Полибий и его герои - Бобровникова Татьяна Андреевна - Страница 93

Этот страшный бог, который пожирал детей, именуется в Библии Молохом. Яхве грозит страшной карой людям, которые отдают детей своих Молоху (Lev. XX, 4; ср.: IV Reg. 23, 10). Места сожжения детей назывались тофетами. В Библии читаем: «И устроили высоты Тофета… чтобы сожигать сыновей и дочерей своих» (Jer. VII, 31).

Сообщения древних оделись для нас теперь плотью. Сейчас раскопано огромное число тофетов. Остатки сожженных складывали в урны. В Карфагене тофет был в районе Саламбо близ Котона. Это обширное закрытое пространство с часовенкой, рядом в маленьком дворике алтарь. Раскопки обнаружили тысячи урн с детскими костями^{99}. В некоторых урнах останки одного младенца, в других — кости нескольких детей, иногда же детские кости смешаны с костями жертвенных животных. Фрагменты височных костей и остатки зубов позволяют определить возраст жертв. Очень многие из них принадлежат грудным детям; встречаются зубы двух-трехлетних детей^{100}. В тофете найдены многочисленные стелы с ритуальными надписями, говорящими о детских жертвах. На одной стеле изображен обнаженный ребенок, которого держит жрец с поднятой правой рукой^{101}.

Этот кровожадный обычай почти исчез уже в Тире, карфагенской метрополии. В Карфагене же он с годами все разрастался. До VII в. в тофете находят в основном кости жертвенных животных. Но потом их почти полностью вытесняют обожженные детские кости^{102}. Именно в Карфагене детские жертвоприношения расширились до размеров невиданных. Сжигались целые гекатомбы младенцев. А в случаях опасности число их доходило иногда до полутысячи (Diod. XX, 14[59]).

Жертвы эти ужасали всех соседей. Дарий Персидский требовал от карфагенян их прекращения (Just. XIX, 1, 10). Гелон Сиракузский, разбив пунийцев в битве, заявил, что заключит с ними мир «не иначе, как при условии, что они прекратят приносить детей в жертву Кроносу» (Plut. De ser. num. vindict. 6; Reg. et imp. apophegm. Gelo, 1). Римляне были глубоко убеждены, что этими жертвами карфагеняне вызвали ненависть богов и в них-то причина всех их бед (Justin. XVIII, 6, 11–7, 1). И когда пунийцы сделались их подданными, они строжайше запретили им человеческие жертвы. Однако раскопки показывают, что они мало преуспели. Археологи по-прежнему находят сосуды с сожженными детьми. Тертуллиан, сам уроженец Африки, пишет, что император Тиберий, застав однажды жрецов, приносящих детей в жертву, в гневе велел повесить их на деревьях, осенявших святилище. «Но и теперь тайно продолжают совершать это преступное жертвоприношение», — говорит он (Apol. IX, 2–3). равным образом в карфагенских и финикийских городах Испании римляне никак не могли искоренить человеческие жертвоприношения. Цезарь в 61 г. запретил жителям Гадеса «какие-то „варварские“ обряды. Зная об обычной веротерпимости римлян, можно полагать, что это были именно ритуальные убийства людей. При принесении человеческой жертвы осужденного сжигали живым»^{103}. Подробности о том, что это были за «варварские» обряды, мы можем узнать из письма Азиния Поллиона. Несколько лет спустя он был в Испании, где тогда хозяйничал один финикиец, клеврет Цезаря. Финикиец этот был набожен и предан отеческим обычаям. Поллион рассказывает, как он принес в жертву человека. «Он закопал его и заживо сжег… Вот с каким чудовищем я имел дело» (Fam. X, 32, 3). Эту же форму жертвоприношения подробно описывает как очевидец Катон Старший. Карфагеняне, говорит он, «зарывали людей по пояс в землю, раскладывали вокруг огонь и так их умерщвляли» (ORF², fr. 193).

Женское божество Астарта не требовала крови. Она желала другой жертвы. Во время празднеств богини потоки пунийских женщин текли в Сикку, где был ее храм, и там занимались священной проституцией^{104}.

Тураев пишет: «Карфагенская религия отличалась вообще мрачным характером и не могла иметь нравственного влияния на народ, остававшийся жестоким, корыстолюбивым, недоверчивым и не внушающим доверия»^{105}. Действительно, отзывы современников о карфагенянах крайне неблагоприятны. Греки называли их алчными и властолюбивыми, римляне — жестокими и вероломными. «Мрачные, злобные, — пишет Плутарх, — они покорны своим правителям, невыносимы для своих подданных, бесчестнейшие в страхе, дичайшие во гневе, они упорно отстаивают любые свои решения; грубые, они не восприимчивы к шуткам и тонкостям» (Praecept. ger. rei publ. 799 C-D).

С давних пор пунийцы мечтали о мировом господстве. «История [Карфагена], — пишет великий русский востоковед Б. А. Тураев, — есть история этой борьбы, распадающейся на два периода: греческий (до III в. до н. э.), из которого Карфаген вышел победителем, и римский, окончившийся его гибелью»^{106}. Ареной греческого этапа борьбы стала Сицилия, плодородный и богатый остров, где издавна столкнулись финикийские и греческие колонисты. В то самое время, как персы напали на материковую Грецию, с другой стороны, с запада, на греческий мир обрушились карфагеняне. Предание говорит, что и там, и здесь решительное сражение разыгралось одновременно, даже в один и тот же день, и окончилось одинаково: и при Саламине, и при Гимере Сицилийской варвары потерпели страшное поражение. Геродот считал, что финикийцы разбиты окончательно. Но он ошибся. Через 70 лет борьбу возобновил Ганнибал, внук Гамилькара, погибшего при Гимере. В 409 г. он высадился в Сицилии и осадил Селинунт. После непродолжительного сопротивления город пал. Карфагеняне ворвались и перерезали поголовно всех жителей, около 16000 человек, не щадя ни возраста, ни пола. Со страшной быстротой они двинулись дальше. Пунийцы были уже у Гимеры, когда на выручку подоспел маленький отряд из Сиракуз. Было ясно, что горстка смельчаков не сможет противостоять огромным полчищам варваров. Они попытались лишь перевести население в безопасное место. Но и это не удалось: часть жителей не успела эвакуироваться. Они были убиты или захвачены в плен. Пленников, числом 3000, Ганнибал принес в жертву духу своего деда Гамилькара. Город был сравнен с землей, место, где он стоял, превращено в пустыню.

Так началась эта борьба, продолжившаяся 160 лет. Сицилийские тираны Дионисий и Агафокл всю жизнь отдали борьбе с Карфагеном. Плутарх даже считает, что этой героической борьбой они отчасти искупили свои грехи. Само божество, говорит он, продлило жизнь тирану Дионисию. «Если бы Дионисий понес кару в начале своей тирании, то Сицилия была бы опустошена карфагенянами и в ней не осталось бы ни одного грека» (De ser. num. vindict. 7). Но все их усилия были напрасны. Пунийцы захватывали у них кусок за куском. К 70-м гг. III в. Карфаген безраздельно господствовал на Западе. Иноземные корабли, вступившие без его ведома в сицилийские воды, карфагеняне топили, опасаясь торговой конкуренции. По словам Полибия, весь остров уже был в их власти, оставались одни Сиракузы. И в 264 г. карфагеняне решили, наконец, овладеть столицей. Но тут в дело вмешался новый народ, римляне (I, 10, 7–8).

Когда союзники римлян в Сицилии попросили их помощи против пунийцев, сенаторы долго колебались. Они, разумеется, очень хорошо сознавали, как могуч и страшен Карфаген. Но они, по свидетельству Полибия, ясно поняли и другое: Карфаген стал владыкой всего Запада, он постепенно окружает Италию кольцом и еще немного, и Рим ждет судьба Сицилии (I, 10, 6–9). Однако Рим в то время еще не был великой империей. Он был первой среди италийских общин. Казалось, что ему не под силу тягаться с грозным Карфагеном. И сенат не решился начать войну с пунийцами. Но народ оказался смелее: он заявил, что хочет воевать. Жребий был брошен. Двадцать четыре года без отдыха и без перерыва боролись римляне и карфагеняне на суше и на море. Наконец пунийцы были разбиты. Их вождь Гамилькар Барка попросил мира. Но прошло всего 23 года и Ганнибал, сын Гамилькара, вторгся с армией в Италию.