Венгерская вода - Зацаринный Сергей - Страница 8

Эта история тоже походила на сказку. Или на рыцарский роман. Однако отец ее не рассказывал Мисаилу. Только прихвастнул как-то мельком – любил-де я, бывало, и королев. Да тут же прикусил язык. Даже в уединенной каюте, вдали от посторонних ушей, на корабле, затерянном среди моря, испугался.

Сам мальчик и не заметил тогда этой отцовской оговорки. Вспомнил о ней уже годы спустя.

– Мой наставник был известным в тех краях алхимиком, – рассказывал Мисаил. – Он изучал в молодости медицину в Салерно и много времени уделял составлению разных снадобий. Года за два до чумы он засобирался в Неаполь. Пообщаться со старыми знакомцами, посмотреть новые книги. Заодно съездить в Салерно. Такие поездки обычно длились месяца два. Меня он взял с собой. Вот там, в Неаполе, нас и пригласили к одной заболевшей даме. Наставник мой сразу засуетился, и я понял, что персона очень важная. «К ней нужно обращаться „Ваше величество“, – предупредил он. И, подняв уважительно палец, добавил: – Родная сестра французского короля, да и сама – княгиня Ахейская. Еще и императрица Константинопольская, помимо всего прочего. Только это пока один титул. Константинополь еще у схизматиков отвоевать нужно». Надо сказать, был он человеком весьма злоязыким и любил подпустить острое словцо. Но – умен. Да простит ему Всевышний дерзновение разума.

Спутник мой замолчал, а я его не торопил. Спешить было некуда, а все это походило на начало красивой сказки. Мисаил тем временем вытащил что-то из-за пазухи и долго держал перед лицом в сумраке трюма.

– Больная была красивой женщиной лет сорока. Годы мало состарили ее, но болезнь покрыла ввалившиеся щеки бледностью. Видно было, что дела ее плохи и она не встает с постели уже не первый день. Наставнику моему она обрадовалась и, улыбнувшись, приветствовала его как старого знакомого. «Когда-то ты стоял у ложа моей матери при моем рождении и вот теперь пришел проводить». Голос ее был совсем слаб, и слова эти не казались кокетством. Они еще о чем-то переговаривались, пока наставник щупал ей пульс и задавал обычные врачебные вопросы. Потом он указал на меня и произнес: «Это сын Санчо из Монпелье». Слова произвели на больную сильное воздействие. Она даже с усилием приподнялась на подушках.

«Подойди», – приказала она и долго, внимательно вглядывалась в мое лицо. Потом протянула руку и погладила по голове. «Ты совсем не похож на своего отца. Наверное, пошел в мать. Как тебя зовут?» Я ответил. «А кто твоя мать? Санчо ведь отправили тогда в страну татар». Я сказал, что моя мать татарка. Женщина засмеялась и сказала: «Я в какой-то мере твоя крестная. Если бы не я, твои родители никогда бы не встретились». Она опять откинулась на подушки и спросила: «Где сейчас Санчо?» За меня ответил мой наставник: «Он живет в Каире. Торгует благовониями. Его жена – принцесса из рода самого Чингисхана». «Вот как, – засмеялась женщина, – везет ему на принцесс. Нужно было родиться рыцарем».

Она неожиданно попросила вина. Не торопясь, смакуя, выпила целый бокал. «Твое искусство бессильно. От смерти нет лекарства, а я чувствую, что ко мне пришла именно она. Но я рада, что увидела тебя. Ты смог принести мне весточку из молодости». «Какая же это была молодость? – возразил мой наставник. – Тебе тогда было тридцать лет».

«Твой отец был моим секретарем, мальчик, – обратилась она ко мне. – Я тогда только овдовела и была еще не такой старой, как представляется твоему наставнику. Мне был нужен мужчина. Красавец-секретарь – чего проще. Правда, длилось это совсем недолго. Власть – страшное бремя. Она сама выбирает нам мужей и даже любовников. Любовь в этом мире лишь часть политических интриг. Мне тогда подобрали любовника по государственной необходимости. Банкира из Флоренции. Когда увидишь отца, передай ему привет от Екатерины. Просто Екатерины – не княгини, не императрицы. К тому времени я уже буду там, где титулы не имеют никакого значения».

Я уже подумал, что история закончилась, но Мисаил продолжал:

– Потом она вдруг стала говорить о своей матери. Тоже Екатерине и тоже императрице, которую она почти не помнила. Та умерла, когда нашей Екатерине было всего лет пять. «Когда я уже стала девушкой, одна из придворных дам, близких к матери, поведала мне ее сердечную тайну. Оказывается, она с юных лет была влюблена в пажа арагонского принца, который приезжал к ним с посольством. Потом этот юноша уехал на Восток и стал там рыцарем ордена тамплиеров. Ей хотелось думать, что он тоже любил ее, но не признался, потому что ему не позволила честь. Матери он казался Тристаном, а она себе Изольдой. Она всегда хотела узнать, что с ним случилось. Странная судьба матери и дочери. Наши возлюбленные уехали на Восток. Правда, мой возлюбленный был настоящий, а мать свою любовь придумала. Такая любовь всегда сильней. Мать до самой смерти хранила перстень, который ей привезло в подарок то арагонское посольство. Когда вручали дары, его передал тот самый юный паж. Потом перстень достался мне. Я не хочу, чтобы он, хранящий любовь моей матери, попал в чужие бесчувственные руки. Передай его своему отцу. На память от меня». Она засмеялась: «Или подари его любимой девушке. Я буду рада. – Екатерина немного помолчала и добавила: – Жаль. Мне всегда так хотелось знать, что стало с тем арагонским рыцарем. Его звали Хайме».

Уже потом в гостинице я стал расспрашивать у моего наставника об этой истории. Он отмахнулся – давно было, быльем поросло. Был Санчо секретарем у царственной вдовы. Дело житейское. Ему бы знать свое место да ворковать потихоньку, а он стал щеголять в плаще, золотом шитом. Вот дальновидные люди и услали его куда подальше. От греха. Чтобы под ногами не путался. Вокруг ахейской княгини тогда флорентийцы вились. Один из них, из семейства самих Аччайоли, и метил в сердечные друзья к Екатерине. Дела у них были большие на Востоке. Санчо пристроили в дом Барди. Те тогда вообще королями вертели, как своими вассалами.

На следующий день посыльный принес мне тот самый обещанный перстень. Когда наставник рассмотрел его, то сразу сурово приказал: «Спрячь и никому не показывай. Никому про эту историю ни гугу. Перстню этому цены нет. Это рубин стоимостью не в одну сотню флоринов. Смотри, чтобы он не стал для тебя тем, чем шитый золотом плащ для твоего отца». Вот с тех пор я и ношу этот перстень на ленточке на шее. Ты первый, кому я про него рассказал.

С этими словами Мисаил протянул мне предмет, который держал перед глазами. Это был тяжелый золотой перстень, с камнем, напоминавшим в сумраке трюма загустевшую кровь. Когда на него сквозь щель в палубе упал луч света, самоцвет вдруг вспыхнул, как угасающий уголь на ветру. Таинственно и зловеще.

– Ее звали Екатерина де Валуа-Куртене.

Лимасола мы достигли только на третий день пути. Помог крепкий попутный ветер, давший отдых гребцам и прибавивший хода нашему кораблю. В гавань вошли, когда уже начинало темнеть, поэтому пришлось провести еще одну ночь, лежа на ящиках в трюме. Едва взошло солнце, на корабль прибыл портовый чиновник со стражниками. С капитаном он говорил по-гречески, а с Мисаилом перебросился несколькими фразами на непонятном мне наречии. А потом мы наконец сошли на берег.

Еще в Александрии мы не только распределили роли, но и сменили платье. Я надел обычную тунику, чтобы походить на грека, а Симба избавился от своей чалмы, закрывающей лицо. Походить в королевстве крестоносцев на исмаилитских федаев было по меньшей мере неразумно. Тем не менее он сохранил свое арабское одеяние с просторными шароварами. Кстати, я заметил, что его черная кожа не вызвала на кипрских улицах никакого интереса. Видимо, уроженцы Африки не были здесь такой уж редкостью.

Собственно дел у нас в Лимасоле не было. Мы собирались добраться до Фамагусты на восточном побережье острова, чтобы найти там корабль до Константинополя. После того как полстолетия назад крестоносцев изгнали из Сирии, тамошний порт стал одним из крупнейших на Востоке. Туда перебрались генуэзцы, венецианцы, армяне, каталонцы и множество всякого народа, чье благосостояние ковалось морской торговлей. Там можно было встретить купцов и банкиров, паломников и рыцарей, монахов, посланников из самых дальних стран. И все они прибывали на остров и покидали его на кораблях. От Лимасола дотуда было два дня пути.