Черные бабочки - Моди - Страница 19

— Ты странная девчонка, знаешь ли.

Он убирает свой инструмент, застегивает джинсы и замечает меня, стоящего прямо за ним. Кажется, это его не тревожит.

— Возвращаю тебе сестру, парень. Кажется, я ей не нравлюсь.

Он приподнимает воротник своей камуфляжной ветровки, машет рукой Соланж и уходит по гальке с улыбкой того, кому будет что рассказать по приходе домой.

Мы смотрим друг на друга, Соланж и я.

Стыдно это говорить, и я никогда не скажу это вслух, даже ей, но мне кажется, я разочарован.

15

Для работника нет ничего хуже, чем закрытие. Все эти годы я это ненавидел. Кассу, веник, швабру и чувство, что ты никогда не делаешь ничего правильно. Но сегодня все иначе. Над нами никого нет. Салон — наш. Все, что я убираю, все, что я мою, я делаю для себя, и это все меняет. Поэтому я не спешу, подметаю под мебелью, прибираю витрину и, если не слишком устал, даже наношу немного крема на кожу стульев, чтобы она не трескалась. За ту цену, в какую они нам обошлись, глупо не заботиться о них, и, кроме того, мне нравится, когда все выглядит идеально, это придает шик. Матушка Кремье меня бы не узнала.

Соланж ушла сегодня пораньше, у нее болит голова — как обычно, — а я остаюсь подольше, потому что мы давно не чистили раковины для мытья волос. Они быстро загрязняются, а в небольшом городе клиенты любят поболтать. Я хочу, чтобы говорили, что у Сольбера все как в престижных районах Парижа. Нет ни пылинки. Так же стильно, и меньше время ожидания. Кстати, говоря об ожидании, я думаю, что пора бы идти домой, потому что Соланж уже наверняка проголодалась, а плита — это моя территория. Без меня она ела бы только Каприс де Дье^[31], и то без хлеба, потому что никогда о нем не вспоминает. Говорят, что парни, которые готовят, редкость, а мне это нравится, и надо же как-то разделять обязанности.

Опуская ставни, я обещаю себе, что завтра намажу петли маслом. Еще светло, немного облачно над крышами, но небо все равно голубое, и уже чувствуется весна. Я завязываю рукава куртки вокруг талии, потому что слишком тепло и можно гулять в поло. Соланж сегодня нет, чтобы вешать мне ее на плечи под предлогом, что это выглядит по-пенсионерски.

Я беру багет, докуриваю сигарету и иду вверх, перепрыгивая по четыре ступеньки зараз.

— Это я!

Она, конечно, догадывается, что это я, не знаю, почему говорю это каждый раз. Что более необычно, так это запах еды. Настоящей, приготовленной в духовке, с помидорами, мясом, луком. Это меня ошарашивает, потому что с тех пор, как мы стали жить вместе, не припомню, чтобы Соланж что-то готовила, кроме лапши.

— Ты готовишь?

В фартуке, с легкой улыбкой, она выходит из кухни. Меня немного потрясает видеть ее такой, довольной в этой ненавистной ей роли и с деревянной ложкой в руке.

— Еще не закончила! Усаживайся, я позову, когда будет готово.

— Э-э… Хорошо.

Я смотрю, как она возвращается на кухню, с ее маленькой попкой в джинсах клеш, босоножках на платформе, белой расстегнутой рубашке с подвернутыми рукавами, фартуке, завязанном на талии, и не знаю почему, но я нахожу это ужасно сексуальным.

— Ты знаешь, что тебе идет фартук?

— Иди усаживайся, я тебе говорю.

— Хорошо, хорошо!

Завалившись перед телевизором, я чувствую себя немного похожим на отца, если бы у меня он был, на парня, который каждый вечер ждет, что ему принесут поесть. Если бы я был своим отцом, то, возможно, подумал бы, что пахнет хорошо, а тут, объективно говоря, пахнет горелым.

— Тебе помочь?

— Не.

Я слышу, как она что-то бормочет под нос, доставая блюдо из духовки, затем звуки приборов, штопора, вина, которое наливается в бокалы. Все как положено. Спалила и спалилась. Несмотря на открытое окно, дым щиплет глаза, и это меня немного веселит, потому что она всегда утверждала, что готовить — это не высшая математика.

— Вкусно!

«Вкусно» в кавычках, особенно с учетом внешнего вида блюд, но приятно, что она приложила такие усилия. Даже есть два бокала, как в хороших ресторанах, один для воды, другой для вина, все это на накрытом скатертью столе, которую мы купили на Рождество, с санями и шарами. Приборы аккуратно выстроены, даже есть цветок в маленькой вазе, чувствуешь себя за лучшим столом «У Евгена»^[32]. В тарелке сориентироваться немного сложнее, но там, в самой кухне, среди беспорядка, который она за собой оставила, есть рецепт из моей личной коробки с рецептами, и там написано «Лазанья с базиликом». Я ее никогда не пробовал.

— Лазанья, серьезно?

— Я думала, что тебя это порадует. Учитывая особый случай.

— Особый случай?

— Серьезно? Ты не знаешь, какое сегодня число?

Она хохочет, я нахмуриваю брови и вдруг понимаю. Над холодильником она спрятала коробку со свечками и зажигалкой. Это глубоко трогает меня, словно она сделала что-то невероятное, потому что, насколько я помню, мы никогда не праздновали свои дни рождения. Дни рождения — это дело семейное. Дети из приюта, незаконнорожденные, дочери немцев — это не для них.

— Ты это все сделала в честь моего дня рождения?

— Да.

— Я… Я не знаю, что сказать.

— Ну и не говори. Ешь. Предупреждаю, я придерживалась рецепта, но немного пригорело.

Немного? Мне кажется, будто я жую золу, мясо такое сухое, что его невозможно проглотить без воды, лук сырой, но мне все равно, я наслаждаюсь, потому что мы празднуем мой день рождения.

— Тебе нравится?

— Очень.

Она рассмеялась, откидывая волосы назад.

— Да ладно, не ври! Это же несъедобно.

— Да нет. Я серьезно.

— Это все твои дурацкие рецепты. Не покупай такие вещи по почте, они только людей разводят.

— Да говорю, что это вкусно! Немного пережарено, но вкусно.

Я доел все до последнего кусочка сырого лука, как будто это требовалось, чтобы доказать свою любовь, и теперь у меня есть только одно желание: чтобы она разделась передо мной, надела фартук, завязала его за спиной и прибрала стол, чтобы освободить немного места. И я ей это шепчу. На ухо. Но это ее явно меньше интересует, чем меня. Что ей действительно интересно, так это почему лазанья пригорела, хотя в рецепте было написано 35 минут.

Затем внезапно, как она часто это делает, она переходит к чему-то совершенно другому.

— Мне нужно тебе кое-что сказать, Бебер.

— Мне тоже. Это касается фартука…

— Да хватит уже.

— Ну сегодня все-таки мой день рождения.

Мне достается хлопок по плечу, и она встает, чтобы пойти к холодильнику. Я бы с удовольствием пропустил торт, чтобы сразу раздеть ее, но я ее знаю, и, если она упрется, шансов нет.

— Десерт съедим в гостиной. Давай я сама все сделаю.

Я делаю вид, что не заметил праздничные свечки, и ухожу из комнаты, размышляя, не купила ли она мне подарок вдобавок ко всему. Это странное ощущение, как на Рождество, какая-то нетерпеливость, как у ребенка. И я уже думаю о том, что подарить на ее день рождения, может быть, шикарный поход в ресторан или поездку в Венецию, о которой она мечтает с самого детства. Я слышу, как она скребется как мышь на кухне, и это заставляет меня улыбнуться. Я представляю, как она расставляет свечи на торте, и гадаю, поставит ли она точное количество или просто две-три, символически. И пока она этим занимается, я иду в ванную, чтобы причесаться, потому что вдруг она выйдет из кухни голой в фартуке, а мне тоже хочется быть сексуальным. Пшик-пшик дезодорантом, чтобы прикрыть запах работы, немного духов, я бы поменял рубашку, но пора возвращаться.

И вдруг я замечаю содержимое корзины для мусора. Что-то наподобие маленького термометра с картонной коробкой и инструкцией из аптеки.

Меня это заинтриговало. Я достаю его. Вращаю, переворачиваю. Это ни на что не похоже, но на коробке написано «Тест на беременность». Три слова, которые я перечитываю три раза. И две красные полоски. Не нужно быть гением, чтобы понять, что они означают.

16