Плохая война - Конофальский Борис - Страница 53

Это был серьезный довод, после которого жених только и смог сказать:

– А я полагаю вас очень красивой, госпожа Урсула. Я доволен, что мне досталась такая красивая невеста.

– Спасибо, добрый господин, – вежливо отвечала девочка, – я тоже довольна тем, что мне попался такой хороший и добрый жених.

Все были довольны в обеденной зале, кроме госпожи Эшбахт, которая то и дело бросала злые взгляды на госпожу Ланге и так была зла, что есть не могла, хотя монахиня ее и уговаривала. Да еще матери невесты, которая то и дело всхлипывала, глядя на дочь. Но вскоре и она утешилась, услыхав от будущей родственницы, матери жениха, что отец жениха подыскивает дом для молодой семьи. Ищет и не может найти, нужен-то дом хороший, с большим двором, чтобы карету было где поставить, а таких домов сейчас в продаже в городе нет. Узнав это, Тереза Рене вроде как и успокоилась.

… Дело со свадьбой решалось быстрее, чем Волков думал. Видно, что главе семьи Дитмару Кёршнеру не терпелось поскорее женить сына, да так женить, чтобы весь город об этом знал и вся округа об этом слышала.

Уже на следующий день после знакомства невеста Урсула Видль и ее мать Тереза Рене были приглашены в дом Кёршнеров в Мален. Приглашены они были для пошивки и примерки платьев, а также должны были решить всякие важные вопросы: кому и где сидеть на пиру, кто и где будет стоять в церкви, в какие цвета должны украсить кареты и бальные комнаты. Также невесте требовалось срочно разучить пару танцев. К стыду своему Волков узнал, что племянница его не знает ни одного танца. Даже крестьянки, девы молодые, хоть какой-нибудь танец, хоть крестьянский, да знали, а тут ни одного движения девица, замуж выдаваемая, не ведала. Не позор ли? Как же ей в свет выходить неумехой? Разве что быть девице на балах придется неумелой дурой, над которой другие женщины станут смеяться, полагая ее ущербной.

С сестрой и племянницей кавалер решил отправить брата Семиона как грамотея и ротмистра Рене как старшего мужчину. Арчибальдус Рене все-таки был не чужим человеком невесте, Урсула о нем говорила тепло. Но кавалер понимал, что брат Семион, уж какой он дока во всяких бумагах, насчет церемоний и этикета не был большим знатоком, как и Кёршнеры. Волков, служа при дворце герцога да Приньи, церемонии видел и принимал в них участие, в общем, он в них разбирался, но самому ему этим всем заниматься было некогда.

Волновало его сейчас совсем другое. Ждал он Роху из Ланна с мушкетами и порохом и думал лишь о том в последнее время, что на той стороне реки у него нет ни одного соглядатая и что он не знает ничего, что там творится.

Поэтому кавалер снова звал к себе племянника, чтобы спросить у него, поддерживает ли он отношения с купцами с того берега реки. И когда узнал, что тот все время с ними переписывается и готовится принять первую баржу на новую пристань, то немного приободрился и задумал одно дельце. А еще Волков ждал Сыча, уж больно долго сидел тот со своим приятелем в землях барона Адольфа Фридриха фон Деница. Уж за столько-то дней можно было выведать, что там и как.

В общем, никак не мог кавалер сейчас ехать в город и заниматься свадьбой племянницы. И думал, что свадьба будет богата, но богата по-купечески, что не окажется в ней изыска благородного. И кто же ему на помощь пришел? Конечно же, Бригитт.

– Что ж вы, собрались свадьбу племянницы на вкус купчишек отдать? – спросила она, видя, как все собираются в дорогу.

– Дела у меня, – сухо отвечал Волков, он как раз говорил с племянником о том, что ему требуется встреча с кем-нибудь из купцов из кантона.

– Хорошо, тогда я этим займусь, – сказала госпожа Ланге. – У Кёршнеров своего герба нет, так хоть наши гербы пошьем, ленты бело-голубые закажем, чтобы нашими цветами залы прибрать. Музыкантов нужно нанять хороших, а не абы каких, оговорить, какие скатерти будут, какие кушанья, какое вино. Нужно распорядиться, чтобы сладкие вина до третьей смены блюд не подавали, купцы, может, того не знают. А еще у невесты платье хорошего цвета, если ей прибавить белую фату и шелковый белый шарф, так как раз получатся цвета вашего флага.

О! Это была отличная идея. Права Бригитт, кавалер удивлялся, сам он об этом никогда бы не подумал.

– Я поеду с ними, все им расскажу, – продолжала госпожа Ланге. – Коли они решили большую свадьбу играть, так уж нужно им помочь, чтобы зря деньги на ветер не выкидывали.

– Нет, – вдруг возразил Волков.

– Отчего же нет? – удивилась красавица.

Волков не хотел ей говорить, почему не отпускал ее. Скажи он, так это оказалось бы признанием.

– Отчего же нет? – настаивала Бригитт. – Мария уж по дому управится и без меня, невелик срок три дня, а на четвертый я буду.

А впрочем, что скрывать, Волков ей и ответил спокойно:

– Не хочу быть без вас. Хочу, чтобы вы всегда при мне находились.

Бригитт и так всегда была со спиною прямой, а после этих слов так еще больше выпрямилась. К ее щекам прилила кровь, и оттого веснушки, что зимой были почти не видны, исчезли совсем. И она стала оглядываться по сторонам, ища того, кто еще мог бы слышать эти слова господина. Словно свидетелей искала. Но, кроме племянника, что сидел подле Волкова, этих слов никто больше не слышал, ну а юноша к таким речам был спокоен. И тогда она, улыбаясь от гордости, отвечала:

– Господин мой, сами же понимаете, что там я нужна, там я все устрою, в три дня управлюсь, три дня без меня проживете, а коли так я вам надобна, так можете меня прямо сейчас в покои отвести, пока я не уехала.

Спорить с ней тяжко, почти всегда эта красивая женщина оказывалась права. Кавалер понимал, что лучше ей быть в городе и все там устроить. Поэтому он сказал племяннику:

– Ждите меня тут, – и пошел за улыбающейся госпожой Ланге вверх по лестнице в ее покои.

А когда после всего она, нагая, помогала ему надеть туфлю на больную ногу, то говорила:

– А еще, господин мой, надобно мне талеров двадцать, а то и тридцать.

Деньги, опять деньги. Он не отвечал ей.

– Платье свое лучшее я отдала племяннице вашей. И быть мне на свадьбе нищей приживалкой не хочется. Так что дайте мне тридцать талеров.

– Вы и так прекрасны, – ответил он, – без всяких платьев.

Она встала рядом с ним, положила руки ему на плечи и снова улыбалась:

– Но тридцать талеров вы мне все равно дайте.

Волков знал, что этот разговор будет непростым и дорогим. Может, даже очень дорогим, но делать тут нечего – ему необходимы хоть какие-нибудь известия с того берега реки. Что там происходило у горцев, что они замышляли, он мог только догадываться. Да, был там мальчишка-сирота, свинопас, которого кавалер наградил примерно – дал десять талеров – и который после этого обещал и дальше ему служить, но с тех пор, как мальчишка ушел к себе за реку, от него больше вестей не поступало. Кто знает, что там с ним. Может, попался он страже – из-за глупости, из-за бахвальства пьяного, из-за лишних трат, которые не мог себе позволить свинопас. Может, он уже и не жив. А может, женился или ушел в другой край. В общем, ничего, кроме догадок, у Волкова не имелось, а на догадках только дурень строит планы. Необходимо знать все то, что интересовало его о врагах и раньше: когда, сколько и где? Вот он и сел говорить с племянником. Бруно, теперь уже Фолькоф, а не Дейснер, сразу стал отчитываться о проделанной работе: о построенной пристани и договорах с купцами из кантона.

Волкову понравилось то, что молодой человек уже носил иную одежду, приличную, соответствующую новой фамилии, а не ту, в которой кавалер видел его в прошлый раз. А еще то, что Бруно вел записи и во время отчета то и дело заглядывал в них.

– Бревен сорок два. – Он заглянул в свои бумаги. – А вбили в берег всего тридцать шесть. Я спросил, где остальные, а господин де Йонг говорит, что остальные пошли на стяжки и перекрытия. – Бруно сделал паузу, чтобы кавалер понял всю серьезность произошедшего, и продолжал: – А никаких стяжек из бревен я не видел. И под перекрытия куплено… – Он снова заглянул в бумагу. – На перекрытия он брал хороший стропильный брус… двадцать две штуки. А бревна, купленные под сваи, дороги: дерево самое крепкое на сваи шло. Я подсчитал, что те шесть бревен стоили не меньше половины талера.