Зигмунд Фрейд - Феррис Пол - Страница 13
- Предыдущая
- 13/119
- Следующая
Очевидно, еще меньше значения придавал им восемнадцатилетний Зигмунд. В сентябре 1874 года, когда начался второй год его обучения в университете, он пишет Эдуарду Зидьберштейну о Рош Ашана, еврейском Новом годе. Фрейды отмечали этот праздник, и «даже атеист, семья которого, к счастью, не слишком благочестива, не может отказать себе в соблюдении этой традиции, поднося к губам новогоднее лакомство». Зигмунд высмеивал еврейские праздники и их связь «между религией и желудком». Пасха «способствует запорам, вызванным пресным тестом и крутыми яйцами». Что же до Йом Киппура, Дня искупления, он так «печален не из-за гнева Божия, а из-за сливового джема и его действия на кишечник». О приближении этого праздника он мог знать по «шуму двух умирающих рыбин и гусыни», доносившемуся из кухни.
Еще до окончания школы Фрейд понял, что значит быть евреем в нееврейской среде. Вена была самым антисемитским городом в Европе. Туда съезжалась еврейская беднота с востока, гонимая либо тяжелой жизнью, либо любопытством, и местные жители отнюдь не были от этого в восторге. Фрейд был обрезан, жил в Леопольдштадте, его родители приехали издалека. «Впервые я стал понимать, что значит принадлежать к чуждой расе, и антисемитские настроения среди остальных подсказали мне, что нужно занимать твердую позицию». Это было написано уже в зрелом возрасте, как и его воспоминания о том, как он появился в университете и был разочарован, когда обнаружил, что «от меня ожидают, что я должен чувствовать себя ниже их, чужаком, поскольку я еврей. Я отказался унижаться».
Фрейд старался предотвратить проблемы где только мог. Он вступил в студенческое общество, выступавшее за политический союз с Германией (но позже никогда не упоминал об этом), чтобы отдалиться от наиболее ненавидимых евреев, выходцев из восточных провинций. Считалось, что еврей-уроженец Вены лучше готов к жизни — как в социальном, так и в академическом смысле. Фрейда отделяло от Галиции только одно поколение.
Так считали не только евреи, но и все остальные. В университете лучше было не считаться одним из «Ostjuden», восточных евреев. В июне 1875 года Фрейд познакомился со студентом, знавшим четыре языка и писавшим литературные эссе, и объявил, что он, без сомнения, «очень умен, но, к сожалению, польский еврей». Если бы он заменил слово «польский» на менее неприятное «моравский», он бы фактически говорил про самого себя.
В молодости Зигмунд не раз замечал в поездах евреев, которые недостойно себя вели. Поезда представляли собой новую свободу. Кроме того, в них люди находились друг с другом в замкнутом пространстве, и им было нечего делать, кроме как наблюдать друг за другом. В сентябре 1872 года, за год до поступления в университет, возвращаясь в Вену из Фрейбурга, где он как раз влюбился в Гизелу, Фрейд столкнулся с еврейским семейством и решил, что их стоит описать Эмилю Флюсу.
Они были из Моравии, и глава семьи говорил «таким же языком, какой я слышал от многих других, даже во Фрейбурге». Фрейд не распространялся слишком много. Было достаточно сказать, что это были «не те» евреи. Сын был «слеплен из того теста, которое судьба использует для обманщиков: хитрый, лживый». Из их разговора Зигмунд узнал, что «мадам еврейка и ее семья были родом из Мезерича [город на пути из Фрейбурга в Вену]; подходящая компостная куча для таких сорняков».
Подобная точка зрения не случайна. Ее можно назвать жизненно важной. Фрейд проучился в университете сравнительно недолго, когда один из тамошних светил, Теодор Бильрот, прогрессивный немецкий хирург и всесторонний человек (он к тому же писал музыку и был знаком с Брамсом), заявил, что слишком много евреев с востока — в частности, из Венгрии и Галиции — приезжает учиться на медиков в Вену. Он предложил ввести квоту, чтобы спасти университет от этих культурно недоразвитых иммигрантов, которые, «даже если говорят и думают на более богатом немецком языке, чем многие чистокровные тевтонцы», не могут считаться настоящими немцами. Шестьдесят лет спустя выводы Бильрота получили бы более теплый прием в Берлине. Он много думал над этой проблемой и не смог не признать, что «между чистой немецкой и еврейской кровью — огромная разница».
До нас не дошло, говорили ли что-нибудь подобное другие профессора Фрейда, да и сам Бильрот впоследствии взял свои слова обратно, потому что это вызвало студенческие бунты, во время которых евреев выгоняли из лекционных залов и били «Студенты кричали „Долой евреев!“ Они все еще кричали это в Венском медицинском университете перед второй мировой войной, „а после нее, конечно“, как пишет еврейский писатель Эммануил Райс, „там не осталось евреев, которым можно было это кричать“.». Еврейские члены радикального студенческого общества, похоже, всеми силами поддерживали Бильрота. Фрейд об этом эпизоде никогда не упоминал.
«Дурная кровь», которая передается из поколения в поколение, имела силу научного диагноза. У этого диагноза был национальный подтекст: евреев обвиняли в умственной нестабильности. Одна из причин, по которой Фрейд начал поиск корней невроза в детстве человека, а не в его наследственности, возможно, была вызвана его стремлением доказать, что у евреев и у неевреев одни и те же психологические механизмы. В молодости он считал, что со стороны Якоба унаследовал «дурную кровь». Семья, за которой он наблюдал, была «лживой» и склонной к совершению преступлений. Его замечание о том, что они могут быть обманщиками, напоминает о дяде Иосифе, фальшивомонетчике, скромном семейном скелете в шкафу. Семья еще одного брата Якоба, Абрама, который жил в Бреслау и произвел на свет слабоумных детей, в глазах Фрейда тоже была подозрительна. Он знал о бытовавшем мнении, что евреи как нация больны и аморальны. И эти дядья слишком хорошо соответствовали данной точке зрения.
Будучи малообеспеченным евреем, он мог обратиться в благотворительные организации за помощью для покупки книг и оплаты обучения. Для этого нужно было пройти допрос в полиции и получить удостоверение нуждающегося. Но Фрейд решил избежать этого унижения и с помощью Брюкке получил две стипендии от частных еврейских фондов в 1878 и 1879 годах, составивших вместе чуть больше тысячи современных фунтов в год и не требовавших никакого удостоверения. Впоследствии Фрейд никогда не упоминал об этом.
Студенческие годы продолжались. Фрейд все еще не принимал решения о том, становиться врачом или исследователем. Вена стремительно менялась, Рингштрассе застраивалась общественными и частными зданиями. Фрейд каждый день видел их, выходя из тесной квартиры в еврейском квартале и перебираясь через канал в новую Вену. Улицы заполняла строительная пыль от зданий, гранитных покрытий дорог, сухого лошадиного навоза. Фрейда окружала грубость и вульгарность. В один жаркий день, 15 августа 1877 года, вид людей показался ему настолько неприятным, что он писал Зильберштейну: «Хотел бы я, чтобы всю эту толпу поразил небесный гром и мир стал бы настолько просторным, чтобы можно было встретить не больше одного человека на три мили».
В плохо освещенных, пропахших газом лабораториях он исследовал нервные клетки спинного мозга рыб и продемонстрировал, что они близки к клеткам нервной системы высших животных. Когда он представлял свою статью, слушатели аплодировали. В июле 1878 года профессор Рокитанский умер, и Фрейд побывал на его похоронах, а потом отправился в Пратер с однокашником, Иосифом Беттельгеймом. Там они встретили гуляющую семью Беттельгейма, но Фрейд к досаде обнаружил, что отец семейства — «неправильный» еврей, потому что тот издевался над горбатой женщиной.
Этим летом для разнообразия он изучал нервы в слюнных железах и планировал провести опыты на собаках. В августе он шутливо рассуждает, в чем же его истинное призвание: в свежевании животных или пытках над людьми — то есть зоология это или медицина.
В число его друзей входил один старший ассистент Брюкке, Эрнст Флейшль фон Марксов, молодой еврей с изысканными манерами и отличными связями, вызывавший восхищение Фрейда. Флейшль знал всех. По выражению Фрейда, не пользовавшегося такими привилегиями, он «часто бывает в самом исключительном обществе». Через Флейшля он познакомился со многими людьми искусства и науки. Он узнал Теодора фон Гомперца, академика, издававшего работы умершего незадолго до того Джона Стюарта Милля, и получил от него книгу на перевод. Это позволило ему заработать немного денег. Кроме того, он одалживал деньги у Флейшля, главного в отделе, и у Иосифа Панета, его подчиненного. Еще одним влиятельным другом, связанным с Брюкке и Флейшлем, стал Йозеф Брейер. Брейер, модный врач с репутацией ученого, был семейным человеком, который познакомил Фрейда с прелестями буржуазного семейного быта. Этот человек был на четырнадцать лет старше Фрейда и стал его самым важным другом в этот период жизни.
- Предыдущая
- 13/119
- Следующая
