Ворюга в клеточку - Гусев Валерий Борисович - Страница 12

• Предыдущая
• 12/34
• Следующая

– Нашел? – спросил меня Алешка.

Я молча показал ему кольцо и остатки пепельницы.

– Улики, – сказал Алешка. – Вещественные доказательства. А зажигалку-то мы упустили. Опять.

Оказывается, когда Алешка занял пост наблюдения возле ворот, нашего Шкафа там уже не было. Вместо него стоял другой шкаф. Одностворчатый. Длинный и худой. Курящий. И прикуривал он от знаменитой зажигалки обаятельного Володи. Все понятно: наш старый Шкаф продал зажигалку новому.

Задача осложнилась.

Она осложнилась еще и тем, что при ближайшем рассмотрении этот охранник оказался тем самым, с которым у нас уже был конфликт из-за Лешкиных ушей.

Но решение пришло неожиданно. Со стороны папы.

– Опять в немецкой колонии кража, – сказал он маме за ужином. – Завтра к трем часам я подъеду туда со своей бригадой. Так что обедать буду дома.

– Какое счастье, – сказала мама.

А Лешка навострил ушки. Про него наша соседка как-то, уже давно, сказала: «У вашего Лешеньки мамины глазки, но папино сердце». Интересно, а чьи у него ушки?

– Пап, а ты при мигалке приедешь? – спросил он небрежно. Незаинтересованно так. Со скукой.

– С мигалками, с вопилками, со служебной собакой по кличке Шнапс.

– Странная кличка, – сказала мама. – По-немецки «шнапс» – это водка.

– Возможно, – сказал папа. – Его подарили нам немецкие коллеги, когда мы помогли им раскрыть грандиозную кражу спиртных напитков в берлинском супермаркете.

– Пап, ты уж тогда не опаздывай, – посоветовал Алешка. – А то опять международный аванс получится. Реверанс, я хотел сказать.

– Международный резонанс, ты хотел сказать. Не опоздаю, буду в пятнадцать ноль-ноль.

В четырнадцать пятьдесят следующего дня я привычно сидел с газетой на скамейке возле детского сада, напротив ворот в немецкую колонию. И наблюдал за Алешкой, чтобы вовремя прийти к нему на помощь, если будет нужно. Но он прекрасно справился и без меня. Вот как это было.

Алешка беспечно шагал вдоль немецкого забора и трещал по его прутьям палкой. Так он спокойно дошел до будочки у ворот. Из нее сейчас же вышел охранник (одностворчатый) и нахмурился:

– А... Это опять ты? Иди отсюда. Здесь, между прочим, проходит граница между двумя государствами.

Алешка глазом не моргнул:

– А я, между прочим, нахожусь на территории своего родного государства. Куда хочу – туда иду.

– Вот и иди.

Но Алешка не пошел. Он остановился. Напротив одностворчатого. Заложил руки за спину и, глядя ему прямо в глаза, медленно проговорил:

– Один человек украл у другого человека одну зажигалку и продал ее третьему человеку.

Одностворчатый икнул от неожиданности. И спросил:

– Ну и что?

– А таких человеков, которые покупают краденые вещи, выбрасывают за границу государства. А потом их даже в патрульную службу не берут.

– Ты что! – пугливо возмутился одностворчатый человек. – Я ее нашел. В траве.

Алешка не ответил и пошел спокойно дальше, независимой походкой, треща палкой по забору. Недаром мама говорит про него: великий психолог.

Пройдя несколько шагов, он остановился и сказал через плечо:

– На зажигалке написано имя ее владельца. Не советую с ним связываться. – И пошел дальше, отсчитывая палкой прутья забора. По земле России.

Охранник, как на поводке, пошел за ним по земле Германии.

Алешка опять остановился, взглянул на часы и сказал:

– Через минуту здесь будет Интерпол. С мигалками. Знаешь зачем?

В этот драматический момент в конце улицы послышалась тревожная сирена и показалась большая черная «Волга» с многоцветной мигалкой. За ней вплотную шел милицейский «уазик».

– Ты навел? – побледнев, прошипел охранник.

Алешка смерил его ледяным взглядом:

– В траве нашел – в траву и положи.

Машины между тем свернули к воротам.

Охранник швырнул зажигалку за границу, на территорию сопредельного государства, и поспешил на свой пост.

Алешка подобрал зажигалку, я свернул газету, и мы исчезли, пока нас не заметил папа.

Операция прошла успешно.

Папа обедать все-таки не пришел. Он позвонил и сказал, что задерживается.

– До ужина? – спросила мама.

Папа помолчал, а потом ответил:

– Может быть, даже до завтрака.

Мама расстроилась, положила трубку и пошла на кухню.

– Руки мыли? Уроки сделали?

– У нас карантин, – напомнили мы.

– Если карантин, значит, руки можно не мыть?

– Уроки можно не делать.

Мама вздохнула и подошла к аквариуму. Долго смотрела в него, пытаясь разглядеть легендарного сомика.

– Как бы я хотела быть рыбкой. Спряталась бы в какую-нибудь ракушку...

– Покушала бы червячков, – подсказал Алешка.

– А потом попалась бы в невод, – добавил я.

Мама улыбнулась.

– Мойте руки и садитесь за стол.

А про розы-то мы забыли!

После обеда мы помчались к метро. Там, в переходе, продают все на свете, в том числе и розы. Охапками и упаковками.

В переходе, как всегда, было тесно. Пассажиры и пешеходы двумя встречными потоками с трудом пробирались между киосками, ларьками, стеллажами, столиками, коробками и другими торговыми точками. Не переход, не вход в лучшее в мире метро, а самый настоящий рынок.

Здесь было не только тесно, но и шумно. Говор, крики, шарканье ног. А над всем этим визгливые мелодии скрипки. Это отец Санька – дядя Степа (говорят, что так его прозвали еще в школьные годы за невысокий рост) – зарабатывал на жизнь своей далеко не виртуозной игрой. Он стоял, прижавшись к стене, в драной футболке и замызганных джинсах. С легкой небритостью на щеках и с облезлой зимней шапкой у ног. В шапке тускло блестели несколько монеток.

Время от времени в переходе появлялся Санек и, наступая на шнурки, сначала озабоченно, словно занятый важными мыслями, проходил мимо. Потом приостанавливался, возвращался назад и долго стоял с восторженной физиономией напротив музыканта. А иногда даже утирал слезу умиления. Потом шарил по карманам, находил в них «последнюю» монетку и бережно клал ее в облезлую зимнюю шапку – подавал пример бесчувственным взрослым с черствыми душами. Это был у них такой семейный дуэт.

Рядом со скрипачом дядей Степой стоял железный столик, заставленный безобразными матрешками. Они должны были изображать наши известные государственные лица. Узнать которые было невозможно. Поэтому на каждой матрешке висела бирочка с фамилией. Торговал ими пожилой дед с хмурым настороженным взглядом. В основном он молчал, но время от времени оглашал переход скрипучим призывом: «Купите Горбачева! Всего тридцать рублей!»

Это был не простой дед. Мы один раз подслушали, как папа говорил нашему участковому: «Вы, лейтенант, приглядывайте за ним. Он, кажется, наркотиками приторговывает».

А рядом с дедом стояла краснощекая девица с плакатиком на шее: «Помогите бедному животному на хлеб!» А чтобы ее никто не спутал с бедным животным, рядом с ней, пристегнутый поводком за ножку столика с матрешками, сидел громадный черный водолаз перед пустой миской и весело скалился во всю свою пасть. Ему было интересно.

А нам – нет. Мы этого водолаза насквозь знаем. Яшей его зовут. Он, кстати, хлеб не ест. И вообще нормально питается. Это просто краснощекая девица Марья себе подзарабатывает на приданое. И собака эта вовсе не ее. Она живет в нашем доме у одного коммерсанта Вадима (Вадик-гадик его во дворе зовут). Самому коммерсанту гулять с Яшей некогда, и он нанял для этого девушку Марью из Подольска. Вот она и гуляет с собакой, весь день. В переходе. Только на обед Яшу домой водит. И все довольны. И Марья, и Вадик. А больше всех Яша – интересно же в переходе. Чего только не увидишь. И скрипку послушаешь.

Алешка, вредина, конечно, и тут не удержался, чтобы не навести порядок. Когда мы проходили мимо Яши, тихонько шепнул ему:

– Яша, обедать пора.

И Яша, подхватив зубами миску, тут же рванул в сторону дома. А за ним, разбрасывая по полу матрешек, поскакал, гремя железными ножками, столик. За столиком, взвизгнув, помчалась девица Марья.

• Предыдущая
• 12/34
• Следующая