Топ-модель (СИ) - Вечная Ольга - Страница 26

— Да, идет. Максим... а это кто? — юлит старшая, выглядывая из-за его плеча.

Максим возвращается ко мне, обнимает за плечи и подводит ближе. Нервная улыбка растягивает губы до ушей, причем уголки жутко дергаются. Кажется, мои брекеты этих милых людей волнуют куда меньше, чем джинсы. Они так смотрят, что я еще раз проверяю: вдруг штаны испарились.

— Мои дорогие, любимые люди, — начинает Максим, — хочу вам представить свою невесту. — Его спокойному голосу можно позавидовать. — Это Анна. Мы с Аней подали заявление в ЗАГС, она ждет моего первенца.

В этот момент на пороге появляется мужчина с тростью. Высокий, худой. Светлые волосы, пронзительные голубые глаза, но прочие черты лица до боли знакомы, я видела их в Максиме. Мужчина сильно хромает, но, добравшись до цели, выпрямляется.

Максим повторяет все то же самое своему отцу.

— Здравствуйте, — говорю я, лыбясь как умалишенная.

— Здравствуйте-здравствуйте, — хрипло отвечает бабушка Максима.

Цыганка. На вид типичная цыганка — невысокая, смуглая, полная, но при этом горделивая. Темные волосы прибраны под цветастый платок, кофта леопардовой раскраски, черная юбка.

У старшей сестры Максима рот расплывается в саркастической, полной счастья улыбке, будто она выиграла суперприз в лотерею, и мне становится жутковато. Младшая пялится молча, слегка растерянно. Отец опирается на свой батожок.

— Что ж, — произносит он. — Раз так, проходите к столу. Руся скоро будет. Надо ей... позвонить хоть... что ли.

Максим кивает мне идти, и я слушаюсь. Разуваюсь у входа, снимаю куртку, в общей суматохе слыша его приглушенный голос.

— Папуша, мне надо отъехать. Привезешь Аню в свой салон к четырем?

— Некрасиво, брат, — отвечает она. — Привез и бежишь.

— У меня проблемы.

Сердце бахает так, что голова кружится. Он что, привез меня сюда и сваливает?! Серьезно?!

— Ты мне должен разговор, — шипит его сестрица.

— Не только тебе. Накорми мою девочку, матери и ба-Руже в обиду не давай. И привези, окей?

— Привезу.

— Ба-Ружа, до свадьбы Аня поживет здесь, хорошо? — говорит Максим громче. — Ее родители далеко, ей нужна забота. Приготовишь комнату?

— Приготовим, сынок, приготовим.

Я смотрю на него. Если бы была в состоянии вымолвить хоть слово, показала бы ему, какой естественной могу быть. Как он там сказал? Гламур — вчерашний день? Позавчерашний.

— Аня, увидимся вечером, — произносит Максим и, не дождавшись ответа, покидает дом.

Оставляя меня наедине с его многочисленными родственниками. Старшая сестра, Папуша, берет меня за руку и неискренне улыбается:

— Пойдем, милая, чайник закипает.

— Мы в музее познакомились, — громко рассказываю я.

Едва зашли в кухню, бабушка и Папуша начали говорить на цыганском, чуть ли не орать друг на друга. Я так перепугалась, господи, поэтому при первой же паузе решительно заговорила по-русски, обращаясь к Станиславу Валерьевичу.

Тот устроился напротив, улыбается натянуто. От улыбки такой становится не по себе. Глаза у него светлые, но взгляд цепкий, не хуже, чем у Максима.

— Вот как. В музее, значит.

— Я очень люблю музеи. Всякие.

Понимая, что завладела общим вниманием, и переполненная ужасом, вдруг они спросят что-то про какой-нибудь музей, перевожу тему:

— Максим был внимательным и очень милым.

Бабушка, что гремела тарелками, замирает и оборачивается. Они с Папушей быстро переглядываются, кажется обе шокированные такими определениями. Пот выступает между лопатками.

— Очень милым? — уточняет Эля, младшая сестра Максима.

У нее темно-русые волосы, подстриженные дерзким каре. Нежно-голубые глаза, пухлые губы. Настоящая красавица — залюбуешься.

С Папушей они совсем не похожи, у первой до поясницы толстая коса черных волос. Если бы всех троих поставить рядом, то родство Максима и старшей сестры было бы очевидным, тогда как младшая — ближе к отцу.

— Да, и романтичным. Мы познакомились, сходили на первое свидание, потом на второе... — следую заданному шаблону.

— То есть он сам к тебе подошел? — уточняет Эля, сжав спинку стула, на который опирается. Ощетинилась, шею вытянула. — Не ты на нем повисла?

— Эля, спокойнее, — обрубает Станислав Валерьевич. — Тон поменяй, дочка, будь так любезна. Мы не на базаре, а Аня наша гостья.

Но ответа ждут все, и я, осознав свое положение в этом богатом доме и опасаясь, что Одинцовы могут решить, будто я охочусь за деньгами, категорично заявляю:

— Максим сам подошел, и, разумеется, вся инициатива исходила от него.

Эля дергается.

— И сколько тебе лет?

— Я совершеннолетняя. — Вспомнив расчеты врачей, быстро успокаиваю присутствующих: — Восемнадцать еще в июне исполнилось.

— Ненавижу! — шипит Эля. — Я вас всех ненавижу! И Максима больше всего! Зла ему желаю! Зла!

Она разворачивается и вылетает из кухни. Громко рыдая, несется на второй этаж, топая по ступенькам. Душа уходит в пятки! В этот момент мне так нехорошо, что я тоже ненавижу Максима всем сердцем. Растерянно оглядываюсь.

— Все в порядке, милая. — Папуша торопливо подходит и гладит по плечу, на миг становится легче. — У нее наболело, ты тут ни при чем.

— Бедлам — вот то место, где я живу. Поговорю с ней. — Станислав Валерьевич поднимается из-за стола и, опираясь на трость, идет следом за дочерью.

— Извините, пожалуйста, извините, — смущенно бормочу я.

— Папочка, тебе помочь? — спрашивает Папуша заботливо.

Тот отмахивается.

Когда отец выходит из кухни, она быстро поясняет:

— Папа недавно перенес инсульт. Он настоящий герой, но ходить и говорить ему все еще сложно, мы за него переживаем.

— Как жаль. Выздоровления скорейшего.

— Вредная девчонка, — причитает бабушка, расставляя на столе тарелки с бутербродами. — Ни воспитания, ни уважения к старшим. Это все русские школы! Русские ценности! — Она вдруг присаживается рядом и заглядывает мне в лицо. Глаза у нее черные, внимательные, обильно подведенные карандашом. — А ты вредная девочка? Аня, дочка, скажи-ка бабуле правду, ты вредная у нас или послушная? К чему ба-Руже готовиться?

Господи. Боже. Мой.

Папуша что-то быстро говорит на цыганском, Ба-Ружа вскакивает с места и отвечает не без раздражения. Они сцепляются в словесном поединке.

Мама, спаси!

— Я, если честно, сама пока не знаю, какая я, — поспешно произношу с улыбкой, стараясь хоть как-то сгладить ситуацию. — Но Максим... он... Я когда его увидела, у меня сердце сжалось, а дальше все так стремительно произошло. Он... очень красивый. И галантный. Я вообще-то из маленькой деревни, там таких нет и близко. Когда в столицу приехала, я старалась от мужчин подальше держаться. Несколько раз мне даже делали ужасные... предложения. А Максим... Вы в курсе, что он ребенка спас у всех на глазах?

Папуша с бабулей переглядываются и резво присаживаются на стулья. Смотрят во все глаза. У Папуши чуть грубоватые черты лица, большой рот и острые скулы. Она красива, но своей, экзотической красотой. Я могла бы долго рассматривать сестер Максима, они обе по-своему прекрасны.

— Нет, не в курсе. Расскажи-ка.

— Максим предложил покататься на яхте с его друзьями...

Я вкратце пересказываю сцену спасения мамочки и ее малыша, родные Максима слушают с огромным интересом. Бабуля вставляет иногда что-то на цыганском, но некоторые слова в речи русские, и я догадываюсь, что она возмущается, как ее внук мог «девочку» пригласить на «яхту».

Похоже, эта история Максима не красит, как планировалось, поэтому быстро добавляю:

— А хотите, фотографии с УЗИ покажу?

Несусь за сумкой, давая себе короткую передышку. Колоритные женщины. Крайне колоритные.

Папуша рассматривает снимки долго. На второй минуте начинает тихонечко молиться, вытирает уголки глаз. Потом крестит эти самые фотографии, крестит меня. Тут я совсем теряюсь, не понимая, она заговор читает, благословляет или проклинает.