Полководец. Война генерала Петрова - Карпов Владимир Васильевич - Страница 9

— Я был заместителем командующего войсками Северо-Западного фронта. И вдруг неожиданный вызов к начальнику Генерального штаба генералу армии Георгию Константиновичу Жукову. Ну, прибыл я, и Жуков сразу, без околичностей, сказал о моем назначении командующим Приморской армией. Я рассказал ему, что места эти для меня не новые. В Первую мировую я служил здесь прапорщиком Суджанского полка, на Румынском фронте. А в дни Февральской революции здесь же был избран членом полкового комитета — в большевистскую партию я вступил еще в тысяча девятьсот двенадцатом году. В восемнадцатом году я возглавлял Белградский отряд революционных солдат, который помог восставшим одесским рабочим разгромить гайдамаков и установить советскую власть в Одессе. Жуков сказал, что это, безусловно, поможет мне в работе. В общем, вопрос о моем назначении сюда был решен заранее. Георгий Константинович коротко ввел меня в обстановку, сказал, что Приморская армия в составе трех стрелковых дивизий выделена из Девятой армии, что в нее войдет пять-шесть дивизий. Как сложатся события, предсказать трудно, но следует готовиться к обороне Одессы в окружении. И если это случится, надо будет, взаимодействуя с Черноморским флотом, приковать к себе как можно больше сил противника. А когда создадутся для Красной Армии возможности для перехода в контрнаступление, Приморская армия отсюда, из тыла, может успешно содействовать этому наступлению, используя свое фланговое положение по отношению к противнику. Потом я прибыл в штаб главкома Юго-Западного направления Семена Михайловича Буденного. Представился. Да он меня знал еще и раньше. Маршал сказал: «Поскорей принимайтесь за Приморскую армию. Я думаю, что вам даже не следует к командующему фронтом Тюленеву заезжать. Езжайте прямо в Одессу». И вот я здесь. К сожалению, обнаружил, что состав Приморской армии совсем не тот, о котором говорил Жуков. Как вы знаете, Иван Ефимович, у нас здесь остались Двадцать пятая Чапаевская дивизия, Девяносто пятая стрелковая дивизия, а Пятьдесят первую вчера штаб фронта забрал в свой резерв. Ну вот теперь еще сформируем вашу кавалерийскую дивизию. Я на нее возлагаю большие надежды по прикрытию правого фланга. Немцы уже вбили солидный клин между нашей армией и правофланговыми частями. Чем этот прорыв прикрывать? Теперь нам надо удержать противника хотя бы на Днестре. Но чем держать? Войск очень мало. И командующий фронтом в ближайшее время ничего не обещает. Надо, не откладывая, готовить оборонительные рубежи непосредственно для защиты Одессы. Пока части будут сдерживать противника на Днестре и в оборонительных боях, можно успеть доделать эти рубежи. Мне Чибисов говорил, что они в основном уже намечены, работы идут, но надо как можно быстрее завершить их оборудование. На всякий случай сообщаю вам, Иван Ефимович, что мой запасной командный пункт армии будет в Чебанке, под Одессой.

Софронов уехал от Петрова неотдохнувший, заботы и трудности одолевали его днем и ночью.

О наших неудачах в летние и осенние месяцы 1941 года написано немало.

Иван Ефимович имел свое мнение по поводу первых сражений нашей армии. Это мнение мне стало известно не в пересказе, а от него самого. Вот как это было.

В сентябре 1945 года генерал армии Петров был назначен командующим Туркестанским военным округом. У других военачальников этот округ и эти края не вызывали радости при назначении — жара, отдаленность, безводные пустыни, горы, только Каракумы и Памир чего стоят! А Иван Ефимович воспринял назначение в ТуркВО с радостью, это были места его молодости, он знал каждую тропку, знал и уважал многих людей. Здесь жили постоянно его мать, сестра, много близких друзей.

В конце сентября Петров прибыл в Ташкент и поселился в небольшом особняке на улице Пушкина. В этом доме по традиции жили все командующие.

Тогда я приехал в отпуск к родителям. В 1945 году я был слушателем Военной академии имени М.В. Фрунзе — и вот приехал на отдых. Узнав о том, что Петров в Ташкенте, я решил его навестить. Пришел к его дому и остановился в нерешительности. Примет ли он меня? Помнит ли? Прошла такая война, он теперь генерал армии, командующий округом, а я всего лишь капитан.

Но все же я подошел к солдату, который охранял дом и стоял во дворе за калиткой. Спросил:

— Дома ли командующий?

— Здесь.

— А ты не мог бы ему доложить, что бывший его курсант, капитан Карпов, просит принять.

Солдат с уважением поглядел на мою Золотую Звезду, видимо, она и стала решающим аргументом.

— Попробую. Хоть и не мое это дело. Я — пост.

Мне не хотелось подводить солдата, действительно ему влетит. И я спросил:

— А может быть, я сам пройду?

— Нет, пустить вас я не могу, товарищ капитан. А вот там на крылечке есть кнопочка, вы позвоните.

Я поднялся на крыльцо и нажал белую кнопку. За дверью послышались шаги. Открывается тяжелая створка двери, и передо мной стоит сам Иван Ефимович — в брюках навыпуск, в тапочках и в пижамной куртке. Он внимательно смотрит на меня, улыбается, и я с радостью чувствую — узнал! А Иван Ефимович все улыбается и разглядывает меня. Наконец начинает говорить, как бы фиксируя то, что видит:

— Капитан. Герой. Вся грудь в орденах. И главное — жив! Молодец! Ну, Володя, дай я тебя поцелую.

Здесь же, на крыльце, Иван Ефимович целует меня трижды, по-русски. Мельком я вижу расплывающееся в улыбке лицо солдата охраны. Иван Ефимович взмахнул рукой в сторону открытой двери и пригласил:

— Входи. Ты даже не подозреваешь, как ты вовремя пришел!

Входим в дом. Он еще необжитой. Мебель не расставлена. Связки книг не развязаны. Ящики нагромождены в углу горкой. В просторной столовой длинный стол. На столе нет ни скатерти, ни посуды, стоит одна огромная круглая коробка с тортом. Иван Ефимович поясняет:

— Я только приехал, Зоя Павловна и Юра еще в Москве. Я здесь один. И вот, понимаешь, совпадение: у меня сегодня день рождения, мне стукнуло сорок девять! Никто не знает об этом. А какой-то чудак вспомнил и вот этот торт прислал. Недавно принесли. Ты сладкое любишь? Сейчас мы с ним разделаемся. Есть у меня и горькое. Будем праздновать мой день рождения. Очень ты кстати появился. Нестеренко!

Из соседней комнаты прибежал сержант.

— Ну-ка посмотри там наши запасы. Неси на стол бутылки и закуску какая есть.

Я был словно во сне. Иван Ефимович говорил со мной не только как со старым приятелем, но и как с равным. А я, понимая, что ни тем, ни другим не являюсь, думал: не в тягость ли я ему в такой день? Наверное, придут гости. Какие-то генералы. Не может быть, чтобы они день рождения командующего прохлопали!

Но Иван Ефимович радушно улыбался и по-хозяйски распоряжался, накрывая стол:

— Расстегни китель. Жарко.

Вошел сержант, в руках его целая гроздь бутылок:

— Товарищ генерал, не разбираю я, шо тут хороше, а шо плохе. Не по-нашему на них написано.

— Ладно, ставь сюда, разберемся!

Когда сели за стол, я поздравил Ивана Ефимовича с днем рождения, пожелал ему, как полагается, здоровья и успехов в работе. Поговорили о делах житейских, а потом он сказал:

— Ты правильно сделал, что пошел учиться в академию. Я Юре тоже советую — надо обязательно обобщить, осмыслить опыт войны, подвести под него теоретическую базу. Тогда вам как офицерам цены не будет! Многие командиры моего поколения, по сути дела, были практики. Гражданская война — наша главная школа. Всевозможные курсы усовершенствования да учеба в частях — вот наши академии. Не многим посчастливилось получить фундаментальное образование. А в будущем без него нельзя. Все совершенствуется — люди, оружие, военное искусство. В будущей войне времени на раскачку, на исправление ошибок не будет. Исход ее решится сразу, в первых же сражениях. Отойти к Волге и вновь вернуться к границе уже не получится.

Иван Ефимович задумался, потом сказал:

— Да и в этой войне можно было не допустить такого глубокого вторжения в нашу страну. Стратегию молниеносной войны, сосредоточение больших сил на узких участках, глубокое вклинивание, в основном вдоль дорог, — все это гитлеровцы показали в боях с Польшей и Францией. Это все видели и знали. Вот и надо было готовить армию к таким боям. Учить отрезать эти клинья! Не отступать между дорогами, по которым мчались танковые и механизированные части фашистов, а бить их с фланга. Отсекать от тылов. А у нас целые армии тянулись назад, пытались создать новый сплошной фронт. Почему? Потому, что не знали тактику врага. Вернее, знали, но не воспользовались этим. А надо было учить наших командиров и войска на опыте боев в Европе, и они тогда, не боясь окружения, спокойно лишали бы горючего ушедшие вперед части противника. Наступательный порыв выдохся бы! Кроме этого надо было бы создать глубоко эшелонированную оборону. Вывести войска в поле. Окопаться, подготовить инженерные заграждения, минные поля. Вот на Курской дуге создали прекрасную глубокую оборону, и гитлеровцы сломали об нее зубы, а мы погнали их в шею! Да и наш одесский и севастопольский опыт показал — против хорошей обороны гитлеровцы ничего не могли сделать, даже имея превосходство в силах. Будь у нас боеприпасы и нормальное снабжение, не видать бы фашистам ни Севастополя, ни Одессы. Фашистов дальше Днепра можно было не пустить. Упустили эту возможность. Победа в войне готовится в мирное время. В конечном счете мы победили. В тысяча девятьсот сорок первом году я даже в нашей доктрине засомневался! Помнишь, как ее сформулировал Сталин? Мы чужой земли не хотим, но и своей земли ни вершка не отдадим никому. И еще — воевать, если придется, будем сразу на территории противника, добьемся победы малой кровью, и нам помогут братья по классу в тылу врага. В сорок первом при отступлении все это казалось несостоявшимся. Но правильность доктрины проверяется ходом всей войны и окончательным результатом. И вот, если посмотреть с этих позиций, что ж — мы завершили бои на территории противника, пол-Европы прошли; братья по классу, прогрессивные силы и все, кто ненавидел фашизм, нам тоже помогли; ни вершка своей земли мы не уступили. Вот только насчет «сразу» и насчет «малой кровью» не сбылось: война шла долго, и на нашей территории и крови и жертв было много. Слишком много!