Обреченные на вымирание (СИ) - Деткин Андрей - Страница 3

Кое-что удалось узнать и мне. Гжегош с Андреем летчики. Гжегош - албанский поляк. На летчика выучился в Жешуве. Затем вернулся в Албанию и устроился в «Албанские авиалинии». Там познакомился с Андреем. О себе Андрей рассказывал неохотно и скупо. В частности, я узнал, что его жена и сын улетели на Новую Землю. По стечению роковых обстоятельств, вместе с Гжегошем он застрял в Ливии. Пароль «Джагбуб» - город, в котором они проторчали долгое время, прежде чем смогли выбраться из охваченной паникой и хаосом страны.

Сидели долго, пили много. К тому времени, как стемнело, я уже был на бровях. Язык цеплялся за зубы, и я нес чушь. Был рад наконец-то, за долгие месяцы пообщаться с хорошими людьми, с почти коллегами, и не сдерживался. Вечер закончился, я, веселый, с опухшей губой и подбитым глазом, не возражал против провожатого. Тем более что у меня появились враги.

Долго шли по темным углам и переулкам, прежде чем, оказались на Союзной. Андрей казался трезвым, держал меня под руку и стоически выслушивал пьяный треп. У подъезда, несмотря на мои козлячьи заверения о вменяемости, настоял сопроводить до самой квартиры. На первом этаже со свечой в руках нас встретил Игнатьич. В пляшущем языке неверного огонька его старческое лицо выглядело демоническим. Прикрывая пламя ладонью, он долго и подозрительно вглядывался в Андрея. Цокая языком, укоризненно качая головой, помог нам подняться на второй этаж. Андрей не стал заходить, пожелал доброй ночи, оставил меня, гибкого и шутливого, у порога, быстро сбежал вниз.

Игнатьич с тревожным лицом пытался расспрашивать меня о подозрительном типе, где и при каких обстоятельствах подцепил его. Шепотом напомнил о беспокойных временах, нынешних порядках, о мародерах, ворье и прочей нечисти. Блея что-то невнятное, я успокаивал старика, мол, Андрей хороший человек и спас меня от неминуемой гибели. Сшибая углы, добрался до дивана, не раздеваясь, завалился на скрипучие пружины и моментально провалился в сон.

Наутро чувствовал себя прескверно. С распухшим сухим языком, словно с дохлой рыбиной во рту, с жуткой головной болью я с трудом поднялся с дивана. Выколупал из кластера квамателину, закинул в рот, попробовал проглотить. Таблетка встала поперек горла, я поперхнулся, выкашлял ее на пол. Сгреб пачку с сигаретами, трясущейся рукой выбил одну, прикурил.

После известных событий, еще до того, как передвигаться по дорогам стало небезопасно, я подался из Белгорода в ближайший анклав, который находился в Курске. На Краснознаменной в кирпичной пятиэтажке заселился в брошенную однушку. В принципе, мне было все равно, где жить, лишь бы не капало. По настрою и отношению к нынешней жизни мало волновали удобства и санитария. Осознание своей ненужности, бессмысленности существования, запустение и крах привычного мира ввергали меня в жуткую депрессию. Я жил ради жизни, без цели, без смысла.

Порой жалел, что у меня были таблетки. Может, боль, как когда-то, оторвала бы от бутылки. Или язва доконала. Я не в силах бороться, мой дух сломлен. Я опустошен, выхолощен, как лоскут, зацепившийся за куст у дороги. За долгие годы выгорел на солнце, потерял цвет, впитал дорожную пыль, обтрепался ветром, стал тонким, хрупким.

Я затушил окурок в банке из-под горошка, пошатываясь, побрел на кухню. За столом сидел Андрей, крутил во рту зубочистку и листал журнал. Я почему-то не удивился ему, пробурчал: «Привет», и, раскачиваемый несуществующими ветрами,прошаркал к столу. Он кивнул, пододвинул мне стакан с водой. Я обхватил его трясущейся пятерней и порывистыми жадными глотками выхлебал. Храня молчание, Андрей вытащил из кармана потрепанный кластер с таблетками, выдавил одну и снова наполнил стакан из канистры. Я не стал спрашивать, что за лекарство, проглотил и не поморщился.

Избегал встречаться с ним глазами. За вчерашнее непотребство, за сегодняшний полураспад испытывал душевную и физическую боль. В гробовой тишине я развернулся и по раскачивающейся палубе, придерживаясь за стены, направился в туалет. Сделал мокрое дело в растрескавшуюся пожелтевшую раковину, под которой стояло вонючее помойное ведро. После чего сполоснул лицо теплой застоялой водой из умывальника. Не вытираясь, посмотрелся в заляпанное зеркало с потеками и отслоившейся по краям амальгамой. На меня глянул жалкий неопрятный, с опухшей губой, взъерошенный, отекший, с тенями под скулами и в глазницах, с пятидневной щетиной алкаш.

Подрагивающей рукой взял с полки расческу с выломанными зубьями и програбил грязные, тронутые сединой волосы. Обтерся серым полотенцем и еще несколько минут стоял перед зеркалом, не решаясь пройти на кухню. Я вдруг подумал, а на самом ли деле был Андрей? Он все время молчит, как, вообще, оказался в квартире, откуда у него таблетки? Пришел со своей канистрой… От этих мыслей меня окатило кипятком, в голове задребезжала мыслишка: «Неужели она меня все-таки настигла. Чертова белка».

Придерживаясь стены, я осторожно одним глазом выглянул из-за косяка, посмотрел через сумрачный коридор на кухню.

- Ну ты как, Михалыч? Башка в хлам? - Андрей обернулся на меня.

Я кивнул, вышел из уборной.

- Хлебнул, брат, ты вчера лишнего. Но, надо признать, у тебя был повод.

В мыслях я с ним согласился и подумал, какой он все же классный. Вон тебе и таблетки, и водицы, и навестил, а я его даже не поблагодарил за вчерашнее спасение. Так увлекся рассказами о себе эпичном, что остальным и рта не давал открыть.

- Послушай, Андрей, - в горле першило, я откашлялся, но лучше не стало, продолжил трескучим голосом: - Ты вчера, ну вроде, заступился за меня. Спасибо.

- Да ладно. Этот отморозок даже треснуть как следует не умеет. Только губу раскровил.

- А что, этого мало? - вдруг вспыхнул я. Стало как-то обидно, что вот так, с кондачка с моей губой… Затем примирительно промямлил: - Человека бить - вообще варварство.

- Кто тебе мешает быть сильным?

Я посмотрел на Андрея и ничего не мог придумать лучше, как сказать:

- Возраст уже не тот.

- Разве нужно быть молодым и могучим, чтобы удержать в руке такую вот штукенцию? - он ловко вытащил из-за пояса пистолет и передернул затворную раму. Она лязгнула, словно не патрон подавала в патронник, а последний гвоздь для крышки гроба. Андрей держал в согнутой руке черный пистолет стволом вверх, пальцем прижимал спусковой крючок, уверенный, смертельноопасный, и смотрел на меня косо. Его глаза снова стали такими, когда целился в Шурума. Надо сказать, это производило впечатление. Я даже струхнул. Представил, с какой легкостью он может меня укокошить в пустой квартире почти в пустом доме, в безлюдном городе. Почему-то вспомнилась тайга, браконьеры, освежевывающие амурского тигра и случайно вышедший на них грибника.

- Ты как, в порядке? - Андрей убрал пистолет на место. Наваждение спало, я сморгнул.

- Да, - выдохнул неуверенно.

- А так, в целом? Ну там, сердце, давление, печень? Я почему спрашиваю, вчера в депо на медпункт набрел. Таблетки всякие там есть, непросроченные попадаются.

- М-м-м, - промычал я неопределенно, - двенадцатиперстная беспокоит, но у меня квамател с запасом имеется. Остальное вроде как бы в порядке.

- Ну и ладненько. Летать пробовал или только в мастерских ковырялся?

- Летал, конечно, - мне показалось, что он об этом вчера уже спрашивал, но на всякий случай повторился, - мы ведь самолеты делали. Ну как самолеты? Сначала «аккорды» - два по двести тридцать лошадок, потом «кариба».

- А на серьезной технике?

- Нет, - признался я.

- Ладно, я чего пришел, вчера вроде как бы напоили тебя... Сами огурцы, а ты мучаешься. Таблетки вот принес, узнать, как ты тут, - он замолчал, поиграл зубочисткой, обвел взглядом кухню, продолжил: - А ты неплохо устроился. Давно здесь?

Я наморщил лоб. Вроде вчера все рассказал:

- В анклаве скоро год,как буду, в этой квартире – чуть меньше. Все здесь не мое, кроме журналов, сигарет и консервов.