1941. Друид. Второй шанс (СИ) - Агишев Руслан - Страница 27

В этом-то и была самая главная странность: ни он, ни его товарищи никак не могли найти хотя бы одного свидетеля этого самого боя. Все, кто мог говорить, к тому времени были либо в медсанбате, либо на другом участке. Никто из них не мог ничего толком про этот бой рассказать. Возникало такое чувство, что все это самое собой произошло.

— Вот тебе и 28 героев-панфиловцев… Стоп, мы же только 27 человек из этой роты нашли. А говорили про 28 выживших.

Симонов тут же сделал стойку, словно охотничий пёс на дичь. Репортерское чутье почему-то было уверено, что именно этот последний боец ему и нужен.

—… И где же этот боец?

Сопровождавший его старший лейтенант долго копался в своих бумагах, прежде чем ответить:

— Его в госпиталь должны были эвакуировать с тяжёлым ранением. Имеется соответствующая запись… Боец из соседней части. Их 324 полк сейчас оборону южнее держит. Смотрите, у меня, как в аптеке. Вот, боец Гвен Найденов.

Симонов наклонился к длинному списку фамилий, рядом с которыми стояли отметки. Действительно, рядовой со странным именем и не менее странной фамилией был отправлен в дивизионный госпиталь с одной из машин. Значит, искать героя нужно там, а не здесь.

— Тогда не будем терять время, товарищи. Я только несколько кадров для газеты сделаю. Как раз только начинает расцветать, кадры получатся особенно чёткими и контрастными.

Поднявшись на бруствер окопа, Симонов полез за фотоаппаратом. Нужно было сделать несколько самых главных кадров.

— Вашу мать… — только репортёр и смог из себя выдавить, когда поднял голову на залитое восходящими лучами солнца поле. — Один, два, три, четыре,… Тринадцать… Двадцать восемь… Пятьдесят шесть… Все здесь…

Забитое вражеской техникой поле рождало в нём совершенно невероятные эмоции, которые сами собой облекались в слова и тут же просились на бумагу. Поэт внутри него пришёл в невероятное воодушевление, уже предчувствуя рождение очередного стихотворения. В голове царило совершенное буйство образов и чувств.

— Настоящее кладбище танков… Остовы грозных боевых машин… Предвестники кровавой жатвы…

Это был момент того самого чудесного вдохновения, рождающее гениальные творения. Симонов словно оказался в гуще того самого боя. Вокруг него расцветали яркие цветки разрывов снарядов, свистели смертоносные осколки металла, по-звериному рычали танковые движки.

Сортировочный госпиталь.

2 км. от передовой.

Когда-то это был класс русского языка и литературы. Со стен до сих пор сурово смотрели бородатые классики, и безмолвно вопрошали, как же вы это все допустили. Вместо парт и стульев все было заставлено кроватями, на которых еще не были убраны окровавленные бинты и смятые простыни. Еще утром до эвакуации здесь было полно раненных. Сейчас же остались лишь самые безнадежные, на которых просто махнули рукой. Ничего не поделаешь: нужно было дать шанс другим, которых еще можно было спасти.

— А-а-а-а, — еле слышно стонал боец у окна, ворочаясь в постели. От боли его то скручивало в узел, то, наоборот, выворачивало. — А-а…

Замученная, с черными кругами под глазами, сестричка несколько раз подходила к нему. Смачивала тканную повязку на горячем лбу и пыталась поить. Бесполезно, вода все равно выливалась обратно из искусанных в кровь губ.

— Потерпи, родненький, потерпи, — сухим, безжизненным голосом пробормотала она, понимая, что помочь все равно ничем не сможет. Началась агония. — Потерпи, еще немного осталось…

Бросила последний взгляд на восковое лицо и пошла к выходу. Все равно до утра боец уже не дотянет, а ей еще соседнюю палату проверить нужно. Завтра новых раненных привезут.

Едва она исчезла за порогом, как у бойца открылись глаза. Красные, словно раскаленные угольки в потухающем костре, они уставились в потолок.

— Пи…ть, — едва слышно прошептали губы. В горле была такая суш, что дышать приходилось с трудом.

Дрожащей рукой дотянулся до оставленного на тумбочке ковша. Часть расплескал, но оставшуюся воду выпил залпом. И сразу же полегчало.

— Кхе… Жив, выходит еще, — Гвен стрельнул глазами по сторонам. Про место, где лечат раненных воинов, догадался сразу. Зоя в таком служила. — А думал, что все…

Недавний бой еще стоял перед глазами. Жуткие взрывы вокруг него, сопровождавшиеся яркими вспышками и оглушающим громом. Свист железа в воздухе. Он даже представить не мог, что такой ужас может сотворить человек. Даже самое страшное природное бедствие — наводнение, ураган или лесной пожар — невозможно поставить рядом.

— Страшный мир…

Друид давно уже понял, что это место воплощает в себе самые жуткие кошмары, которые только могут присниться. Человек этого мира, перешагнув все мыслимые и немыслимые преграды, давно уже возомнил себя Богом. И самое ужасное в этом было то, что он стал Страшным Богом, творящим поистине жуткие вещи.

— Плохой путь, ведущий в никуда…

В его мире тоже появлялись такие люди, что считали себя равными Богам. Они всю свою жизнь клали на алтарь этого ненасытного желания возвыситься над остальными. Одни, добившись этого, создавали прекрасные города-сады, другие — заливали земли кровью людей. Учитель вторых не считал за людей, называя темными демонами в человеческом обличии и призывая нещадно истреблять. И вот, похоже, этим придется заниматься Гвену.

—… Только прежде бы на ноги встать, — невесело усмехнулся парень, с трудом поворачиваясь на бок. Деревянное тело едва слушалось его. И на каждое движение или даже его попытку тут же отзывалось резкой болью. Где уж тут спасать мир. — Снадобий бы моих…

Без целительных зелий ему было точно не встать на ноги. Слишком уж сильно ему досталось вчера. Даже не видя под намокшей от крови рубахой, он чувствовал, как убывают его силы. Времени оставалось все меньше и меньше.

— Проклятье, — от попытки встать с постели, его снова скрутило. От сменяющих друг друга слабости и боли вновь рухнул в постель. — Не дойду…

Ясно, что самому даже с кровати не встать. Чего уж тут мечтать о походе за корешками в лес или в поле. Без помощи никак не обойтись.

— Да неужели… — вздрогнул Гвен в этот самый момент. Мелькнувшая за окном тень заставила его повернуть голову. — Великий Лес, благодарю тебя.

На расстоянии вытянутой руки прямо за окном торчала лохматая кабанья морда, деловито тыкавшая темным пятачком в стекло. Отчетливо слышалось недовольное хрюканье зверя, явно не понимавшего, что это за преграда такая его не пускает внутрь. Кабаний патриарх снова и снова тыкался в стекло, которое уже начало подозрительно поскрипывать в раме.

— Великий Лес, ты опять протягиваешь мне руку, — Гвен почувствовал, как к горлу подступает ком. Великий Лес не забыл о своем скромном служителе и снова пришел к нему на помощь. Разве это не знамение, что он на верном пути? — Значит, я еще поживу… Подожди, кабанья морда, не так сильно! Разбудишь всех!

Собрав последние силы, парень дотянулся до оконной ручки и рванул ее на себя. Многократно крашенное дерево дрогнуло и с жутким хрустом отворилось. Тут же на подоконник вскочила мохнатая туша и с радостным хрюканьем начала его обнюхивать.

— Да, хватит! Хватит сказал, блохастый! — со стоном Гвен отталкивал кабана, который все норовил облизать его лицо. Правда, здоровенные клыки секача при этом довольно больно царапали щеку. — Успокойся! Черт, кровь пошла…

От слишком резких движений у него, похоже, кровотечение открылось. На боку на серой рубахе появилось темное пятно.

— Кров… Слушай, кабаняра, чертополох нужен… Красные цветы, колючий… Корень…

Мутным взглядом он смотрел прямо в кабаньи глазки, моля, чтобы тот все понял. Ведь, ему нужен был совсем крошечный корешок самого обычного чертополоха. Его как раз бы хватило, чтобы остановить кровь и чуть-чуть встряхнуться.

— Давай, давай, клыкастый… Корешок нужен… Его везде полно. С твоим нюхом-то даже под снегом почуешь.

Неподвижно стоявший кабан утвердительно хрюкнул в ответ, боднул пятачком его в плечо и вдруг со всей дури рванул в оконный проем. Здоровая харя, едва раму не вынес.