Затмение сердца - Габова Елена Васильевна - Страница 11

Во всём классе для меня было лишь одно яркое пятно. Захар любит этот синий пушистый свитер, наверное, знает, что брюнетам идёт синий цвет. Мы с ним перекидывались ничего не значащими фразами, да и то не каждый день. Как, собственно, и с Лёвой. С Лёвой, конечно, больше удавалось посудачить – соседство по парте и по лестничной площадке обязывало. Мы разговаривали по дороге в школу, да и на уроках парой фраз перекинешься. Скажешь что-то типа: «Вот, ёлки, ручка не пишет, паста кончилась». «Возьми мою», – Капитонов протягивает запасную ручку. С Лёвкой тоже особенно не пообщаешься – у него музыка на первом плане. Даже когда мы шли в школу, у него одно ухо наушником заткнуто. И когда в нашем разговоре возникала пауза, он и вторым наушником от меня отгораживался. Слушал он странную музыку – симфонии всякие. Один раз я у него наушник попросила. Мы шли и вместе слушали музыку. Это было что-то! Что-то жёлтое, как осень. И в то же время прозрачное, как лунный свет сквозь рваные ночные облака.

– Что это, Лёв? – спросила я.

– Дебюсси, лунный свет, – ответил он.

– Не шутишь? Правда, лунный свет?

– Да, – он удивлённо посмотрел на меня. – А в чём ты увидела шутку, Рябинка?

Иногда он так меня называл, и я от этого имени просто таяла.

– Дело в том, что я и подумала на этот вот свет. Лунный. Как будто луна сквозь облака пробирается. Осень, ночь, лунный свет.

– Точно! – сказал Лёва и взглянул на меня с уважением. – Ну ты даёшь! Ты – художник, Рябинка. Не удивляюсь, что ты стихи пишешь.

Да, я сообщила ему, что занимаюсь рифмоплётством. И даже прочла одно стихотворение. С балкона, когда ещё тепло было. Другому балкону понравилось.

– Так кто же я всё-таки? Художник или поэт? – я хотела ясности.

– Художник – это не только тот, кто рисует. Художник занимается любым творчеством, – Лёва остановился посреди тротуара и обвёл себя руками, – любым. Рисует, пишет стихи, музыку, строит красивый дом, вышивает икону…

Возвращаюсь домой всегда одна. Иногда с Аней Водонаевой стыкуюсь. С одноклассницами взаимно не желаю. С ними я сосуществую на грани «привет-пока-кто последний» (в столовой). Ни малейшего желания эту грань переходить.

Но мечта о дружбе у меня была. Я мечтала, чтобы подружились парни. Лёва и Захар. Чтобы болтали на переменках, обсуждали фильмы Захара, чтобы Лёва его просвещал. Капитонов знал кучу всего! Например, рассказал мне вчера, что жизнь на Земле началась с комет. Кометы, падая на Землю миллионы лет назад, занесли в безжизненный земной океан микроорганизмы. Какой-то микробчик с хвоста кометы свалился в океан: «Ой, тут тепло, хорошо» и давай плодиться! А с другой кометы – другой микроб: «Ой, мне тут тоже понравилось! Давай дружить!» Вот так мы и зародились… И что от тех же комет Земля может погибнуть. А щитом от комет нашей планете служит Юпитер.

Безумно интересно было с Лёвой общаться. Иногда я слушала его, раскрыв рот. Кислицину тоже полезно было бы послушать. Но увы… Если с другими одноклассниками Лёва более-менее разговаривал, даже с Тимкой, то с Захаром и двух слов с начала учебного года не вымолвил. Я однажды спросила, почему он Кислицина игнорирует. А Лёва спросил:

– А кто это?

И мне показалось, что он притворяется. Слишком сильно он прищурил голубые глаза. И лицо при этом стало недоброе. Что ему Захар сделал – не понимаю.

За два месяца рутины мне запомнился лишь один эпизод. Нет, вру. Два. Один связан с Лёвой, второй – с учительницей биологии. Сначала про училку, потому что хорошее следует оставлять на потом.

Мы с Лёвой остались на перемене в кабинете биологии. Дежурные открыли форточки, но мы не вышли в рекреацию, а остановились у стенного шкафа. Там с краю полки за стеклом лежали плоские морские раковины, и Лёва показывал на ту, которая была похожа на раскрытую ладонь.

– Знаешь, в тундре я нашёл камень вот с таким отпечатком. Точно таким.

– Значит, в тундре раньше бушевало море? – догадалась я. – И твой предок плавал рядом с морскими коровами?

Лёвка засмеялся.

– Вряд ли. Мой предок – если о недалёких предках говорить, приехал в Воркуту не по своей воле.

– Он был репрессирован?

– Да.

– А чего же потом не уехал?

– Это длинная и запутанная история. Потом как-нибудь расскажу.

– Хорошо. Не забудь, ага? Мне интересно узнавать про тебя.

– Это чем же я такую честь заслужил, сударыня?

– Ты же новенький! – я хлопнула его по плечу. – А биография новеньких всем интересна. Так уж в жизни повелось, Лёва. Терпи.

Мы уже хотели выйти из класса. Дверь открывала я. И тут я почувствовала, что я этой дверью кого-то пришибла. Опля! Там за дверью совсем-совсем близко, а может быть, даже прислонившись к ней, стояла учительница биологии Зоя Васильевна.

Я не удержалась.

– И совсем не обязательно шпионить, – прошипела я в лицо Зое Васильевне.

– Что? Что ты сказала, Покровская?

– Что слышали.

– Да как ты смеешь?

– А как вы смеете? Вы просто типичная шпионка!

Лёвка дёрнул меня за руку, укрощая мою несдержанность, и мы отправились прочь.

Биологичка осталась у класса булькать что-то возмущённым голосом. А мы уже шли по коридору, рассуждая о том, что некоторые учителя бывают любопытные, как бабки на скамейке в нашем дворе.

– Но вообще-то ты нагрубила напрасно, – сказал Лёва. – Можно было сдержаться.

– Чтоб она в другой раз снова подслушивала, да? Ничего, перебьётся.

– Ладно, может, забудет, – Лёва усмехнулся. – Всё-таки в следующий раз считай до десяти прежде, чем учить старших. О’кей?

– Ладно, подумаю, – буркнула я.

На уроке истории, начавшимся после этой перемены, в класс вошёл историк Порфирий Петрович и сообщил, что меня ждёт директор.

– Ты прямо сейчас можешь пойти в его кабинет, Виолетта.

Я пожала плечами и вышла. Шла и гадала, зачем я понадобилась директору. У меня и в мыслях не было, что Зоя Васильевна доложит директору о таком ничтожнейшем пустяке. В первый день учёбы я тоже что-то не очень лестное сказала училке первоклашек. Она же не пожаловалась!

Директор Игорь Павлович был лысоватым крупным мужчиной. Раньше мне не приходилось с ним сталкиваться. Я просто знала, что вот этот крупный человек, грузной походкой иногда проходящий по коридору, – наш директор.

– Покровская? – Игорь Павлович посмотрел на меня поверх очков. – Проходите, милочка. Садитесь.

В обращении «милочка» не было ничего милого.

Я села перед ним на стул.

– Рассказывайте. Что за инцидент произошёл у вас с Зоей Васильевной.

– Ничего не произошло.

– Как так? У меня другие сведения. Вы обозвали учительницу, которой… э-э-э… пятьдесят три года – можно сказать она годится вам в бабушки – шпионкой. Это как понимать?

Я молчала и высчитывала, годится ли Зоя Васильевна в мои бабушки. Получалось, что нет.

– Молчите. Я думаю, вам надо извиниться и как можно скорее.

– А если не извинюсь?

– Неужели не извинитесь?

Игорь Павлович стал мелко-мелко стучать по столу обратным концом шариковой ручки. Наверное, нервничал. Пожевал губами, внимательно изучая мою физиономию.

«Изучайте. Вы же в первый раз меня видите, – думала я. – И вообще – кого-нибудь из школы вы лично знаете? Из нашего класса, например, ни-ко-го! Чтобы с вами познакомиться, нужно что-нибудь выдающееся совершить. Выдающееся плохое».

– Тогда, может быть, вам придётся уйти из школы.

Ха-ха! Да, так и выдал! Честно говоря, я испугалась.

– В выпускном классе?

– Ну, предположим, десятый ещё не выпускной.

– А что, учителя всегда правы?

– Не всегда. Но ни в коем разе их нельзя оскорблять. Они у нас неприкосновенны. И притом, это ведь было при других учениках? Этим самым вы подрываете авторитет педагога. Не согласны?

– Она его сама подрывает.

– Я вас больше не задерживаю, Покровская.

Это был удар под дых.