Самая страшная книга 2024 - Коллектив авторов - Страница 5

– Мы не боимся, – говорит худой.

– Ни капельки, – подтверждает полный.

Васька, Толька и старик едва сдерживали смех. Дядя Витя, игравший колдуна, был смешливым, бодрым дедком и охотно согласился сняться. «Я ведь Дианку, когда она меньше вас была, знал, – хвастал он. – Постоянно между домами носилась, всякое выдумывала. Так ведь, Диан? Не красней. Давай твое кино снимать. Значится, я страшный портельщик[2]?»

– Стоит тут дом. Только его не строили. Сам появился, говорят. За одну ночь. Утром деревенские встали, а он на отшибе, мрачный, черный. Не жил в нем никто никогда, стороной обходят все. Немцы в сорок втором хаты подряд палили, но его не тронули. Глубоко фундамент у дома-то уходит. В место, где все боги мира рождаются. То, что вам надо.

Тревожная музыка (взятая со стока). Деревенская дорога. Вдалеке три силуэта. Медленно приближаются к камере, превращаясь в старика и двух мальчиков.

Переход с затемнением.

Съемка из сеней. Скрипит дверь, на доски ложится полоска света, затем входит троица.

Следующий кадр.

Широкая комната. Помещение пустое. Доски пола и стен почернели от плесени и гнили.

Василий вспомнил, как они спрашивали Диану Романовну: «А вы правда тут выросли?» Она смеялась и отвечала: «Да, но раньше здесь все было иначе. Покрасивей. Годы никого не щадят, да, Вить?»

Старик шепчет что-то на ухо мальчикам и вручает по мелку, потом спрашивает:

– Запомнили?

Дети кивают.

– Проговорите клятву, а потом обязательно перемешайте ее слова, как с ходу придет на ум, и тут же запишите. Так точно услышат.

Худой мальчик медлит.

Полный делает шаг к стене и говорит:

– Верю в тебя, кличущий не утро, но ночь!

И пишет крошащимся мелом.

Перебивка. Кричащий петух. Кривая надпись на сгнившей древесине: «в ночь кличущий верю тебя но утро не».

Один есть.

– Верю в тебя, гонительница пришлых!

Перебивка. Морда черной собаки, рычащей в камеру. Надпись: «гонительница тебя верю в пришлых».

Второй есть.

– Верю в тебя, последняя из всех. Пожирательница! Ненасытная!

Перебивка. Свинья лежит на боку и меланхолично смотрит глазами-бусинками. Надпись: «из всех ненасытная в тебя пожирательница последняя верю».

Третий есть.

Диана Романовна была больна. Это точно. Они были детьми, но дядя Витя, дурак, мог бы и забеспокоиться. Понять. Поговорить с ней.

Петуха и свинью Диана Романовна отсняла в хозяйстве у дяди Вити. А вот с собакой помогла соседка, крепкая женщина лет сорока, она посмеялась, но вывела огромного черного метиса со двора. Самым сложным было заставить пса зарычать; он, увы, был добрейшим существом, намеревался облизать всех и все вокруг, включая объектив камеры, и проявлять агрессию никак не собирался. Пришлось долго играть с ним, снова и снова отнимать палку, прежде чем удалось добиться хотя бы малейшего рыка.

– Эй, а ты?! Испугался, что ли?! – говорит полный.

Худой мальчик раздумывает, подходит, произносит клятвы и медленно пишет перепутанные слова.

– Ну, вот и все, – улыбается в камеру старик. – Боги готовы.

– Так просто? – спрашивает худой.

– Так просто.

– Что дальше?! – волнуется полный.

Затемнение.

На следующем кадре мальчики одни.

– Куда делся старик?! – притворно удивляется худой.

– Что дальше?! – повторяет полный.

Раздается крик петуха.

Кукареканье наложил Василий, тогда они просто делали серьезные лица, а Диана Романовна предлагала им фантазировать.

Полный мальчик вскрикивает, худой смотрит на друга с недоверием:

– Ты чего?!

– Ты не слышал?!

– Нет…

– Петух прокричал.

…Толик досмотрел финальный монтаж с очищенным звуком, откинулся в кресле и довольно улыбнулся:

– Ну а что, не шедевр, но…

– …Для съемочной группы из учительницы и двух детей – неплохо?

– С языка снял. Блин, такая дичь, конечно, но потенциал какой! Нам бы тогда бюджетов побольше!

– Что дальше?

– Залью на Ютуб и раскидаю по группам фанатов перестроечных поделок. Вдруг кого зацепит, он и расшарит. А если и нет, то…

– Кино мы доделали. Память почтили.

– Именно! Мы молодцы!

…Василий понял, что больше не может держаться.

Езда убаюкивала, Толик молчал, радиоведущий монотонно зачитывал новости, и голова Василия становилась все тяжелее, он прислонился к стеклу, смотрел на мелькающие столбы и маленькие домики, пока не отрубился.

И вот они с Ленкой и Вовой приехали к Толику в гости. Он гордо показывал им фотоателье. Небольшой светлый зал с панорамными окнами, вдоль стены тянется витрина с рамками, безделушками и примерами печати на футболках, кружках, брелоках.

Работница улыбнулась начальнику и запустила принтер, он загудел, зашелестели головки, вдалбливая чернила в глянец, и в лоток подачи выскользнуло первое фото. На нем испуганно улыбающийся Василий баюкает комок, запеленутый в красное одеяльце, а Лена придерживает мужа за плечо.

Следующий снимок принтер выплюнул быстрее.

Утренник в детском саду. Вовка в маске черной собачки на фоне украшенной елки.

Еще быстрее.

Лена, Василий и Вовка стоят у школы, Вовка с огромным белым букетом.

Быстрее.

Лена и Василий на годовщине свадьбы пьют, сцепившись руками, будто на брудершафт, Вовка сидит рядом и машет в камеру.

Быстрее.

Василий блюет в унитаз, а Лена отгоняет фотографа.

Быстрее.

Лена плачет, Вовка сидит у нее на коленях, обнимает плюшевого медведя.

Закричал петух, за панорамными окнами погасло солнце, заклубилась непроглядная темнота.

Снимки стали вылетать один за другим, без перерыва. Принтер гудел, словно буровая установка. Василий отступил, затыкая уши.

Фотографии, переполнив лоток, сыпались на пол.

Василий сидит в монтажной комнате «Останкино», берет у коллеги фляжку. Долгая бессонная ночь. Можно.

Василий пьет на кухне.

Лена и Вовка лежат на лестничной клетке, тонут в дыму.

Лена тянется к Вове, а он хочет обнять что-то невидимое, то, чего нет рядом, то, что в этот момент пинает его пьяный в умат отец.

Два прозекторских стола. Два обугленных трупа. Один побольше. Другой совсем маленький. Оба в позе боксера.

Тогда, при опознании, Василий разглядел каждую детальку: обрывок платья, впаянный в кожу Лены; Вовины руки, напоминающие тонкий сухой хворост…

Василий огляделся, ища поддержки, но залаяла собака. И Лена, и Вова, и Толик, и безымянная работница ушли в черноту дверного проема.

Василий почувствовал холод, ледяную скованность, промерзшие цепи, оплетающие саму его суть. Он будто снова стал мальчиком, застывшим перед могилой учительницы.

А принтер продолжал харкать снимками.

Василий заплакал, упал на колени и сгреб охапку фотографий.

Боковым зрением увидел черного метиса. Собака села рядом. От нее воняло перегаром.

Василий начал раскладывать фотографии.

В сказке мальчику было легче. Ему всего-то требовалось собрать из осколков льда слово «вечность». Василию же предстояло выложить из фотографий запоев и обгоревших трупов слово посложнее.

Он не уйдет отсюда, пока не получится.

А у него не получится.

Уже шла свинья. Она не спешила. И когда она войдет в ателье, Василий сам будет умолять, чтобы его сожрали.

Принтер гудел так, что дрожали стекла, грозили расколоться.

Василий переставлял фото местами, рвал, складывал обрывки, тасовал фрагменты, но результат не менялся. Иначе и быть не могло. Из смерти жизнь не создать. В ледяной игре разума не победить. От холодного жара осколков не спасут никакие рукавички.

Складывай, переставляй, тасуй, мальчик. Все равно выходят исключительно слова, воняющие формалином, гарью и кисло-горьким потом.

Герда не придет, ее не существует. Как нет и Снежной королевы, в общем-то.