Классная дама (СИ) - Брэйн Даниэль - Страница 9

И заговор. Положа руку на сердце, немного придя в себя, осознав и приняв, что это моя реальность и мне с ней жить, я без труда ответила: ни несчастная Лопухова, запоротая до смерти, ни Бородина, как и никто другой, не могли стоически молчать под пытками. Для того чтобы выдержать подобные издевательства, нужно иметь не только силу, но и цель, и то — не гарантия, не гарантия. Люди, способные на такое, во все времена становились героями, чьи имена высекали в камне. Две изнеженные великосветские дамочки, скорее всего, ничего не знали — или не знали никого. Ветлицкий не мог этого не понимать, он не производил впечатление глупого человека… Впрочем, если бы люди соответствовали ролям, как герои фильмов и книг, жить было бы проще.

Какая настоящая цель моего пребывания в академии? И еще хотелось бы знать, не устранили ли Наталью Калинину исключительно для того, чтобы я могла занять ее место. Может быть, это заговор, но не уже обнаруженный в стенах академии, а наоборот — он раскрутится только тогда, когда я начну исполнять указания полковника жандармерии, покушение на наследника наберет обороты, и я буду тем, кого обвинят и отправят на плаху.

На что я подписалась?..

Снова пошел снег, залетал через плотные занавески на окнах. Я поймала снежинку, посмотрела, как она тает. Романтика. Вся история — сплошная романтика, а что было бы, окажись на моем месте другой? Восхищался бы платьями, обольщал Ветлицкого или поручика, потому что за неимением гербовой пишут и на простой, может, еще что-то придумал? А я — а я строю планы, как выпутаться без потерь, потому что никто никогда не является в облике рыцаря в белом плаще, чтобы решить чужие проблемы, сказки это, конечно, прекрасно, но верить в них порою чревато. Про разбитое корыто, правда, сказка жизненная.

Экипаж свернул, шум города поутих. Я выглянула в окно — бесконечная площадь, огромное здание в три этажа, вход с колоннами. Похоже на питерский Зимний дворец, но вряд ли меня привезли под императорские очи.

На площади не было никого, лишь с нами разъехалась добротная пустая телега. Рядом с возницей восседал бородатый мужик, и я, прикрыв глаза, покачала головой: ну почему не купчиха?

Экипаж еще раз повернул и встал. Возница покопошился, открыл дверь, свистнул кому-то, и к нам наперегонки побежали два крепких парня. За моим саквояжем, поняла я и выбралась из экипажа. Сама, возница уже не подавал мне руки, может быть, в этих стенах это было подобно пощечине общественному мнению.

— Барышня Сенцова на место почившей вдовы Калининой, — многозначительно сообщил возница швейцару, столбом стоявшему у дверей. — Что молчишь, Аскольд, иди доложи кому следует! А вы саквояж поставьте, — распорядился он и повернулся ко мне: — Ну, барышня, боле я вам не нужен.

И он откланялся. Страж ворот Аскольд впустил меня в дубовые двери и исчез, и я застыла, рассматривая громадный светлый зал.

Как много шика! Высокие потолки, широкая лестница, лепнина, мраморный отполированный пол. Такое помещение содержать стоит огромных средств, и даже при наличии щедрых спонсоров или статьи расходов в казне — у кого хватило ума так бездумно распоряжаться деньгами? Отапливать подобное здание не выдержит ни одна казна, но отапливают ли его? Иней стены не покрывал, но я навскидку дала бы градусов восемь-десять.

И непонятная тишина, только откуда-то доносилось слаженное, слабое пение и звуки рояля. Потом они затихли, я услышала визг, и снова рояль и заунывный хоровой стон. Эхо доползало из коридора в зал, забиралось под потолок и пряталось там в лепнине со страху.

Милое место. Располагает, как пятизвездочный отель, так и хочется задержаться подольше.

В спину подул ветер, я обернулась и с удивлением увидела швейцара. Как-то он ушел в глубь помещения, а появился с улицы и подхватил мой саквояж.

— На второй этаж, барышня, пожалуйте к ее сиятельству, — глубоким басом произнес Аскольд, — а пока я ваш сундучок-с снесу во Вдовий флигель. Там-то и жить будете-с, вот.

Надеюсь, что там хотя бы топят, раздраженно подумала я и кивнула. Ее сиятельство, похоже, начальница этого благонравного заведения, и она должна быть в курсе всех подробностей обо мне… или нет. Ветлицкий не дурак, так что я или чья-то любовница, или чья-нибудь протеже без амурной подоплеки. Но меня должны помнить в академии, разве нет?

Еще бы и я что-то помнила. Софья, козочка, напряги мозги в том количестве, в котором они тебе Владыкой отпущены. Если ты мне не поможешь, вдвоем пропадем, а тело твое, тебе под розги ложиться. Но Софья молчала, а мне казалось, она даже рада подобному повороту. Родные стены, как-никак, подружки, сплетни, любимая тема, конечно, «замуж»…

Я дошла до площадки второго этажа и удовлетворенно кивнула: вот институтка в синем платье с фартучком, должно быть, дежурная, я сейчас у нее спрошу, как найти кабинет княгини — или графини, раз уж Софья от счастья обалдела настолько, что в рот воды набрала.

— Здравствуй, — как можно мягче и приветливее позвала девочку я. Стояла она у окна ко мне спиной, по росту лет десять-двенадцать, интересно, ей не холодно? — Как мне найти кабинет ее сиятельства?

Девочка медленно обернулась, и я от неожиданности отступила на шаг, с холодным ужасом обнаружив, что там, позади, все еще довольно крутая лестница, а я не чувствую под ногой ничего.

Я выплюнула краткое слово совсем не из тех, каким следовало учить институток, и умудрилась схватиться за перила. Нога неуклюже сорвалась, я больно ударилась, и еще одно слово из тех, которые институткам знать не положено, я с трудом, но проглотила. Затем заставила себя посмотреть на девочку.

Фильм ужасов наяву.

Милое детское личико, синее платье, белоснежные воротничок и нарукавнички — и белый фартук, к которому намертво пришита грязная, будто специально вымазанная в дерьме тряпка. На шее девочки болталась картонка с каллиграфически выведенным словом «Воровка!».

Я поднялась обратно на площадку. Ушибленная нога болела.

— Мадемуазель?

Девочка присела в изящном реверансе. Мне захотелось заорать в полный голос.

Несколько лет назад я попала в «закрытый» пансионат — не отдых, а сказка. Я не знала, к чему придраться, и наслаждалась солнцем, соснами, цветами, спа-процедурами, спортивными активностями и прекрасной кухней в уверенности, что никогда в своей жизни не инвестировала лучше в себя саму и в свое здоровье. Страх уверенно цапнул меня за горло ночью, когда я, закончив читать любимую документалистику, отправилась за питьевой водой в главный корпус. Огромная территория словно вымерла — даже охрана в будке казалась неживой. Ни одного светящегося окна, ни звука присутствия человека, только шум залива и крики птиц. Я говорила себе, что мне чудится, что ничего сверхъестественного не может быть, люди приехали лечиться и отдыхать и спят, это не Турция и ее «ол инклюзив», но… все последующие ночи я принимала снотворное и засыпала, пока отдыхающие еще колобродили, иначе я боялась за свой рассудок.

Нечто подобное накрыло меня сейчас.

Огромное здание, никого, кроме Аскольда, который умеет ходить сквозь стены, и девочки с клеймом. И ни единого звука, кроме ее голоса.

— Мадемуазель?..

Я чуть второй раз не сверзилась с лестницы, но обернулась, почти не разбирая слов за грохотом сердца. Проклятая академия благородных девиц добавила мне порядком седых волос за какое-то ничтожное время.

— Это Алмазова, мадемуазель. — Девочка, поднимающаяся по лестнице, была постарше той, что стояла наверху, и платье на ней было светлее — зеленое. — Моветка, мадемуазель.

Я холодно кивнула и снова повернулась к Алмазовой.

— Кто это сделал? — спросила я. — Кто пришил тебе тряпку и надел на тебя вот это? — Я ткнула пальцем в отвратительную табличку.

— Она сама, — вновь вмешалась старшая девочка. — Так приказала мадам. Алмазова съела чужие конфеты.

— А тряпка?

— Она неряха, мадемуазель. Она же моветка.