Адольф Гитлер (Том 1) - Фест Иоахим К. - Страница 76

• Предыдущая
• 76/81
• Следующая

Строго говоря, он мало что мог сообщить собранию. Отрывистым, приказным тоном он повторил только то, что было до этого всего лишь эксцентричной системой надежд, предчувствий и чаяний. Затем он провозгласил: «Задача временного германского национального правительства – всеми силами этой земли и привлечёнными силами всех немецких областей выступить походом на этот погрязший в грехах Вавилон – Берлин и спасти немецкий народ. И вот я спрашиваю вас – там находятся три человека: Кар, Лоссов и Зайссер. До боли трудно дался им такой шаг. Согласны ли вы с таким решением германского вопроса? Вы видите – то, что нами движет, это не самомнение и не корысть, нет, мы хотим начать, когда стрелки уже приближаются к двенадцати, борьбу за наше немецкое отечество. Мы хотим построить союзное государство федеративного типа, в котором Бавария получит то, что принадлежит ей по праву… Утро увидит в Германии либо германское национальное правительство, либо нас мёртвыми!» Сила его убеждения, а также обманный манёвр – утверждение перед залом, будто Кар, Лоссов и Зайссер уже с ним заодно, – повлекли за собой то, что очевидец называет «поворотом на 180 градусов». Гитлер покинул зал, «уполномоченный сказать Кару, что если он присоединился, то его поддерживает весь зал».

К этому времени уже прибыл Людендорф – нетерпеливый и явно недовольный скрытничаньем Гитлера, а также его самовластным распределением должностей, где ему, Людендорфу, досталось всего лишь командование армией. Никого ни о чём не спросив, он без обиняков заявил, что предлагает «триумвирату» ударить с ним по рукам и что для него это тоже неожиданность, но речь ведь идёт о великом историческом деле. И только теперь, под личным влиянием этой легендарной фигуры национального героя, троица начала уступать. Лоссов, как старый офицер, воспринял предложение Людендорфа как приказ, Зайссер последовал его примеру, один лишь Кар продолжал упорствовать, а когда Гитлер стал умолять его присоединиться к ним, говоря, что люди на коленях будут благодарить его за это, Кар равнодушно возразил, что такие вещи его не волнуют. В этих двух фразах, как под вспышками молний, проявилось все различие между жадным до эффектов театральным темпераментом Гитлера и трезвым отношением к власти чиновника от политики.

Однако в конце концов, под натиском со всех сторон уступил и Кар, и группа направилась обратно в зал, чтобы представить там сцену братания. Демонстрации показного единства было достаточно, чтобы присутствовавшие вскочили на стулья, и под восторженную овацию актёры пожали друг другу руки. Но если Людендорф и Кар выглядели перед вошедшим в раж залом бледными и с застывшим взором, то Гитлер, по свидетельству очевидца, «прямо-таки светился от радости», будучи «в состоянии блаженства… от того, что ему посчастливилось подвигнуть Кара на то, чтобы тот сотрудничал». На какой-то короткий сладостный момент ему показалось, что он достиг того, о чём всегда мечтал: его бурно приветствовали знатные люди, как бы возмещая этой овацией все горькое, что довелось пережить ему лично начиная с венских времён; на его стороне были Кар и авторитет государства, рядом с ним был национальный полководец Людендорф, нет, как несостоявшийся диктатор рейха Людендорф был уже ниже него – человека без профессии, так долго искавшего своё место в жизни и так часто терпевшего крушение, но вот оказавшегося так высоко. «Потомкам это будет казаться сказкой», – так любил говорить он сам, с изумлением оглядываясь на захватывающие дух повороты своей жизни, вознёсшие его наверх[411]; и он действительно имел право сказать, что с этого мгновения – независимо от того, как закончится авантюра с путчем, – это уже не будет, как в прошлые годы, игрой на провинциальной сцене – спектакль вышел на большую сцену. Пылко, не замечая собственного пародийного тона, он завершил своё выступление следующими словами: «Я хочу выполнить сегодня то, о чём поклялся самому себе день в день пять лет назад, лёжа слепым инвалидом в лазарете, – не знать ни покоя, ни отдыха, пока ноябрьские преступники не будут повергнуты в прах, пока на руинах сегодняшней жалкой Германии не возродится Германия мощи и величия, свободы и красоты. Аминь!»[412]. Зал кричал и ликовал, так что и другим пришлось выступить с краткими заявлениями. Кар произнёс несколько не очень внятных слов о своей приверженности монархии, родной Баварии и немецкому отечеству, Людендорф говорил о поворотной точке и, все ещё серчая на поведение Гитлера, заверил: «Захваченный величием этого момента и поражённый, я в силу своего собственного права на то предоставляю себя в распоряжение германского национального правительства».

Стали расходиться, не забыв, однако, арестовать премьер-министра фон Книллинга, присутствовавших министров, а также полицай-президента. В то время как Рудольф Гесс со своим студенческим отрядом СА препровождал арестованных на виллу издателя из кругов «фелькише» Юлиуса Лемана, Гитлера срочно вызвали из зала, потому что произошла стычка у казармы сапёров. Как только он покинул помещение – это было около 22 часов 30 минут, – Людендорф дружески распрощался с Лоссовом, Каром и Зайссером, и те исчезли в ночи.

Когда же Шойбнер-Рихтер и возвратившийся Гитлер, инстинктивно чувствуя, что случилось неладное, выказали свои сомнения, Людендорф грубо наорал на них – он не позволит, чтобы кто-либо сомневался в честном слове немецкого офицера. А ведь примерно за два часа до того Зайссер поставил в вину Гитлеру, что тот своей попыткой путча нарушил своё честное слово, и обе эти информации зеркально отразили конфронтацию двух миров – буржуазного с его принципами, его points d'honneur[413] и характерным чванством лейтенанта запаса с одной стороны, и ориентированного исключительно на свои цели захвата власти, лишённого предрассудков мира нового человека – с другой. Последовательно используя буржуазные нормы и понятия о чести, постоянно заверяя в своей верности правилам игры, которые на деле он презирал, Гитлер годами будет обеспечивать себе высокую меру превосходства, лишённого каких-либо сентиментальных чувств, и продемонстрирует принцип успеха в окружавшем его мире, бывшем не в состоянии расстаться с принципами, в которые и сам-то он уже не верил. Но в ту ночь Гитлер встретился с «противниками, ответившими на клятвопреступление клятвопреступлением и выигравшими игру».[414]

Однако все равно это была великая для Гитлера ночь, в которой было все, к чему его так тянуло: драматизм, ликование, упорство, эйфория действия и то ни с чем не сравнимое возбуждение полуяви-полусна, которым его не баловала реальность. На юбилейных торжествах в последующие годы, которые он будет отмечать со все более возрастающей помпезностью как «марш победы», он попытается сохранить то переживание и величие того часа. «Придут лучшие времена, – сказал он Рему и обнял своего друга, – мы все хотим трудиться день и ночь ради великой цели – вызволить Германию из нужды и позора». Были сочинены обращение к немецкому народу и два указа, которыми учреждался политический трибунал для вынесения приговоров за политические преступления, а также «объявлялись с сегодняшнего дня вне закона… главные подлецы предательства 9 ноября 1918 года» и вменялось в обязанность «выдавать их живыми или мёртвыми в руки народного национального правительства».[415]

А в это время уже предпринимались контракции. Когда Лоссов вернулся из «Бюргербройкеллера», то высшие офицеры встретили его замечанием, в котором явно проглядывала угроза: сцена братания с Гитлером была всего-навсего блефом, и так к ней и надо относиться, и какие бы неясные сомнения ни обуревали генерала до того, встретившись со своими офицерами, он оставил все мысли по организации путча. Вскоре и Кар выступил с заявлением, в котором он брал назад данное им согласие, ибо оно – так объяснял он свой переход на оборонительную позицию – было вырвано у него силой оружия. Одновременно Кар объявил НСДАП и «Кампфбунд» распущенными. Ещё ни о чём не подозревая, Гитлер был занят лихорадочной деятельностью по сбору сил для планировавшегося марша на Берлин, а генеральный государственный комиссар уже дал указание запретить сторонникам Гитлера доступ в Мюнхен. К этому времени один из ударных отрядов, охваченный революционным пылом, уже разгромил помещение социал-демократической газеты «Мюнхенер пост», другие отряды врывались в дома, захватывали заложников и хватали без разбору все, что плохо лежит, а Рем занял штаб военного округа на Шенфельдштрассе. Но что делать дальше, никто не знал, а время шло. Начал падать лёгкий мокрый снежок. Уже была полночь, но никаких известий от Кара и Лоссова не поступало, и это беспокоило Гитлера. Посланные связные не возвращались. Фрик, вероятно, был арестован, Пенера тоже нигде не могли найти, и Гитлер, кажется, стал понимать, что его обвели вокруг пальца.

• Предыдущая
• 76/81
• Следующая