"Фантастика 2023-178". Компиляция. Книги 1-25 (СИ) - Сантана Андрей - Страница 10

— Статус-квотер, Магистриан-маги, — пробормотал он. — Надо же такое выдумать… Мозги у них набекрень в этой Москве… Да, а что ж все-таки с этим протоиереем-то делать?..

Появление колдуна-чернокнижника Танаделя в городе вызвало такую нервозную реакцию не только в кабинете мэра. Едва протоиерей Емельян отслужил праздничный молебен и вернулся домой, как за ним явился заморенного вида отрок в подряснике и скуфейке. Отрока звали Роман, и весь город знал его в должностном качестве келейника преосвященного Кирилла.

— Владыко вас сей же час к себе требуют, — не размениваясь на приветствия, отчеканил келейник.

Отец Емельян кротко вздохнул. А его супруга побелела как полотно и всплеснула руками: — Батюшка, что ты натворил?! Отец Емельян улыбнулся:

— Полно тебе, мати, скорбети да рыдати, я уж давно у тебя не хулиганю, стар стал…

— Так что ж случилось?! — Любовь Николаевна схватилась за сердце.

— Потом расскажу. Ну-ну, пусти, милая. Позволь, подрясник переодену. А то опять преосвященный станет говорить, что я выгляжу чересчур задрипанно.

— Емелюшка, родненький, ты ведь и не завтракал даже! Чайку хоть попей.

— Ни к чему, матушка. Вернусь, тогда и почаевничаем, — откликнулся из глубины комнат отец Емельян. — Сама, поди, знаешь, преосвященный ждать не любит.

Переодевшись в «парадно-выходной» лиловый подрясник, протоиерей вышел в гостиную, перекрестился перед большим образом Божией Матери «Милующая», поцеловал супругу и отбыл вместе с келейником в архиерейские покои.

А Любовь Николаевна осталась одна в растерянности и печали. Оглядела стены, прошла на маленькую уютную кухоньку, где ждал-остывал немудреный завтрак… Но разве стала бы верная супруга равнодушно услаждаться чаем с конфетами, в то время как ее возлюбленного протоиерея повлекли пред начальственные очи! Да никоим образом! Любовь Николаевна укрыла тарелки и чашки кружевной вязаной салфеткой, читая по памяти псалом «Помяни, Господи, Давида и всю кротость его». На словах «Священники его облеку во спасение, и преподобнии его радостию возрадуются» в окошко кухни постучали. Любовь Николаевна отогнула занавеску.

— Олюшка, ты? — удивилась она.

Перед окошком маленького протоиерейского домика с самым загадочным видом стояла жена дьякона Арсения и очень выразительно глядела на попадью. И так же выразительно поздоровалась.

— И тебя с праздником, Олюшка, — машинально ответила добросердая попадья, а потом вдруг расплакалась: — Не знаешь ты, что за оказия? Почему это моего отченьку к архиерею повлекли?

Ольга посмотрела еще таинственнее.

— Знаю, — шепотом сказала она, оглядываясь.

— Заходи, — потребовала Любовь Николаевна. Весь дом протоиерея Тишина состоял, по сути, из двух солидных по размеру комнат. В гостиной стоял диван, днем предназначавшийся для визитеров, а ночью превращавшийся в ложе для отца Емельяна; вдоль стен пристраивались шкафы с книгами, небольшая этажерка с разными редкостями вроде хрустальных пасхальных яичек и камешков со Святой земли (это батюшке надарили благочестивые прихожане), письменный стол с кипой «Епархиальных ведомостей» и подшивкой «Православной беседы» (здесь протоиерей готовил свои проповеди) и красивая ширма с вышитыми блестящим шелком павлинами и пионами, привезенная старшей дочкой из Китая — отцу в подарок. На полу лежал старенький ковер с вытершимся от долгого употребления ворсом, с потолка свисала люстра «под хрусталь». В красном углу перед иконами горели всегда три лампадки пунцового, темно-синего и лилового стекла. Ни телевизора, ни даже радио не было, но вовсе не из-за ханжества или узости взглядов протоиерея. Просто отец Емельян очень любил мирную, почти деревенскую тишину, нарушаемую только квохтаньем кур, печальным скрипом колодезного ворота и шумом березовых рощиц… А для оперативной информации у отца Емельяна был дьякон, в отличие от своего патрона имевший не только все прелести техники, но и выход в Интернет.

Спальня была отдана Любови Николаевне, и матушка, с тех пор как выросло и вылетело из родительского гнезда последнее чадо, устроила в своей спаленке нечто вроде музея (отец Емельян иронично называл его «Родительская кунсткамера»). Здесь на стенах красовались дипломы, медали, грамоты и похвальные листы, в разные годы полученные детьми супругов Тишиных за успехи в постижении различных наук. Тут же было и огромное количество фотографий: со свадьбы каждой из трех дочек, с рукоположения старшего сына Константина (он служил в далеком приходе под Ярославлем, но исправно слал родителям пространные и ласковые письма), с кандидатской защиты младшенького — Юрия, который в Москве остался в докторантуре и прославился как прекрасный, хотя и молодой специалист по русской духовной поэзии… Конечно же с фотографий улыбались и внуки — младенчески-беззубо. И отдельная стена отведена была под «вернисаж», где детские рисунки дочек и сыновей соседствовали с первыми художественными опытами внуков и внучек…

— Если в чем и горда, — говаривала матушка Любовь Николаевна, — так это в том, каких детей мне Господь дал.

Кухня и остальные службы помещались в небольшой деревянной пристройке к дому, выстроенной в незапамятные времена самим отцом Емельяном при помощи сыновей. Далеко не евродизайн, конечно, зато всякому, кто когда-либо переступал порог протоиерейского жилища, на душе становилось покойно, уютно и радостно. Словно вся житейская скорбь, суета и злоба оставались где-то далеко, а здесь даже самое время текло по-своему и не властно было над хозяевами.

Вот и Ольга Горюшкина, едва оказалась в попадьиной кухне, заметно посветлела лицом и на немой вопросительный взгляд Любови Николаевны улыбнулась ободряюще.

— Не плачьте, матушка, — сказала она. — Пока ничего страшного нет…

— Рассказывай, Олюшка, — усадила гостью за стол Любовь Николаевна, налила той чаю и придвинула тарелку со свежими оладьями.

— Спасибо, а вы что же?..

— Милая, мне и кусок в горло не лезет… Не томи! Сама ведь, поди, знаешь, что к начальству просто так не вызовут. В чем мой Емельян провинился перед власть предержащими?

— Любовь Николаевна, — начала Ольга, — дело тут не в провинности. Мне Арсений такое рассказал… Нынче на службе у них было.

К удивлению Ольги, повествование о вызове, брошенном колдуном Танаделем протоиерею Емельяну, Любовь Николаевна выслушала спокойно. Когда юная супружница дьякона закончила, Любовь Николаевна истово перекрестилась:

— Слава Богу! А я-то уж что худшее подумала! Ольга захлопала глазами:

— Я поражаюсь вашему спокойствию, Любовь Николаевна! Ведь это не шутки! Арсений сказал — колдун этот просто кошмарен. Воистину исчадие зла какое-то, а не человек! Это будет не поединок, а издевательство над батюшкой Емельяном! Он это специально!

— Кто специально?!

— Да колдун же! — разгорячилась Ольга. — Он стремится таким образом дискредитировать православие! Показать всем, что верующие и их священство ни на что не годны!

— Ну, будет, будет, не части, — спокойно сказала Любовь Николаевна. Сейчас ее словно подменили — из испуганной и печальной домоседки она превратилась в женщину, исполненную строгого и красивого достоинства. — Много славы какому-то чародеишке Христову веру порочить. Уж сколько до сего мага находилось желающих православие высмеять, извратить, запретить, свести на нет, ан не удается. Смешно это и наивно, Оленька. Потому поступок сей выдает в чернокнижнике человека чересчур гордого и оттого недальновидного…

— А мне кажется, что недальновидно поступил отец Емельян, когда этот вызов от мага принял! — запальчиво воскликнула Ольга. — Ведь проиграет— и тем самым многие души отвратит от веры и церкви.

— Милая. — Любовь Николаевна погладила Олю по плечу. — Знаешь ли, когда-нибудь настанет день, когда все христиане на земле проиграют. И будет властвовать Антихрист. И будет считать себя победителем. Но ты же знаешь, что после всех победителей победит Христос.

— Это где написано? — нахмурилась Ольга. — Это случайно не Анри де Любак?