Затмение сердца - Габова Елена Васильевна - Страница 3

Возвращаюсь из раздевалки с телефончиком в кармане джинсов, смотрю, из 1 «В» выбегает зарёванный мальчишка. Наверно, потому и выбежал из класса, что заревел. Звонок на урок ещё не звенел. Кто-то побил там парня, что ли.

– Эй, ты чего шумишь? – я возникла перед ним, как мамаша, честное слово. Такой он был маленький, тщедушный, а я такая над ним огромная. Он в костюмчике с галстуком, как у всех первоклашек принято, я уже говорила.

– Та-ак, – мальчишка утёр слёзы одним рукавом, другим.

– Чего «так»? Что за «так» первого сентября? В мир знаний пришёл, разве можно сегодня рыдать, эй, парень?

– Мой буке-ет! – ревёт мальчишка и утирает слёзы рукавами.

– Что твой буке-ет?

– Вы-ыкинули!

– Кто выкинул, куда?

– Учительница-а бросила в у-урну…

Я почесала затылок. Да-а. Задачка с тремя известными. Вот и первый урок бедолаге.

Мы-то, старшеклассники, всё уже понимали. Зачем учительнице много цветов? Зачем дети тащат их в школу? Этот обычай давно надо отменить. Да, да, именно: запретить приносить цветы! Потому что букеты похуже учителя выбрасывают. Что мы, урн с цветами не видели? Да сколько угодно!

– Не реви, Буратино, спасём твой букет. Учительница в классе?

– Нету-у, куда-то ушла-а…

– Ну, веди меня к вам в гости.

Зашли мы к ним в класс, малыши сидят за партами нарядные-нарядные и грустные-грустные, а в урне в углу – цветы, полная доверху урна, букеты вниз головой, как утопленники, без воды, стеблями вверх.

Ненавижу таких училок! Ну, скажите, зачем это надо делать при детях? Что, нельзя цветы в учительскую оттащить? А уж после уроков выбрасывать? Можно и вообще не выбрасывать. Подарить лишние букеты уборщице, в столовую отнести – поварам. Или просто в школьной столовой на столах расставить. Красиво же будет! Празднично!

Я не стала разбираться, где именно у этого мальчишки букет, взяла – и всю урну вверх ногами на пол перевернула. Дети вскочили с мест и к цветам кинулись. Только двое остались за партами – мальчик и девочка, и я поняла, что это их букеты – самые роскошные – стояли на учительском столе. Не хотите, господа, цветов-олигархов за несколько тысяч рубликов? Мне захотелось выкинуть их в окошко. Если бы не хозяева букетов – гордые мальчик и девочка, так бы и сделала, полетели бы цветы из окна на головы прохожим.

Первоклашки каждый свой букетик нашёл, к груди прижал и на место отправился. Второй звонок прозвенел. И тут дверь открылась и на пороге учительница возникла. Молодая. Накрашенная. Ресницы в палец длинной. Наверное, даже не накрашенные, а наклеенные. Хлоп-хлоп на меня этими чёрными карандашами.

– Что тут происходит?

– А то, что цветы в урну бросать не надо, – тихо, чтобы не слышали первоклассники, сказала я ей и вышла из класса. Я почти что на ухо ей это прошипела. Мы же с ней нос к носу столкнулись. Я её даже чуть плечом в дверях не толкнула. А что она проход загородила?

Дверь за моей спиной с грохотом хлопнула, а потом распахнулась.

– Я с тобой ещё разберусь! – закричала мне вслед училка первого «В». И снова дверью бабахнула. Ох, как разозлилась!

Очень мне страшно, ага.

Малышей только жалко. Сразу же видно, какая мымра им в учительницы досталась.

У нас первая учительница была золотой. И с цветами у нас не было безобразий, все четыре года. Нам повезло. Каждые каникулы – поездки, походы. В гости к Дедушке Морозу в Устюг, в аквапарк на автобусе в другой город. Термосы с чаем, бутерброды. До сих пор помню их запах в прогретом автобусе. Надежда Николаевна была наша общая мама. И каждый хотел к ней под крылышко.

Я поспешила в свой класс на третьем этаже. Неохота опаздывать. Вообще-то первое сентября, уроков никаких нет, просто болтология, время встречи, бла-бла-бла, но всё равно… К счастью, классной ещё не было.

– Ты куда исчезла? – Лёва с упрёком взглянул на меня своими голубыми глазами. – Бросила соседа на произвол судьбы.

– Не съели тебя? – съехидничала я. – Вот и ладненько.

Я поглядела на Захара. Его спина в синем свитере выражала полное безразличие.

Вошла Лариса Григорьевна. Она и класс радостно друг друга поприветствовали после летней разлуки.

– А где у нас новенький? – Лариса Григорьевна выглядела Лёву. – Лев Капитонов. Встань, пожалуйста.

Лёва встал.

– Ты, кажется, откуда-то приехал?

– Да. Я из Воркуты.

– О, тундра! – засмеялся Тимка Певченко, и все засмеялись, как будто слово «тундра» теперь означало только «тупой», а не географическое понятие.

Лёвка сел.

– Что смешного – не пойму, – Лариса Григорьевна пожала плечами. – Вы бы лучше расспросили Лёву о месте, где он жил, о школе, в которой учился.

– О девочке, с которою дружил, – подсказал Захар, не поднимая головы от парты.

– О мальчике, которого любил, – продолжил Тимка.

Все снова заржали. В нашем классе все тупые башмаки без шнурков.

– Не обращай внимания, – прошептала я Лёве, – мы олигофрены, ты тут по ошибке.

– Я заметил, – пробурчал Лёвка и уткнулся взглядом в крышку стола.

– Эй, тундра! – крикнул ему в спину Тимка. – У нас в классе традиционная ориентация, имей в виду.

– Певченко! Перестань сейчас же паясничать! – крикнула классная и стукнула ладонью по столу.

– А что я? – заныл Тимка. – Это он про тундру рассказывает.

Лёва больше не стал слушать. Медленно поднялся, дёрнул с крючка под столом рюкзак и пошёл из класса.

– Ты куда, э-э… – классная всполошилась и поглядела в журнал, вспоминая Лёвкину фамилию, – … Капитонов!

– Свежим воздухом подышать. Он тут у вас больно спёртый.

Толкнул дверь плечом и вышел.

– Подумаешь, гордец, – сказал кто-то, – обиделся он…

– А ты, Тимофей, думать должен, – попеняла классная Певченко. – В первый же день глупые шуточки отпускаешь.

Как будто в первый день нельзя глупые шутки, а в другие – пожалуйста. Обидно мне стало за Лёву. С хорошим настроем шёл в наш класс, и вот… Обломилось.

Я тоже достала рюкзак и направилась к двери.

– А ты куда, Покровская? – удивлённо вопросила Лариса. – Что с вами сегодня?

– Я согласна с новеньким. Дышится тут тяжело.

– С тундрой спелась! – выкрикнул Тимка и коротко свистнул в два пальца. Это он меня освистал. Перед выходом я поглядела на Захара. Он смотрел в стол. Хоть бы взглянул на меня!

Я не стала догонять новенького. Ещё подумает – влюбилась. Поплелась домой по его следам. Всё равно больше никаких уроков нет. Высокая фигура Лёвы виднелась в конце улицы, шагал в сапогах-скороходах. Сбегал от нас, приветливых и радушных.

Мама была дома. У родителей сельскохозяйственная страда. Каждый год первого сентября берут день отгула, чтобы выкопать картошку. И мне сразу сказала: идти копать. Даже не спросила, почему я так рано вернулась из школы.

– Отец уже на поле.

– Опять эта каторга! Надоело!

– Не ворчи, Виолетта.

– Не ворчи, не ворчи… Как я это ненавижу! Каждое первое сентября у тебя, мама, песня про картошку. Когда-нибудь она кончится?

– Деньги на автобус на трюмо, – сказала мама вместо ответа, – давай, ешь и догоняй. Может, застанешь меня на остановке.

Картошку, как и все овощи-фрукты, продавали в магазинах – покупай, сколько хочешь. Нет, матери зачем-то надо выращивать её самой! На поле, за городом. Другие овощи она тоже сама выращивала, на даче. Это мамин персональный «бзик», с которым смирился отец. И мне тоже надо перенимать дурацкую привычку овощевода. И тоже смиряться. А я не хочу! Не хочу – и всё!!! Мне не нужна вообще эта картошка, и я уже три года подряд пыталась бастовать. Не тут-то было! Картошка – важное семейное событие, и не пойти её ковырять – значило оставить семью без второго хлеба. А как же! Картошка, выращенная тобой, вкуснее, сочнее, в ней витаминов в сотни, нет, в тысячу раз больше, чем в магазинной – по компетентному мнению мамы и папы. Вот такая стариковская фигня.