Страсти по Софии - де ля Фер Клод - Страница 3

• Предыдущая
• 3/32
• Следующая

Откуда мне было знать, что запрет мой быть ему видимым без моего позволения было лишь бабьей Причудой, которая мне же потом обернется чередой неприятностей? Было приятно видеть внешние проявления рыцарства, хотелось показать свою власть — только и всего. По-видимому, изменения в моем организме в сторону омоложения коснулись и моего разума — старая София бы так не поступила. А может все мы женщины падки на кривлянье коленопреклоненных мужчин и их бессмысленно-торжественные клятвы? Еще хорошо, что не разразилась я в ответ каким-нибудь заявлением в высоком стиле и не потянулась губами к его темечку [3].

— Во Флоренцию, — ответила я. — Завтра же.

Первым делом я приказала слугам собрать мои вещи в дорогу, ибо с утра должна я выехать из замка на тяжелой дорожной карете в сопровождении еще трех карет с грузом в дальний и опасный путь. Вызвала Луиджо и повелела ему немедленно завалить подземный ход, ведущий с его крестьянского двора в сторону леса [4]. Мажордому же велела руководить сборами моих вещей в дорогу и…

— Поедешь со мной, — приказала я. — Будешь во главе охраны. Сам соберешь отряд и сам всех вооружишь. Со мной в карете будет золото. Много золота. Отвечаешь за него головой. Ты понял меня?

Мажордом почтительно склонил голову. Это был верный слуга. Таких за время моего отсутствия в замке осталось мало. Этот человек был единственным из всей челяди, кто догадался, что меня подменили, когда я была в Зазеркалье, кто не участвовал в оргиях, которые учиняла узурпаторша в мое отсутствие. Более того, именно он способствовал тому, что я сумела разоблачить верную подругу моего отражения [5], и именно он посоветовал мне на первых порах обойтись без Лючий [6]. Столь смелые и столь верные слуги редки в наше время, и потому я хотела иметь мажордома рядом с собой. Людям, которым он поручит охранять меня, я могла доверять.

На этом дорожные заботы для меня кончились. Переложив их на мажордома, я спустилась опять в лабораторию отца и привела там все в порядок. Вдруг я больше сюда не вернусь, а замок станет принадлежать какому-нибудь новому Аламанти — и тот, спустившись в это святая святых нашего рода, обнаружит беспорядок, вспомнит обо мне словом недобрым.

На другие мнения мне всегда было наплевать, но вот на мнение Аламанти…

Занимаясь уборкой, я пришла к мысли, что воспоминания мои, которые я начала писать в этой самой комнате, я бы не хотела оставить даже будущим Аламанти, которые могут спуститься сюда. В конце концов, моя жизнь принадлежит лишь мне одной — и я бы не хотела, чтобы мой ненаглядный сыночек от первого брака, католик и ханжа, глупый, как барабан, тусклый разумом и душой, читал обо мне и кривил губы от понимания, что ему-то, болвану эдакому, не дано быть великим, как его мать, и свободным, как его дед, мудрым, как его предки, и интересным, как сама жизнь. Второй сын, ставший, как я слышала, анабаптистом, имени которого я и вспоминать не хочу, читать эти воспоминания мои не станет, он их просто взвесит и продаст бумажных дел мастерам, чтобы те их искромсали своими ножами, бросили в котлы и сварили новую бумагу — для счетов и бланков, для ростовщических векселей и расписок, для документов, в которых живые души человеческие покрываются пылью и скукоживаются во имя торжества золотых дублонов, серебряных иоахимсталлеров и даже медной, покрытой зеленью мелочи, вытянутой из карманов самых бедных бедняков. Но еще хуже будет, если эту лабораторию и мои воспоминания обнаружит мой третий сын — тот самый, что не верит ни в Бога, ни в Аллаха, ни в какое иное высшее существо, но при этом глаголет о Боге, как о своем добром соседе и товарище, вместе с которым он казнит и милует во славу не Господа нашего, а с именем еретика Лютера на устах. Третий мой сын, узнав про все здесь мне дорогое, уничтожит и замок весь наш родовой, и все население, живущее на наших ленных землях от младенцев до глубоких старцев, во всех он увидит сидящего внутри человека дьявола и казнит смертью самой страшной из всех, что сможет выдумать его больное воображение.

Нет, не для того проводила я долгие часы за описанием своей пусть даже беспутной, но во многом достойной жизни, чтобы какой-нибудь там католик-анабаптист-лютеранин уничтожил мой труд во имя своего идиотского понимания правды и права человека на жизнь. Вся грызня их друг с другом, есть лишь политика, дело недостойное и мелкое в сравнении с настоящей жизнью — той самой, например, что прожила я. И пошли они все к Дьяволу в задницу со своей борьбой за мою душу!

И именно потому я вновь села за стол и стала писать о том, как и почему отправилась к Лесному царю вскоре после возвращения своего из Зазеркалья и открытия подземного хода от дома Луиджо в подземный ход Аламанти.

Признаюсь, спасать привидения от жизни в неволе, каковой эти бестелесные, привыкшие в мраку и холоду твари почитали полный красот и солнца лес, я не собиралась. У меня и мысли не было искать их там. Раз пропали они из замка, посчитала я, то сожрало их облако — и нечего о них вспоминать. Куда больше меня волновало то, что Луиджо соберется как-нибудь спуститься в вырытый по его приказу деревенским дураком Игнатио подземный ход — и наткнется на другой — который вырыли мои предки. Я, конечно, завалила ту часть, где эти два подземелья сошлись, но понимала, что умный коновал быстро сообразит, что его ход обрушился, и может сам (или, что еще хуже, с чьей-либо помощью) раскопать то место, где земля будет не слежавшейся, мягкой — и найдет наш старый родовой ход. И, что самое опасное, по ходу этому он может проникнуть в замок Аламанти точно так же, как я сама и мои предки выходили из родового нашего замка в овраг, граничащий с лесом Лесного царя. Привлекать же внимание Луиджо к этому сооружению мне не хотелось, потому требовать от него просто-напросто завалить его собственный ход я еще не решилась.

И тогда я подумала, что раз ход ведет в лес, то его существование в какой-то мере может заботить и Лесного царя. Решит он вообще уничтожить этот ход — пусть уничтожает, решит оставить — пусть решает, что делать с ходом Луиджо.

Но прежде я вызвала коновала в замок и потребовала, чтобы он внимательно осмотрел и выслушал всех слуг, живущих в замке и записал в отдельной тетрадке все жалобы их на здоровье, определил их недомогания и назначил им лечение. В качестве помощника дала ему своего лекаря-мавра, немало обидевшегося этому новому назначению, но терпеливо снесшему оскорбление, ибо старый прохиндей знал, что гнев мой за ослушание может привести и к казни его.

— В конце концов, этот недоделок Луиджо неплохо правит кости, — объявил он на кухне слугам. — Почему бы синьоре не испытать его способности в других врачебных делах? Под моим присмотром, разумеется.

Слуги с ним согласились, а я вмешиваться в эти интриги не стала. Может, мавр и прав. В конце концов, став молодой и здоровой, я уже не нуждалась в той мере его советов, которые были мне нужны хотя бы полгода назад. Так пусть не даром хлеб ест, а учит коновала врачебному искусству. Хотя, на мой уже молодой и здоровый взгляд, лучше бы было мавру поучиться у коновала, как править кости и лечить переломы, чем наоборот. Но, да ладно, сами разберутся, кто кому учитель. Важно, что Луиджо находился в замке под моим и слуг присмотром, а не в собственном доме, у него нет возможности лазать в прикрытый копной сена лаз в подземный ход. А убивать столь полезного в хозяйстве коновала мне пока не хотелось.

Но и после этого я не сразу отправилась к Лесному царю. Мне показалось более важным и более интересным послушать сплетни слуг о том, что произошло в замке в мое отсутствие и как они отнеслись к резкому изменению моего поведения после того, как я обвинила Лючию в колдовстве и в порче, которую эта стерва будто бы навела на меня.

• Предыдущая
• 3/32
• Следующая