Усобица триумвирата (СИ) - "AlmaZa" - Страница 17

Последним подоспел Всеволод. Со своим человеком, Никифором, они застрелили большого, красивого оленя. Стрелы из него были уже вытащены, а сама туша везлась важно, горделиво.

- Что стряслось? – видимо, ускакавший дальше других, он долго и возвращался.

- Ничего. Просто конец охоты, - развёл руками Святослав. По мрачным лицам и отсутствию шумного обсуждения свершений, Всеволод заподозрил неладное. Взор его, наконец, упал на Вячеслава. Тогда всё стало ясно.

Некоторые всадники вернулись чуть раньше, чем везущие на лежаке Вячеслава, поэтому весть о случившемся достигла всех до того, как появился сам виновник беспокойства. Ода, хоть и не любившая мужа, не могла не ужаснуться тому, что приключилось и, наспех приведя себя в порядок, сунув нарочитой девушке сына, выбежала навстречу постепенно возвращающимся. Она успела миновать Софийские ворота, когда через Золотые ввезли Вячеслава. Выпивший от боли браги, с замотанной не сгибающейся ногой, он беседовал с медленно едущим рядом Всеславом Брячиславовичем. Тот усердно извинялся, что плащ одного из его людей мог послужить причиной этого плачевного происшествия, однако юный Ярославич заверял, что это не при чём, и просил поверить, что виноват лесной волк и никто кроме него. Ода, встречая претерпевшего мужа, подошла к нему, несомому княжескими людьми.

- Как вы, meinen (4) конунг?

- Ничего, ничего, - успокоил её Вячеслав, - на охоте всякое бывает.

- Ващ брат, Всефолод, звал лекарь. Они ждут, - пошла она возле него, несмело бросив взгляд на Всеслава Полоцкого. Тот, прощаясь перед Софийскими воротами, за которые имел право въехать, как Рюрикович, но не имел такового разрешения, улыбнулся Оде улыбкой оказавшего услугу и просящего принять выполненный заказ в готовом виде. Её пробрала дрожь до самых костей. Отвернувшись поскорее от чёрных глаз, она вспомнила их ночной разговор, а потом посмотрела на сломанную ногу мужа. Да, теперь он долго не сможет приходить к ней, и терпеть ей будет нечего. Воистину, как страшны исполняющиеся желания!

__________________________

Примечания:

(1) Почайна – ныне не существующая река, неизвестно точно чем бывшая Днепру, рукавом, притоком или старицей (отделившийся участок реки)

(2) умывальником называли сосуд с носиком или двумя, подвешивавшийся на ремешках возле таза

(3) основанного князем Владимиром города Владимир-Волынский

(4) мой

Вячеслава осмотрел лекарь, приехавший некогда из Византии с принцессой Анастасией. С тех пор, как Владимир крестил Киев и Новгород, ведуньи и целители были разогнаны, в первую очередь потому, что среди них оказывались самые преданные и непокорные язычники, а некрещеным совершать какие-то обряды над людьми больше не давали. И если бабок-повитух вынужденно оставляли в покое, закрывая на них глаза, то при каких других хворях обращаться приходилось к пришлым: грекам, армянам да жидам (1), своей-то, разрешённой медицины ещё не изобрели, а народную – поганую, уже запретили. Впрочем, иноверцы-жиды были для многих христиан не многим лучше идолопоклонников.

Сначала всё было в порядке, и Вячеслав даже заснул, забыв о боли, но к утру она возвратилась, превращаясь в неотступное нытьё в ноге, воспалившейся и покрасневшей, да к тому же у него появился жар, его лихорадило, лоб горел. Врача позвали снова. Придя, он осмотрел перелом и резюмировал, что он «объят огнём нездоровья». Дав тот же самый настой, что и накануне, лекарь попросил принести для питья побольше святой воды и порекомендовал всем молиться, потому что молитвы исцеляют. Но ни одно из этих действий Вячеславу облегчения не принесло. К вечеру его трясло в ознобе, пот катился градом по лицу. Ода, не знающая, чем помочь и что делать, с трудом не рыдала, и только протирала холодной влажной тряпицей горячую, в испарине, голову супруга, передав заботы о сыне Борисе ближним девицам.

Ярославичи собирались через каждые два-три часа у постели брата, тревожась и боясь за его судьбу. Ни у кого не было представления о том, как спасать жизнь Вячеслава, а она явно была в опасности. Самой поздней ночью разошедшись, чтобы поспать, мужчины всё равно не погрузились в сон, неустанно думая о последствии охоты. Даже Изяслав вернулся в великокняжеский терем, чтобы в случае чего быть тут как тут. Но в светлицу он ушёл отдельную от жены, потому что та усердно молилась о выздоровлении Вячеслава, и раздражала этим мужа.

- Святая вода – это не лекарство, - сказала Киликия, не гасившая свечу, потому что Святослав лежал с открытыми глазами, глядя в потолок, но не видя его.

- И что ты предлагаешь?

- А что я могу? Я не лекарь. Но и этот человек – тоже!

- Всеволод не одобрит такие слова. «Этот человек» пользовался доверием отца и помогал ему последние годы, а тот сильно мучился с ногами, опыт-то теперь должен быть, поди, богатый! Да и вообще, отец доверял людям, приехавшим с Анастасией.

- У вас здесь слишком хорошее представление о нашей с ней родине, - вздохнула Киликия, - даже наш город вы называете Царьградом! Но я родилась там и жила, и нет там ничего особенного, и люди там точно такие же, как здесь. Так же совершают ошибки, так же могут плохо что-то знать.

- Если там не ведают ничего о хворях, то где ведают? – скосил на неё глаза Святослав.

- Да хоть бы бабку Малеву с Волыни привезти, что у меня детей принимала…

- Пока за ней доедут, с Вячеславом что угодно стрясётся.

- Ты прав, - признала Киликия. Но надо будет послать за знахаркой хотя бы для себя, чтобы перебралась в Чернигов, куда им скоро ехать обживаться. Кто знает, есть ли там умелые в подобных делах люди? Замечая, как кручинится муж, она решила переключить на другое его внимание: - Видела я утром твоего вепря в сенях.

- Какого вепря? – сначала действительно, слишком углубившись в думы о брате, не понял Святослав, а через мгновение, поняв, не стал сменять недоумение на лице признанием. – О чём ты?

- Да брось, я знаю, что это твоих рук дело.

- Кто проболтался? Перенег или Алов? – Он попал в точку, но женщина не стала выдавать, как слышала слова волынянина, дразнившего Глебку отцовскими талантами охотника, а только вздохнула:

- Ты обещал собой не рисковать.

- Разве обещал? – повёл густой тёмно-русой бровью Святослав, и без того замученный проблемой с Вячеславом, чтобы признать ещё и свою вину – в азарте охоты и погони забыл всё на свете, так хотелось зверя победить, поймать, заполучить! Это было словно битва, нельзя давать разуму овладевать чувствами, тогда уйдёт из рук сила, из тела мощь. Нужно отпускать все мысли из головы и бросаться в самую гущу!

- Да.

- Я не говорил «обещаю», - опять отвернулся к потолку Святослав.

- Ты кивнул.

- Я кивнул своим мыслям.

- Не играй со мной в эти игры, - хмыкнув, Киликия расплела до конца косу и, распушив волосы по плечам, задула свечу, - и я умею слова с делом налево и направо разводить.

- И как же ты это сделаешь?

- Скажу, что иду за оладьями, а принесу блинов, - отшутилась она. Святослав сумел улыбнуться впервые за тревожные часы последнего дня.

- Пошлю я завтра к армянам, вот что (2), - решил он, хотя и знал, что это вызовет толки, возникавшие не впервые. Из-за экзотического имени его жену к кому только не причисляли (3), а сменить имя на другое, крестильное, она не захотела, в этом одержав одну из многих побед над Святославом и киевскими устоями. Она была Киликией, как назвал её отец, она была крещена в той же вере, что и все они, ещё в детстве, потому и менять что-то теперь не было повода, а для неё – смысла. Святослав в данном случае был на её стороне. Обратись он завтра к жидам, Киликию бы назвали жидовкой, его жену вечно пытались уколоть из-за чего-либо, не любя её открытого нрава, не любя её свободных привычек, не любя того, что так сильно любил её князь. Сам он считал, что дело в её чужеземности и низком происхождении (помимо того, что вела себя Киликия действительно не всегда «по уставу»): у всех Ярославичей жёны были королевские, императорские, графские дочки, а он выторговал и забрал свою у богатого византийского торговца. Мог ли он догадываться, что нелюбовь к Киликии рождена не презрением, а завистью? Конечно же, нет. Всю жизнь на боевом посту, в походах и боевых тренировках, Святослав был насквозь мужчиной, слишком мужчиной, представления не имеющим, до чего черны бывают женские сердца, не способные порадоваться за другую, и чем сильнее любил он Киликию, чем счастливее была их жизнь, тем больше и громче раздавались голоса боярынь, спешивших заметить у гречанки недостатки, недочёты, недоделки. Когда он только привёз её, в хоромах шептали, что она ведьма – одурманила княжича, когда родила одного за другим первых трёх сыновей, начали сочинять, что она чародейка, обращающаяся кошкой, и как кошка поэтому плодовита. Потом, уже на Волыни, окольно и слухами до князя доносили, что недостойную себе супружницу подобрал, наверное, приплатил её отец много, чтобы к княжескому роду прислониться? Объяснять, что платил он, Святослав, и что русинов в Царьграде приравнивают к дикарям и простолюдинам, было бесполезно. Нарочитые боярыни из окружения покойной великой княгини Ирины не могли простить, что их боярские дочки оказались негодными там, где подошла «девка из семьи торгаша». Доходило до того, что отцу Киликии выдумывали новую биографию, утверждая, что разжился он не честным трудом, а разбоем, и ограбил он немало людей, чтобы пригреться в Царьграде. «Будто предки наши ходили на Царьград не для того, чтобы его разграбить! Эдак и я лихих татей (4) правнук» - в ответ на это думал Святослав, стараясь всегда сплетни пропускать мимо ушей.