Сердце льва - Вересов Дмитрий - Страница 3

• Предыдущая
• 3/73
• Следующая

— С кем?

— Ну, как же, с господином Шмоилисом, с кем же ещё?

— Шмоилисом… — повторил доктор, брезгливо кривя тонкие губы. — С самим господином Шмоилисом, изволите видеть… Который обдирает немецких артистов до последнего пфеннинга, а сам раскатывает на чёрном «паккарде» и курит гаванские сигары за двадцать марок…

— Точно, — оживился гигант. — Выходит, вы знакомы с господином Шмоилисом? А вы что, тоже импресарио?

— Нет, я не импресарио, а таких знакомых у меня нет и быть не может, — отрезал доктор. — И у вас их тоже не должно быть!

— Но как же…

— А вот так… Ваше имя?

— Лев. Зденек Лев.

— Зденек Лев? — Доктор недовольно посмотрел на баронессу. — Ладно ещё, что не Леви… Он что, славянин?

Баронесса взяла доктора под руку, отвела к окну, под лимонное деревце и горячо зашептала:

— Добропорядочное крестьянское семейство из Каринтии. Корни моравские. В цирке с десяти лет. Сейчас ему двадцать два. Холост. Малограмотен.

— Заметно… Но мы же его не в писари берём. А с именем что-нибудь придумаем. Звучный арийский псевдоним… Ну, Зигфрид — это само собой. Лев, на немецкий манер Лёве… Лёвенброй? Нет, это пиво… Есть! Зигфрид Лёвенхерц! Фон Лёвен-херц! Как тебе?

Баронесса наморщила длинный породистый носик.

— Отвратительно! Вульгарно! Зигфрид Львиное Сердце! Как скаковой жеребец! Ты бы его ещё «Грёзой Адольфа» окрестил!

— Ax, Марго, милая Марго, лучше бы тебе прикусить свой аристократический язычок, не то после нашей победы найдётся немало охотников его подрезать. Пойми дорогая: ту пошлость, что в крови у наших филистеров, можно победить лишь одним оружием — ещё большей пошлостью… Лучше скажи мне, кроме как давить штангу, твоё сокровище ещё что-нибудь умеет?

— Натюрлих, либер Альхен! В детстве няня уронила его головкой — и с тех пор он умеет читать мысли!

Доктор захохотал и игриво шлёпнул баронессу по костлявому заду.

— Ах, Марго, Марго, ты неисправима! Вечно у тебя то евреи-оккультисты, то ясновидящие славяне!

— Если ты про этих Лаутензаков, то с ними я давно… — начала баронесса, гневно сверкнув глазами, но доктор уже не слушал её.

Все его внимание было сосредоточено на Зденеке-Зигфриде, который мялся у дверей кабинета. Брезгливо выпятив губу, доктор осведомился:

— Надеюсь, любезнейший, госпожа баронесса не введена в заблуждение относительно ваших… способностей?

— Никак нет, херр доктор…

— В таком случае, господин Лев… Лёвенхерц, не угодно ли вам будет сосредоточиться и определить, о чем я думаю в данный момент. Это касается вас.

Доктор замер, выпучив бесцветные рыбьи глаза. Гигант, напротив, прищурился, задержал дыхание… Его губы тронула едва заметная улыбка, заметив которую, доктор нахмурился.

— Ну-с, и что вас так развеселило, позвольте узнать?

Гигант глубоко вдохнул и неспешно проговорил:

— На таких условиях, херр доктор, я готов служить хоть самому дьяволу!

Баронесса хлопнула в ладоши.

— Что, Альхен, получил?! Доктор расхохотался и, поднявшись на цыпочки потрепал белокурого богатыря по плечу.

— Далеко пойдёте, бестия вы этакая!.. Завтра в девять ноль-ноль явитесь по этому адресу, скажете, что по рекомендации доктора Альфреда Розенберга. Вас будут ждать.

— Итак, Тимофей, — Антон Корнеевич Метельский сурово глянул на сына и требовательно, жестом римского прокуратора, повёл рукой, — показывай.

Интонация его голоса не предвещала ничего хорошего — видимо, уже был в курсе, Зинаида Дмитриевна сподобилась.

— Вот, — сын извлёк из портфеля табель, нехотя, с убитым видом, протянул отцу, — папа.

Сцена композиционно напоминала картину «Опять двойка». Только вместо Жучки-дворняжки участвовал породистый сибирский кот — с достоинством бодал Тимофея лобастой головой в колено.

— Так. — Антон Корнеевич глянул, густо побагровел, и табель в его руке задрожал. — Ты что же стал позволять себе, сын! Пятёрки по поведению, физкультуре и немецкому! Четвёрка по труду! Остальные… Возмутительно! А ведь через год тебе поступать в институт! Чтобы все было хорошо в этой жизни, нужно учиться, учиться и учиться!

Закашлявшись, он умолк и гордо огляделся. Вокрyг действительно было очень хорошо — глянцeвая полировка «Хельги», в недрах горки костяной фарфор, чешское стекло, хрусталь, в углу цветная «Радуга» раскорякой на деревянных ножках, на стене аляповатый, траченный котом ковёр. А кухня, оборудованная вытяжкой «Элион», лежачая ванна с непромокаемой занавесью из полиэтилена, чистенький балкон в майском обрамлении лютиков-цветочков… Видимое воплощение преимуществ социализма в реалиях повседневной жизни. Жаль, не велики хоромы, однако хоть и в тесноте, да не в обиде! Слава Богу, Хрущёв успел соединить только ванну с уборной, а не пол с потолком.

— Да, да, Тимофей, нужно учиться, учиться и учиться. — Антон Корнеевич прокашлялся и с брезгливой миной вернул табель сыну. — Летом никакой гитары, магнитофона и битлов. Книги…

Сказал и усмехнулся про себя, вспомнив слова из какого-то фильма: «Папаша, вы даёте нереальные планы, папаша!»

— Хорошо, папа, — сын изобразил мировую, скорбь, шмыгнул носом и отправился к себе. — Никаких битлов. Только «Дип пёрпл», «Лёд зеппелин» и «Юрай хип». И книги.

И вот наступило лето, время отдыха, мух и сезонных поносов. Дачную проблему у Метельских решали основательно и без проволочек — заказывали машину в Лентрансе, грузили незамысловатый скарб и направлялись в посёлок Сиверский, что примерно на полпути между Ленинградом и Лугой. Там, в проулке, неподалёку от реки они снимали уже пятый год две комнаты и веранду в просторном, видевшем и лучшие времена древнем двухэтажном доме с балконами. Хозяин, добрый старикан, жил одиноко навeрху с дряхлым, уже не понять какой породы псом по кличке Рекс и держал его в строгости, привязанным на лестничной клетке. По вечерам степенно пил, все больше «тридцать третий», фальшиво и негромко пел «Катюшу», а набравшись, забывался мёртвым сном, так что не слышал утром ни бряцанья цепи, ни царапанья когтей, ни страстного повизгивания своего питомца. Скулил невыгулянный Рекс, томился, тявкал на судьбу. Бежала по ступеням весёлая струя. И начинался новый день. С птичьим гомоном, жаренной на керосинке яичницей и неизменными, командным голосом, назиданиями Зинаиды Дмитриевны: на солнце не перегреваться, на глубину не заплывать и с окрестной шпаной, тем паче местными шалавами, не водиться. А если небо хмурилось — пузатенький магнитофон «Астра», ми-мажорный «квадрат» на шестиструнке. Ещё как вариант библиотека, где, естественно, ни Сэлинджера, ни Стругацких не найти, старенький кинотеатр со знакомым до слез репертуаром, дальние вояжи на презентованном в честь пятнадцатилетия «Спорт-шоссе». Будничная проза буколического жития. Скучища, тоска собачья…

Зато в конце недели, как и положено, наступало время веселья. На сцену пятачка, огороженного в городке аттракционов, взбирались парни из ансамбля «Гусляры», вмазав, закусив, брались за гитары, и взлетали над толпой звуки «Сатисфэкшн», «Пейнт ит блэк», а также забойного до жути ля-минорного хита «Портрет Пикассо». Место сие называлось «клетка» и притягивало словно магнитом окрестную молодёжь — брюки, расклёшенные от колена и от бедра, рюши, кружавчики, юбочки-плиссе, нейлоновые рубашки с закатанными рукавами, запах пота, «Шипки», «Серебристого ландыша» и креплёного плодово-ягодного и воздушные волки с окрестного аэродрома.

Метельский-младший от моды не отставал и приходил на танцы то в белых, выменянных на диск Сан-Т а после перешитых, польских джинсах, то в ведённых до ума вытертых и с бахромой, купленных втридорога «техасах». И все было бы хорошо если бы через неделю на дачу не приезжал отец Метельский-старший. Тут уж не до танцев, только академические разговоры о будущем, степенные прогулки втроём: папа, мама, я — советская семья, и в лучшем случае, если повезёт, унылый культпоход в кино. Отбой в двадцать три ноль-ноль, как и положено для здорового образа жизни.

• Предыдущая
• 3/73
• Следующая