову Аскалька перед собой. Голова покатилась по полу и остановилась в нескольких шагах от меня.

— Говорят, ты хотел командовать моими солдатами и даже предложил им огромные деньги за это? — спросил он, вытирая окровавленные руки. — Говорят, ты жестоко убил Херея и Макрина, просто за то, что они требовали для себя справедливого распределения добычи и земли, разве не так? Впрочем, ты не прикончил их сам, а поручил это сделать разным шакалам, вроде таких вот вестготов, облизывающих твои пятки.

Командиры остготов, все, как на подбор, здоровенные и могучие мужи, в сверкающих доспехах, возмущенно закричали:

— Да как он посмел даже пальцем тронуть их!

— Это были самые достойные вожди среди нас, если они погибли, это позор нам всем!

— Давайте тоже прирежем мальчишку!

Казалось, их возмущению нет предела. Ну конечно, как же я даже подумать мог о том, чтобы причинить вред остготам, даже если они восстали и попытались стащить меня с трона. Надо было стоять и молча и покорно ждать, пока меня прирежут, как барана. Как и сейчас, например.

Впрочем, я и так еле стоял на месте, а Евсений улыбался и ходил рядом со мной.

— А ты-то чего так радуешься? — спросил я. — Тому, что скоро избавишься от распутного господина? Даже если это и так, крыса, то ты должен знать, что ты сам долго не продержится, а разврат и преступления так и будут процветать на нашей земле. Ты думаешь, теперь тебя оставят на прежней должности? Остготы первого тебя прикончат, как только ты попытаешься пикнуть.