Тайны старой аптеки (СИ) - Торин Владимир - Страница 48

Лазарус хмыкнул.

— Отомстить? Кто я, по-твоему, Джеймс из Рабберота? Мой сын и правда предал меня, испортил эксперимент всей моей жизни, запер меня, держал в ящике на чердаке, как какую-то старую куклу, но я не хочу ему мстить.

— Нет? Что же тогда?

— Я хочу довести эксперимент до конца. Избавиться от этого хлама и обрести новое тело.

— А потом?

— Потом?

— Вы хотите сделать то же и с Лемюэлем, а потом и с прочими в Габене! Превратить их в механоидов!

Лазарус уставился на него с искренним недоумением.

— Что за бред? Кажется, я слишком сильно ударил тебя, дорогой племянник.

Джеймса возмутила эта наглая ложь.

— Я все знаю! Лемюэль мне рассказал, что вы задумали! Вы собирались открыть фабрику по переделке людей!

— Какую еще фабрику?! Хватит нести чушь!

— Он прокрался в вашу комнату накануне эксперимента и нашел чертежи — схемы будущей фабрики.

Лазарус в ярости сжал металлические кулаки и воскликнул:

— У меня нет никаких чертежей никакой фабрики!

— А еще, — продолжил Джеймс, — он нашел ваш дневник и прочитал последнюю запись. В ней говорится, что, как только вы обретете новое тело, настанет его черед. Она… она у меня здесь, с собой.

Джеймс полез в карман и достал страничку из дневника.

— Дай сюда! — прорычал Лазарус и, выхватив страничку из руки Джеймса, принялся читать. Его моноглаз выдвинулся, в линзе погасшей лампы отражались чернильные строки.

— Хотите сказать, что вы этого не писали? — с вызовом спросил Джеймс.

— Писал, — ответил Лазарус. — Я сделал эту запись, но… я и не думал… здесь же совсем не то… Неужели он воспринял… Проклятье!

Джеймс перестал что-либо понимать.

— Мистер Лемони…

— Я ни за что не стал бы проводить подобный эксперимент на своем сыне. Ни за что!

— Но там сказано, что вы собирались заняться им, что он на очереди.

— Да! — гневно пророкотал Лазарус. — Но я имел в виду другое! Я был слишком занят своей работой, эксперименты и опыты отбирали все мое время. Я просто хотел сперва довести эксперимент до конца, а потом поговорить с ним, объяснить все! Это подразумевалось! Я никогда не стал бы улучшать сына — особенно против его воли. Мое старое тело рассыпалось, требовало обновления, поэтому я так торопился. Но Лемюэль прочитал это и решил…

Лазарус скомкал страничку дневника и принялся бродить по чердаку, задумчиво почесывая затылок — прямо, как сын.

— Когда я только пришел в себя, я пытался… пытался понять, почему Лемюэль так со мной поступил, и не смог. Я был добр к нему, любил его, я был хорошим, заботливым отцом, пока меня не захватила работа, а он так мне отплатил! Я решил, что Лемюэль испугался того, что эксперимент провалится, что я не выживу, и поэтому не решился провести «перенос». Но сейчас… я начинаю догадываться…

— О чем?

— Чертежи какой-то фабрики, которые я и в глаза не видел, эта запись в дневнике… Лемюэля настроили против меня. А меня подставили — подбросили чертежи, убедили моего сына, что я… Это он! Он как-то прознал, что я хочу от него избавиться! И сделал все, чтобы избавиться от меня первым! Чтобы завладеть моим сыном.

— О ком вы говорите, мистер Лемони?

— Побочный эффект… У всех лекарств есть побочный эффект. Я думал, что объясню все Лемюэлю после того, как «перенос» завершится, но это была ошибка. Моя самая большая ошибка. Нужно было сперва рассказать Лемюэлю правду, а уже потом…

— Я не понимаю…

Лазарус остановился и уставился на Джеймса.

— Ты не задавался вопросом, почему аптека называется «Горькая пилюля»? Я молчал, скрывал правду всю свою жизнь, но она должна раскрыться. Сегодня! Сейчас! Ты спрашиваешь, о ком я говорю, Джеймс? Что ж, я говорю о самом мерзком, отвратительном человеке, которого знал этот город. Я говорю о…

Лазарус вдруг замолчал и повернул голову. В следующий миг в глубине чердака щелкнул рубильник.

Генератор затих, колеса остановились, и лампочки погасли. Чердак погрузился в темноту. Дом прекратил дрожать, эхо от рокота, который звучал все последнее время и к которому Джеймс уже неосознанно успел привыкнуть, медленно умирало.

В темноте зажегся механический глаз Лазаруса Лемони. Луч света вырвал из мрака фигуру в фартуке, замершую возле устройства для «переноса».

— Ну здравствуй, отец, — сказал Лемюэль.

Лазарус шагнул к нему.

— Сын…

Лемюэль сорвал ткань с клетки, которую держал в руке, и открыл дверку.

— Лемюэль, нет! — закричал Джеймс, но было поздно.

Из клетки, вереща, выбрались три злющих голодных гремлина, и, словно мыши, почуявшие запах сыра, они устремились к Лазарусу.

Тот попятился, но проворные коротышки запрыгнули на него.

Дальше все произошло очень быстро.

Лазарус кричал, вертелся на месте, пытался стряхнуть с себя гремлинов, но те были невероятно ловкими и юркими. Механические пальцы с лязгом хватали лишь воздух.

Джеймс мало, что видел. Луч света из глаза Лазаруса метался по чердаку. Порой он падал на длинные носы и клацающие острые треугольные зубы, впивающиеся в его тело. Чердак наполнился жутким скрежетом.

А затем Лазарус с грохотом рухнул на пол. Луч света из его глаза ударил туда, где сходились скаты крыши.

Джеймс с ужасом наблюдал, как тело Лазаруса дергается на полу, как крошечные темные фигурки ползают по груди безумного ученого, как когти разрывают его костюм, пытаясь добраться до груди. Один из гремлинов впился зубами в механический моноглаз и откусил его кусок. Луч погас. Гремлин начал жевать, с хрустом перемалывая латунь трубки и стекло линзы.

Лазарус поднял руку, чтобы стащить с себя гремлина, но другой вцепился в нее зубами и откусил палец, а затем и второй.

Третий гремлин меж тем вырвал из замочной скважины заводной ключ и отправил его в пасть, после чего вонзил когти в грудь Лазаруса. Они вошли в металл, как в мягкий податливый воск, вырвали кусок латунной пластины, и гремлин сунул в дыру голову, пожирая то, что было внутри.

Раздался треск. Конечности Лазаруса дернулись и замерли. Голова повернулась на бок.

Все было кончено. Лазарус Лемони был мертв.

Чиркнула спичка, и Лемюэль зажег висевшую на стене керосиновую лампу. Взяв ее за проволочную ручку, он подошел к распростертому на полу отцу. Тело Лазаруса было изуродовано, из-под него растекалась вязкая черная жидкость — машинное масло. А гремлины, хоть и возмущенно заворчали, злобно косясь мелкими глазками на лампу в руке аптекаря, продолжали ужин.

Лемюэль топнул, и коротышки, в испуге соскочив с тела, ринулись во тьму чердака.

— Что вы наделали, Лемюэль? — потрясенно прошептал Джеймс.

Аптекарь повернул к нему голову.

— То, что должен был. Остановил его, пока он не убил всех нас и не превратил в такие же бездушные конструкты, каким был сам. Вы молодец, кузен, — сделали все в точности, как мы и планировали: отвлекли его и облили раствором.

— Нет! — воскликнул Джеймс. — Он не собирался нас убивать или улучшать. Как и не собирался проводить эксперимент над вами много лет назад…

Лемюэль не слушал. Быстро подойдя к жене, он поставил лампу на пол и начал отвязывать ее. Узел разошелся, веревки спали, и Хелен, вытащив изо рта кляп, обняла Лемюэля. Ее сотрясали рыдания.

— Все хорошо, дорогая. Все закончилось. Я так за тебя боялся. Если бы он что-то с тобой сделал…

Джеймс поднялся и, не в силах смотреть на Лазаруса, на нетвердых ногах двинулся к кузену и его жене.

— Лемюэль, ваш отец сказал, что кто-то подбросил ему чертежи фабрики и настроил вас против него.

Поглаживая Хелен по спине, Лемюэль раздраженно поглядел на Джеймса.

— Кто?

— Он уже собирался сказать, когда вы… Вы говорили там, в провизорской, что кто-то раскрыл вам замысел Лазаруса Лемони. Кто это был?

Лемюэль покачал головой.

— Мой отец солгал вам, Джеймс. Но я успел вовремя и остановил его. Этот кошмар закончился — все позади.

— Вы не понимаете…

— Я понимаю, что вы пережили потрясение, Джеймс, — прервал его Лемюэль. — Но я больше не желаю говорить об отце. Нужно спуститься, освободить мадам Клопп, заняться вашей скулой и… думаю, да, нам всем не помешает успокоительное. Много успокоительного. — Он поцеловал жену в лоб и сказал: — Пойдем, дорогая.