Полибий и его герои - Бобровникова Татьяна Андреевна - Страница 42

Ликорта был из хорошего рода и ни в чем не нуждался. Естественно, он постарался дать сыну самое блестящее образование. Сразу видно, что Полибий прекрасно знает математику и астрономию, с легкостью цитирует строки поэтов от седой древности до последних дней, изучал Платона и Эпихарма, знает и философов, и ораторов, и историков. Но хотя он проявлял блестящие таланты, Ликорта вовсе не собирался сделать из него ученого. И ему, и Филопемену абсолютно ясна была будущая судьба мальчика — он должен был стать лидером ахейцев. Это разумелось само собой, это даже не обсуждалось, к этому готовили его с самого детства. Полибия воспитывали как политика, и он рос среди политиков. С малых лет сидел он с отцом в собрании, а потом слушал разговоры тех же политиков, когда они, сбросив маску, спорили друг с другом уже без всяких стеснений. Однажды, например, он слышал, как Филопемен осыпал некоего деятеля союза, Архона, похвалами за какой-то коварный обман и восторгался его ловкостью. Мальчик был ошеломлен. Ведь он с детства знал, что лгать нехорошо, а подлый обман заслуживает самого сурового осуждения. А тут человека хвалят за ложь!.. Так он узнал, что политики не признают морали. И не согласился с этим. «И тогда, когда я слышал разговор их, я не сочувствовал Филопемену… не одобрял и после, когда сделался старше», — вспоминает он (XXII, 14).

Чаще всего разговоры ахейских политиков вертелись вокруг римлян. Особенно запомнился Полибию один спор. Спорили Аристен и Филопемен. Аристен упрекал Филопемена в том, что тот слишком резок и неуступчив и медленно, но верно портит отношения с римлянами. «Невозможно, — говорил он, — сохранять дружбу с римлянами, когда в одно и то же время будем протягивать им копье и жезл глашатая». Причем копье уже потому ненужно, что тягаться с ними на поле боя мы не можем. «Даже Филопемену не достает смелости утверждать это». Зачем же тогда постоянно им перечить, зачем постоянно злить их, а, если и уступать, то неохотно, с видом крайней досады? Почему бы не держаться полюбезнее и подружелюбнее, тем более, что до сих пор они всегда проявляли умеренность и верность своему обещанию не посягать на свободу греков? Тут он как истый эллин сделал изящный философский экскурс о благородстве и выгоде. Цель каждого политика, говорил он, выгода или благородная слава. Образ действий его, Аристена, может быть, не принесет ахейцам славы, зато даст выгоду. Поведение же Филопемена не даст ни славы, ни выгоды.

Филопемен возразил, что он вовсе не так наивен, как о нем думают, и прекрасно понимает разницу между римлянами и ахейцами. Но всякой силе свойственно угнетать покорного. Зачем же нам услужливо убирать с пути римлян все преграды?

— Наоборот, мы обязаны по мере сил наших бороться с ними и отстаивать свои права до тех пор, пока можем делать это совершенно безнаказанно… Если бы они стали предъявлять нам какие-нибудь незаконные требования, то напоминанием о наших правах мы сдержали бы их раздражение и хоть немного смягчили бы горечь их властных повелений. Тем более что римляне до сих пор, как ты, Аристен, и сам говоришь, высоко ценили верность слову, договорам и долгу по отношению к своим союзникам. Если же мы сами отринем собственные права и подобно народу завоеванному будем спешить с исполнением всякого требования римлян, какая разница будет между ахейским народом и сицилийским, например, или кампанским, которые давно и окончательно завоеваны римлянами?

«Филопемен прибавлял, что, наверно, настанет пора, когда эллины вынуждены будут исполнять всякое приказание римлян».

— Что же из двух более желательно: ускорить наступление этой поры или возможно более отдалить ее?.. Тем и отличается образ действий Аристена от моего, что Аристен желает видеть исполнение судьбы эллинов как можно скорее и по мере сил содействует тому, а я оказываю упорное сопротивление и стараюсь, насколько могу, отдалить это время.

Тогда, слушая их, Полибий был всецело на стороне Филопемена и со всем пылом юности осуждал трусливое поведение Аристена. Но потом он изменил мнение и почувствовал уважение к Аристену. Разная тактика их, говорит он, объяснялась разницей характеров. «Телом и душой Филопемен был воин», Аристен же — прирожденный политик. «Один действовал благородно, другой благоразумно», но оба во благо ахейскому союзу (XXII, 13–15).

Усилия его наставников не пропали даром. Уже в 20 лет Полибий был искушенным политиком; хорошо и убедительно говорил на народных собраниях. Юноша прекрасно знал всю закулисную политическую борьбу. Он похож был на театрального работника: в то время, как неискушенные зрители восторгаются блеском бриллиантов, сияющих на мантии театрального короля, и трепещут при звуках театрального грома, он опытным глазом оценивает, сколько стоят эти яркие стекляшки и где спрятаны гремящие тарелки. Он прекрасно знал, например, как выдвигаются люди на должность в демократическом государстве. Тот же Архон, соратник Филопемена, три раза бывший стратегом, по его словам, на получение должности истратил огромную сумму (XXVIII, 7, 7). Полибий и не думает укорять Архона. Нет. Он упоминает это обстоятельство между прочим как нечто само собой разумеющееся и ясное умному человеку.

В то время когда Полибий вступил на политическую арену, ахейские политики разделены были на две партии — Ликорты и Калликрата. Калликрат пресмыкался перед Римом, Ликорта свято соблюдал заветы Филопемена и держался с владыками вселенной независимо. Полибий ни секунды не колебался, на чью сторону встать. Он страстно любил свою родину, свой Ахейский союз. Для него это было лучшее государство на свете, самое свободное и демократическое, сами же ахейцы — лучший народ, гуманный, бескорыстный, который трудится на пользу всей Эллады (II, 38, 6; 39, 10; 42, 6; 57, 8; 60, 4). Он был верным последователем Филопемена и никогда не согласился бы предать свободу союза. Калликрат вызывал у него омерзение, отца он почитал великим человеком, достойным преемником Арата и Филопемена. Ясно, какие чувства должны были вызывать у него римляне, которые после мессенских событий держались холодно и властно.

Вскоре все ахейские патриоты стали смотреть на молодого сына Ликорты как на будущую надежду союза. Совсем юным его назначили послом в Египет. В 170 г. в самый трудный для союза момент, он был выбран начальником конницы, «вице-президентом» конфедерации. Теперь вместе со стратегом и десятью дамиургами он входил в «кабинет министров», решавший основные вопросы политики. Оставался один шаг до стратегии. И вот тут-то и случилась страшная беда, она налетела на него, подобно буре, смяла и разбила всю его жизнь.

На мир надвигалась гроза, которой предстояло вырвать с корнем множество человеческих жизней и сокрушить царства земные.

В 179 г. Филипп умер. На престол Александра взошел новый царь, 33-летний Персей. Как помнит читатель, власть он получил через преступление, оклеветав перед отцом своего брата Деметрия. Ходили даже слухи, что он отравил отца. Но все это как-то сразу забылось. После страшного царства Филиппа он был для подданных как светлая весна, сменившая мрачную зиму. Новый царь поспешил усилить это впечатление. Тюрьмы были переполнены. Он объявил амнистию и выпустил политзаключенных и неоплатных должников государства. И македонцы благословили его имя. На всех углах пели ему хвалы, говорили, как он хорош собой, с каким истинно царским достоинством держится. И потом он не развратничает с утра до ночи, как отец, и даже — вещь неслыханная! — почти не пьянствует! Словом, это какое-то зерцало скромности и добродетели! (Polyb. XXV, 3, 3–8). И повадки у него были не отцовские, не как у наглого и дерзкого до безумия Филиппа. Напротив, мягкие и вкрадчивые. Он заискивал перед царями, заискивал перед народами, но более всего заискивал перед греками, с которыми окончательно рассорился Филипп. Он слал им самые нежные письма и просил забыть все недоразумения и размолвки. Подчас он оказывал им небольшие, но очень приятные и своевременные услуги. Например, вернул ахейцам беглых рабов, укрывавшихся в Македонии (Liv. XLII, 22, 4–8).