Божественный и страшный аромат (ЛП) - Курвиц Роберт - Страница 3

— Простите, я не расслышала? — Женщина в брючном костюме отвлекается от разговора.

— Я частный детектив. Если точнее — ищу пропавших людей. После того, как полиция и силовые структуры сдаются, друзья или родные — чаще родные — приходят ко мне. А потом… потом я делаю всё, что в моих силах.

Позади них Свен фон Фе́рсен вручает бывшей классной руководительнице сборник своих остроумных статей о лидерстве. Он выглядит настоящим гражданином мира. Трудно поверить, что он зовет смуглых людей с необычными именами верблюжьим дерьмом.

— Ага… — он поворачивается к Хану. — Так и ищешь их. До сих пор.

— Ну да, вначале так оно и было. Правда. Но пока я занимался этим, я многому научился… И… дальше всё получилось само собой. — Мужчина в голубом галстуке начинает потеть. Его терпение на исходе. — И вообще, послушай сам! Здесь добрая половина народу это обсуждает. Попробуй только сказать, что тебе всё равно!

— Во-первых, никакая половина народу здесь этого не обсуждает. Может, тебе и хочется так думать, но это не так. А во-вторых — мне, разумеется, не всё равно, но, по-моему, это довольно жалко.

— Что жалко?

— Эта тема. И люди, которые до сих пор ее мусолят. Пишут в газеты, что видели женщину, которая выглядела так, как выглядела бы сейчас Молин или Анни, и прочее в этом духе.

— Да пошел ты!

Люди вокруг стола с закусками замолкают и смотрят в сторону Хана и фон Ферсена. Женщине в брючном костюме становится неловко. Она отворачивается. Потный мужчина в очках с толстыми линзами сует недоеденный крендель за щеку и направляется к гардеробу.

Каштаны перед гимназией качаются на ветру. Листья падают на крыльцо главного входа, на тротуары и в лужи. По поверхности воды идет рябь, отражения фонарей ломаются под колесами подъехавшей машины. Хлопает дверца такси, и пара белых замшевых туфель за три тысячи реалов ступает прямо в лужу. Вполголоса выругавшись, дизайнер делает три длинных шага. Раздраженно махнув рукой при виде грязных брызг, он сует папку с бумагами под мышку и идет по ступеням к главному входу.

Внутри тепло и пахнет клеем. Йеспер проходит через вестибюль; исчирканный сменной обувью паркет скрипит под ногами. Он берет у улыбчивой волонтерки карточку со своим именем и сует в задний карман брюк.

— Повесьте на грудь, чтобы вас могли узнать.

— Да, конечно, — говорит Йеспер. И оставляет карточку в кармане.

На стенде вывешены портреты из ежегодников и общие фотографии классов. Восьмой «Б». Худенький белокурый мальчик со слишком большой для узких плеч головой и зализанной за ухо челкой. Слева от него сын иммигрантов из Ильмараа, пухлый, в кошмарном галстуке. Маленький Хан смотрит сквозь камеру затуманенным взором. Длинный веснушчатый гойко с «акселератского» заднего ряда посоветовал ему снять очки. Без них вид не такой убогий.

Дизайнер просматривает ряд за рядом, и в его сердце нарастает тревога. Его воображение опережает взгляд. Где-то в середине ряда девочек сияет далекая галактика, массивное скопление термоядерных реакций, химическая свадьба.

Восемь лет назад одухотворенное лицо Йеспера впервые появилось на глянцевой обложке журнала о дизайне. Правда, свет софитов пришлось разделить с двумя другими кокаиновыми визионерами. Вот они втроем позируют для фото на своем флагманском диване. Софтбокс рассеивал свет, играл Факкенга́фф, а под фото потом написали: «первопроходцы», «будущее», «стиль» и много других слов, которые он очень хорошо помнит. Два часа спустя Йеспер в одиночестве сидел в своем светящемся кубе над устрашающего размера кипой классных фотографий и газетных вырезок, держа в руке резинку для волос. Один взгляд на ели, раскачивающиеся на ветру, и искушение еще раз проверить, не выветрился ли запах, было побеждено. Резинка отправилась в контейнер к бытовым отходам, а всё о девочках, вместе с папкой, к макулатуре. Йеспер встал посреди комнаты и с облегчением выдохнул. Довольно. С этим покончено.

Но где же они? Почему их здесь нет? Почему никого из них нет? Разочарованный Йеспер, уже собравшись было уходить, делает шаг обратно к стенду, чтобы просмотреть все снимки как следует, но тут посреди вестибюля внезапно останавливается мужчина тридцати четырех лет от роду. Парень, который до сих пор живет с мамой.

Ранняя весна, двадцать лет назад.

Маленький Инаят Хан падает в замерзшую грязную лужу. Свитер с оленями перепачкан, из носа капает темно-красная кровь. Несмотря на все угрозы и благоразумные советы остаться на земле, мальчик встает — медленно, то и дело поскальзываясь. И вот он стоит лицом к лицу со Свеном фон Ферсеном, всего в нескольких метрах. На лице у Хана засыхает грязь, руки подняты в неуклюжей боксерской стойке. Кулаки дрожат от гнева и унижения.

— Знаешь, что он сказал? — снова начинает фон Ферсен.

Мелкий подпевала знает, что сказал Хан, но всё равно спрашивает:

— Что он сказал, Свен?

— Что проводил Молин до дома и поцеловал, — охотно отвечает Свен. — Нет, ты слышал? Хам ее провожал, Хам ее целовал!

Все смеются, и подпевала тут же подхватывает:

— Ну и чего ты обиделся? Ты сам виноват! Это твои слова, нечего было их говорить, раз они такие обидные. А Молин, по-твоему, не обидно слушать эти сплетни? А? Как считаешь?

Злые слезы оставляют дорожки на щеках мальчика в оленьем свитере. Вчера после школы Хан дал волю воображению. Это было ужасной ошибкой. Солнце выходит из-за облака, и он видит, как в паре десятков метров от кружка зрителей сияют, словно нимб, светлые волосы Молин Лунд. Лицо у нее красное от стыда. Шарлотта, старшая из сестер, кладет руку на плечи Молин, и они вместе поворачиваются спиной в своих легких пальто.

— И вообще, почему у тебя свитер не с верблюдами?

Крик рассекает воздух, словно ятаган. Хан отчаянно бросается на фон Ферсена. Он слегка поскальзывается, но в мыслях ясно видит, как острое копье Раму́та Карза́я, героя амистадского эпоса, пронзает грудь врага.

Расстояние сокращается; кажется, что жестокой схватки не миновать. Но вдруг на краю его сузившегося от гнева поля зрения появляется неучтенный фактор и хватает Хана, другой рукой упершись в выпяченную грудь фон Ферсена.

Стоя с расставленными руками и упавшей на лицо прядью светлых волос, Йеспер выплевывает жвачку и несколько раз примирительно повторяет: «Ладно, Свен, pohui, забей». Хан пытается вывернуться из хватки соседа по парте; ободранная щека и разбитый нос пачкают плечо Йеспера.

Так они и стоят. Звенит звонок, большая перемена заканчивается, и Хан с Йеспером остаются во дворе одни. Йеспер оттирает плечо свитера платком:

— Так ты целовался с Молин, или нет?

— Нет. Но я проводил ее до дома. И всё прошло хорошо. Даже очень.

— Но все-таки не настолько.

— Ну да.

— Эта рубашка! Хан, только не говори мне, что это та самая рубашка!

— Йеспер!

Стоя в школьном гардеробе, двое взрослых людей жмут друг другу руки — впервые за несколько лет. В блёклой улыбке Йеспера брезжит искорка тепла. Он начинает:

— Когда мы виделись последний раз, я, кажется, повел себя грубо. Теперь я понял: я был неправ.

Хан только смеется. Его двухдневная щетина трясется вместе с добродушным двойным подбородком.

— Наверное, я оставил ужасное впечатление. — Сказав это, Йеспер тут же переходит к следующему пункту: — У меня для тебя кое-что есть. Кое-что новое. — Он указывает на папку и вопросительно смотрит на Хана: — Или ты за это время решил стать, ну, я не знаю, поваром?

— Ну, ты же меня знаешь: только хардкор.

Не говоря ни слова о встрече одноклассников, Хан забирает свою куртку, и они с Йеспером направляются к выходу.

— Смотри, исчезающий комиссар!

— Весьма недурно.

— Я и Терешу такую сделал. Специальный вариант. Картинка та же, но угадай, что будет, если повернуть ее немного дальше?