Физрук 2: назад в СССР (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 2

Отрубив толстые сучья, я велел подопечным вытащить их, а сам взял ножовку и принялся распиливать ствол на две части, которые решил обязательно доставить в лагерь. Справившись с этим делом, я выволок половинки ствола на открытое место. Пока я там вошкался, пацаны уже связали пять вязанок хвороста. И ждали только меня. Я вонзил топор в комель, поставил обе половинки ствола на попа, присел и взвалил их на плечи. Даже для крепкого парня Сашка Данилова ноша оказалась весомой, но я чувствовал, что справлюсь.

Так мы пошли обратно к лагерю. Я топал, обливаясь потом, но все равно чувствуя себя Арнольдом Шварценеггером из какого-то фильма — то ли из «Коммандос», то ли из «Хищника». Жаль, что ни пацаны, ни девчонки в лагере, ни Симочка не имеют возможности сравнить меня с ним. Они увидят эти фильмы лет через восемь— десять. Ну может — хоть с «Финистом — ясным соколом» сравнят? И то — хлеб! Увы, эффектное появление в лагере с двумя чурбанами на плечах не получилось.

Тропинка, которая спускалась в лощину, оказалась довольно крутой. Пришлось сначала побросать бревна вниз, а потом по одному подтащить их к костру. Впрочем, похвал я удостоился. Серафима Терентьевна обрадовалась появлению бревен, сказав, что теперь есть на чем сидеть возле костра. Выяснилось, что пока мы добывали дрова, дежурные уже успели сварить здоровенный котелок пшенной каши из концентрата и вбухать в нее пару банок тушенки. На закуску пошла разная домашняя снедь, которой заботливые родители снабдили своих чад на дорогу.

Ее выложили на развернутой газете, откуда каждый мог взять то, что ему нравится. Вопреки завареным во втором котелке. В общем, когда последние отблески заката погасли среди ночных облаков, ужин был завершен. Дежурные отправились отмывать в холодной речной воде с песочком посуду. А остальная команда осталась у огня. Наступала романтическая минута, ради которой Симочка и захватила из дому гитару.

Я знал, что мне не избежать этой участи и морально был готов. Сегодня мне не хотелось аккомпанировать военруку. К счастью, покопавшись в памяти, я извлек из нее несколько песенок, которые, оказывается, знал наизусть. Взяв гитару, я задумчиво побренчал, прислушиваясь к собственному настроению. Трещали дрова в костре. Отблески пламени легли на речную гладь и отражались в зрачках ребят, которые словно лесные звереныши, зачарованные огнем, собрались вокруг.

«Снова идет ночь над горами сонными, в дымке костра светят глаза ребят, ветер затих вместе с последней песнею, видно ушел где-то искать тебя.…» — хорошо зашла туристическая песенка из фильма «А зори здесь тихие». Девчонки, во всяком случае, подпевали. Старшая пионервожатая — тоже. Дальше, по настроению я спел: «Собраны крылья палаток, их кончен полет, крылья расправил искатель разлук самолет»… Потом, по свободной ассоциации души: « Призрачно все, в этом мире бушующем…».

Не уверен, что эти туристические баллады я извлек из своей собственной памяти, а не — из Шуриковой. Ведь еще неизвестно, что такое душа и где она помещается. Во всяком случае, за воспоминания отвечает головной мозг, и теперь все равно уже не разберешь, что в нем от двадцатидвухлетнего Александра Сергеевича, а что — от Владимира Юрьевича, которому за пятьдесят. Как бы там ни было, женскую часть нашей туристической команды я покорил. К сожалению, то, чем я мог бы порадовать мужскую, при девочках исполнять нельзя.

Этим и решил воспользоваться Петров. Он вежливо попросил у меня гитару и, подражая хрипотце Высоцкого, начал пичкать компанию его же творчеством. При этом чисто музыкальная сторона исполнения оставляла желать лучшего, но бодрые рифмованные прибаутки, недавно скончавшегося барда и актера цепляли аудиторию вне зависимости от того, разбиралась ли она в музыке или поэзии: «Вы мне не поверите и просто не поймете, в космосе страшней, чем даже в Дантовом аду, по пространству-времени мы прем на звездолете, как с горы — на собственном заду.»…

«От Земли до Беты восемь дён, ну а до планеты Эпсилон не считаем мы, чтоб не сойти с ума…» — драли глотки пацаны, повторяя припев, а исполнитель сиял так, словно это он сочинил сии разухабистые строчки. На этом вечер советской песни следовало считать законченным, потому что уже совсем стемнело, и личному составу пора было отдыхать. Когда возмущенную объявленным отбоем толпу школяров обоего пола удалось разогнать по палаткам, военрук подошел ко мне и предложил дежурить ночью по очереди. Он вызвался сторожить с отбоя до четырех. Следовательно, мне выпадало время с четырех утра до подъема в восемь.

Я не стал спорить. Мои часы «Слава» показывали начало десятого, позволяя мне не только оценить благородство товарища Петрова, но и выспаться. Я сходил к реке, умылся, почистил зубы и отправился в палатку, которую должен был делить с военруком. Серафима Терентьевна тоже ушла к себе, это я хорошо видел. Следовательно, можно было не беспокоиться о том, что оставляю свою девушку наедине с соперником. В лагере угомонились нескоро. Пожалуй, я уснул даже раньше, чем затихли бубнящие голоса.

А проснулся от того, что кто-то разговаривал. Негромко, но в ночной тишине я отчетливо слышал каждое слово. Напрасно я рассчитывал на то, что эфемерные брезентовые стенки отгородят мою избранницу от назойливого ухажера. В первое мгновение хотелось выскочить и разобраться, но разговор шел обо мне и я решил сначала дослушать, что о моей скромной персоне думают коллеги и уж потом вмешаться. Вот ведь как бывает! Ты живешь с иллюзией, что твое представление об окружающих тебя людях соответствует действительности, а потом однажды просыпаешься и иллюзии развеиваются.

— По-моему, он неплохой парень, — пробубнил Григорий Емельянович. — Да, однажды он мне врезал, а потом просто увернулся, и я приложился к забору мордой… То есть — лицом. У него действительно неплохая подготовка, причем — не только по самбо… Знаешь, у меня такое странное ощущение, что он не так прост, как кажется.

— В каком смысле? — удивилась Серафима Терентьевна.

— Такое ощущение, что он служил то ли в армии, то ли в милиции, но в личном деле об этом — ни слова.

— Как интересно! — ахнула старшая пионервожатая.

— Ничего интересного, — отмахнулся военрук. — Вполне возможно, что в нашем городе он появился неспроста.

— Ой, ты думаешь — он шпион⁈

— Глупости! — фыркнул Петров. — Что делать шпиону в нашем городишке?.. Нет, здесь что-то другое…

— Что — другое⁈

— Ты же сама утверждаешь, что он обезвредил трех хулиганов, один из которых был вооружен.

— Ага, он их так красиво сбил с ног, всех троих!

— Вот-вот, думаешь — это случайно?

— Не знаю…

— А потом сержант говорит, что физрук совершил еще один мужественный поступок, но какой именно — разглашению не подлежит… Какой из этого следует вывод?

— Какой?

— Этот простоватый с виду паренек находится в Литейске по специальному заданию… Разумеется, нам об этом не следует знать, а тем более — обсуждать это.

— Ты же знаешь, милый, я не из болтливых…

«Милый»?.. Дальнейшая их болтовня мне стала не интересна. Пусть думают, что хотят. И пусть сами играют, в свои интимные игры. Выходит, все эти «Григорий Емельяныч, я на помощь позову….», « Он хотел, чтобы я стала его женой, только без ЗАГСа…». — не более, чем театр одного зрителя? И этот зритель лежит сейчас в палатке, подслушивает чужой разговор и чувствует себя полным идиотом.

— Ой! — пискнула Симочка. — Я боюсь!

— Чего ты боишься?

— Там, на реке… плывет что-то… черное…

— Это крокодил.

— Ты еще смеешься⁈

— Да бревно это… топляк…

— А-а, ну ладно… пойду я спать… Замерзла…

— Иди, я еще подежурю…

Раздался чмокающий звук. Я повернулся на другой бок, натянул на голову капюшон спальника. И заснул. Военрук разбудил меня в четыре утра. Зевая и почесываясь, я выбрался из относительно теплой палатки. Было еще темно. Над водой скапливался туман. Я сбегал в кустики, потом спустился к реке, смыл ледяной водичкой сонную одурь. Вернулся к костру. Подкинул дровишек. Хворост уже закончился, пришлось сунуть в огонь конец одного из бревен.