Котенок. Книга 1 (СИ) - Федин Андрей - Страница 3

Гитара сфальшивила — я заново повторил проигрыш, добился не идеального, но сносного звучания нот. Под звуки незамысловатой мелодии вновь предался воспоминаниям о том, как на своих ногах (не в инвалидном кресле) выскочил сегодня из школы на улицу: очень спешил туда, где светило солнце, где покачивали ветвями деревья — пока не закончилось действие лекарств. Торопился хотя бы во сне насладиться вновь обретённым умением ходить. Я помнил, как сегодня двумя руками толкнул застеклённую дверь, вдохнул полной грудью свежий воздух (уловил в нём аромат прелой листвы и мокрой древесной коры) и увидел перед собой небольшую заасфальтированную исписанную белым мелом площадь.

Узнал её: здесь «вчера» (первого сентября) проходила торжественная линейка в честь Дня знаний. Я замер около школьной двери, запрокинул голову — взглянул на вершину флагштока, где трепыхалось на ветру полотнище красного флага (различил на нём золотистую звезду и того же цвета скрещённые серп и молот). Пальцем поправил очки — флаг не исчез и не сменил цвет. Я повернул голову, посмотрел на украшавший стену школы ещё не выгоревший на солнце баннер (с всё теми же серпом и молотом). Прочёл: «Слава КПСС!» Подумал, что школьное руководство разместило рядом с главным входом не самый уместный слоган ко Дню знаний. «Как и тогда, в начале десятого класса», — отметил я.

Струны всё более охотно откликались на ласки моих пальцев. Память активно сыпала воспоминаниями: о том, как от школы я рванул к своему бывшему (а в этом видении — нынешнему) дому. На двери «своего» подъезда я не увидел домофон. А у входа в подъезд я не нашёл намёков на «советскую действительность». Зато множество этих «намёков» обнаружил уже за дверями. Советские граждане и в моём видении остались верны своим привычкам. Надписи на стенах погрузили меня в эпоху. Помимо стандартных и «вечных» фраз я прочёл проклятия в адрес ненавистных империалистов, ознакомился с именами и предпочтениями жильцов подъезда. Но не встретил восхвалений в адрес КПСС и конкретных вождей партии.

Взобрался на пятый этаж — легко и быстро. Ключ от квартиры нашёл у себя на груди: тот висел на тонком текстильном шнурке (поначалу я подумал, что мою кожу на улице холодил нательный крест — о ключе вспомнил не сразу). Замок не доставил мне проблем. Я распахнул пластиковую (совсем не советскую) дверь и шагнул в прихожую — не тесную, но и не просторную (толпа гостей в такой бы не поместилась). Хлопнул ладонью по выключателю на стене (будто по привычке). Сощурил глаза из-за яркого света. Вдохнул витавший в воздухе приятный аромат женского парфюма. «Climat от Lancome — мамины духи», — подсказала тогда память. И тут же я «вспомнил», что мама вернётся с работы только под вечер — «обед и ужин в холодильнике».

Музыка смолкла: мои руки неподвижно застыли — после того, как я подумал о том, что скоро… увижу маму. «Второе сентября», — мысленно повторил я. Отправил в память «запрос» на точное время маминого «сегодняшнего» возвращения с работы. Взглянул на циферблат часов и тут же отложил гитару. Память подсказала: мама сегодня придёт рано. Не как обычно: она отпросилась с работы. Стрелки подсказали, что в прихожей вот-вот щёлкнет замок, приоткроется дверь… Я не удивился столь точному предсказанию: не успел. Потому что услышал шум и вскочил с кровати. Не вспомнил о том, что уже пятнадцать лет не умел ходить — рванул из комнаты. И увидел знакомое, молодое и такое родное лицо.

— Мама… — произнёс я.

— Здравствуй, сынок, — услышал в ответ. — Бери сумку — неси её на кухню…

Спать я отправился после полуночи — уставший (уже физически), но счастливый.

Случилось это после того, как мама уснула.

Я долго ворочался на кровати: вновь и вновь воскрешал в памяти события сегодняшнего вечера. Вспоминал мамин смех; а ещё: её рассказ о разговоре с папой (папа позвонил ей рано утром) и об её обещании, что скоро мы отправимся к отцу в Первомайск. Подумал, что мамин голос — лучшая мелодия для моих ушей (такую не озвучила бы даже «Гибсон»). Я улыбнулся: снова пробудил воспоминания о том, как удивилась мама моему стремлению поухаживать за ней за столом и перемыть грязную посуду. Мама повторила мне вечером недавние слова Волковой о том, что я сегодня «странный». Хмыкнул. Вспомнил, что обещал накормить маму завтраком — перед тем, как она завтра отправится работать, а я пойду учиться…

«Учиться…» — мысленно повторил я.

Подумал, что если моё «видение» не закончится «сегодня», то «завтра»…

«А что будет завтра?» — сам у себя спросил я.

Мне показалась абсурдной мысль о том, что утром я пойду в школу. Представил, как отутюжу брюки (не сделал это вечером), надену свежую рубашку, соберу в дипломат учебники и тетради (память подсказала «завтрашнее» расписание уроков). «И… что потом?» — подумал я. Представил себя за школьной партой (но почему-то не шестнадцатилетнего — того «старикана», что смотрел с фотографии на странице моего паспорта РФ), усмехнулся. Вообразил, как буду тянуть на уроках руку, решать примеры и заучивать стихотворения. Представил себя на уроке физкультуры: в чёрных шортах и белой футболке. Прикинул, как буду списывать «домашку» у всегда молчаливой соседки по парте — у Алины Волковой.

Потёр уставшие за день глаза.

— Бред какой-то, — пробормотал я.

Зевнул.

С рассуждений о школе я вдруг переключился на воспоминания об Алине Волковой. Воскресил в памяти наш с ней сегодняшний недолгий разговор. Вспомнил… её порозовевшие от холода коленки. Улыбнулся. Задумался вдруг: «А что я вообще помню о своей однокласснице?» Я нашёл в «каталоге» воспоминаний не так уж много сведений об этой девчонке. Припомнил, к примеру, что за одну парту нас с Волковой усадила Снежка — в начале прошлого учебного года. Отметил, что мало общался с Алиной: соседка по парте не отличалась разговорчивостью. Вне школы я её не часто встречал — лишь случайно: Алина редко посещала внешкольные мероприятия. Знал, что училась Волкова хорошо: без троек…

Нахмурился.

Потому что нашёл в своей памяти и кое-что поважнее, чем оценки Волковой.

Я приподнялся на локтях — подо мной жалобно скрипнули пружины кровати.

Сообразил, что четвёртого сентября у Алины день рождения. Послезавтра Снежка её поздравит (перед уроком литературы, во всеуслышание). Сейчас я чётко вспомнил этот момент. Как и то, что мои одноклассники словно и не заметят поздравление классной руководительницы — не присоединят к ним свои пожелания.

Нашёл я в своих воспоминаниях и другое событие. Вспомнил, что десятого сентября тысяча девятьсот восемьдесят первого года Алина Волкова погибла. Она выпала из окна пятого этажа — умерла в машине скорой помощи по дороге в больницу. Случилось это через три дня после того, когда мы с классом ходили в поход к озеру.

«Точнее, она пока не выпала, — подумал я. — А только выпадет — в следующую среду».

А вслух произнёс:

— Десятого сентября…

Утром я проснулся за четверть часа до того, как задребезжал будильник.

Поднялся не сразу — лежал на кровати неподвижно, шарил взглядом по комнате (по той самой, что в рудогорской квартире — не по больничной палате). И «переваривал» тот факт, что во сне увидел сон.

Отчётливо помнил: этой ночью мне снилось, что я вместе с сыновьями прогуливался по Музею космонавтики в Москве. Причём, видел главную странность этого воспоминания не в том, что оба моих мальчика были в моём видении примерно одного возраста, будто двойняшки (я держал их за руки, как малышей). И не в том, что разговаривали они, как те взрослые и уже неюные мужчины, которые примерно раз в месяц проведывали меня в больничной палате в Нижнем Новгороде. Удивило, что я спал, и при этом смотрел сновидения. Ведь… спал? Вчера я не сомневался, что моё пребывание в Рудогорске тысяча девятьсот восемьдесят первого года было лишь медикаментозной галлюцинацией.

«А что… если нет?» — мысленно процитировал я слова песни.