Время ушельцев (СИ) - Филимонов Сергей "протоиерей" - Страница 15

— Нет. И не было, иначе бы следы остались.

— Ладно, будем надеяться, что они в эту комнату не заглянут. Знаешь, что там было? Там гномы книги переписывали. Ну и, естественно, для такой работы нужен свет, вот они и прорубили окна в куполе.

— Послушай, Тилис! — воскликнула я, пораженная внезапной мыслью. — А почему иркуны у всех выходов стражу не выставили?

— А кто ж все выходы знает? Ты уже знаешь три, ну, хорошо, два. Я знаю пять. Эйкинскьяльди, потомок последнего государя гномов, как-то обмолвился, что знает двенадцать. В хрониках Мотсогнира, первого из государей, говорится о «восьмидесятичетырехвратном гномьем царстве». А сколько их на самом деле — навряд ли ведомо и самому Сатурну, создавшему горы и их обитателей.

Тилис почему-то печально вздохнул.

— Он гномов сотворил, да? — спросила я, чтобы отвлечь его от каких-то грустных воспоминаний.

— Ага. Глины накопал и сотворил. И что-то они ему не понравились: какие-то, понимаешь, приземистые, бородатые, носатые… Плюнул Сатурн на это дело, сгреб всех праматерей и праотцов гномов в одну кучу, свалил их в старую шахту и забыл про них. Потом глядь — а под землей кто-то копается…

— Ха-ха-ха! — весело рассмеялась я, представив себе эту картину.

— Ха-ха-ха! — расхохотался и Тилис, не в силах более сохранять серьезный вид.

Так, веселя друг друга, мы и добрались до Двимордена.

Там было здорово. Весело трещал костер, звенели струны, пели флейты, кто-то пел, кто-то пил, кто-то мирно беседовал… Но мое внимание приковала женщина в белом платье и короне из литого серебра. Рыжие волосы ее, казалось, горели огнем, и таким же чистым пламенем мерцали огромные синие глаза.

— Привет вам, мои сородичи! — воскликнул Тилис. — Особливо же тебе, моя владычица Тариэль!

«Так он, оказывается, отсюда родом?» — подумала я.

— Мы прошли, — сказал Тилис, отвечая на невысказанный вопрос владычицы. — Через окно в зале для переписки книг. А в ворота идти нельзя, там стража.

Рассказ о моих похождениях занял не так уж много времени, но, закончив его, я заметила, что уже почти совсем стемнело.

— Ой! — спохватилась я. — Мне же пора домой! Меня же, небось, мать там обыскалась!

И вдруг приступ знакомого глухого раздражения настолько сильно овладел мною, что я изо всех сил стиснула зубы, чтобы не выругаться.

— Постой… — сказала Тариэль, внимательно всматриваясь в мое лицо. — Что с тобой? Страшно идти в Верланд?

— Да нет, противно… — призналась я. — И, главное, ничего не могу с собой поделать.

— А тут ничего и не сделаешь, — печально вздохнула она. Голос у нее был такой же чистый и звонкий, как и у всех фаэри. — Просто ты сейчас стоишь перед очень неприятным выбором, и, каков бы он ни был, тебе будет очень больно. Либо ты будешь ходить в Мидгард все чаще и чаще, пока, наконец, не останешься в нем навсегда — и еще долго будешь переживать, у тебя ведь там родные… А здесь — война. Тяжкая. Нескончаемая. Либо ты предпочтешь забыть о нас — и никогда не сможешь, никогда не простишь себе этого, ты же странник по духу, я это вижу. А жить одновременно здесь и в искаженном мире ты не сможешь. Да и никто не сможет. Я ведь пыталась… — грустно улыбнулась она.

Я стояла, потрясенная ее словами, пытаясь переварить услышанное.

— Ладно, иди домой. Или нет, тебе же надо сначала в Замок Семи Дорог, переодеться, — нарушил молчание Тилис.

— В Замок Семи Дорог? — спросила владычица и, когда Тилис согласно кивнул, махнула рукой.

Я шагнула в открывшийся канал и оказалась на том самом месте, где ждал меня Тилис в половине девятого утра.

Переодевшись, я помчалась домой. Меня, правда, назвали «полуночницей», но, в общем, все обошлось без последствий. Правда, мне пришлось на ночь глядя чистить свои сапоги. А то наутро не избежать бы мне расспросов, почему это они у меня все в глине и закапаны свечкой. А так, слава Богу, все опять кончилось ничем.

По меньшей мере один лист был вырван.

Андрей придвинул настольную лампу так, чтобы свет падал на бумагу по возможности косо. Вдавленности от написанного на соседней странице должны давать резкую тень, особенно, если писали твердым карандашом или шариковой ручкой…

«Crystalus, Хрустал… астрологов др… — разбирал Андрей с помощью лупы отдельные обрывки фраз. — Я зн… инное имя, но не буду называть его здесь!»

Эта фраза была выписана с таким нажимом, что Андрей мог бы разобрать ее и без лупы.

«Бог не хоч… погиб, это несо… — продолжал разбирать Андрей. — …ться его переисп… и это… люди Вер…»

Внезапно голова его отяжелела, и строчки мягко поплыли перед глазами. Андрей непроизвольно клюнул носом, а когда поднял голову, перед ним в кресле сидел… Гэндальф.

Его синяя шляпа лежала на коленях. В правой руке он держал трубку, и, казалось, был готов выпустить очередное колечко дыма — и оно полетит туда, куда Гэндальф ему прикажет.

Но Гэндальф укоризненно покачивал головой.

— Бросьте вы это дело, Нэрдан, — сказал он Андрею.

— Не раньше, чем вернется Алиса, — ответил тот, словно бы и не заметив, что Гэндальф назвал его чужим именем.

— Она вернется послезавтра. И, кстати, читать чужой дневник неэтично.

— А из дома сбегать этично?! — неожиданно для себя взорвался Андрей. — Ошиваться черт-те где — это этично?! Она, видите ли, свободна, она, стало быть, выше всех, а ее мать, значит, может глотать валидол горстями! Вся кухня валидолом пропахла!

— А Мидгард пропах кровью.

— Тем более! Она же одна у матери!

— Мы знаем.

— Ах, вы знаете? А что вы еще знаете? Да будь на то моя воля, я бы всем этим путешественникам поставил психдиагноз! И аминазин им колоть, аминазин! — окончательно разозлился Андрей.

— Угу, понятно, — неожиданно миролюбиво произнес Гэндальф. — По деревьям лазают, к эльфам в гости бегают, к чужим берегам, гады, плавают…

— А… — Андрей так и застыл с разинутым ртом. До него только сейчас начало доходить, что он беседует с литературным персонажем.

— Значит, борьба с ушельчеством? — тоном, не предвещающим ничего хорошего, продолжал между тем Гэндальф. — Понятно, только должен вас огорчить. Многие ставили перед собой такую задачу. Во все времена. Только ничего из этого не вышло. И не выйдет. Вот вы в детстве скворечники делали? — неожиданно обратился он к Андрею.

Андрей, у которого язык уже давно прилип к небу, только молча кивнул.

— Вот там птицы поселяются, птенцов выводят, они подрастают, учатся летать, а потом что?

— Улетают совсем, — неожиданно для себя ответил Андрей.

— Вот видите! И птичьи родители нисколько по этому поводу не переживают.

— Так то птицы! А мы же люди, мы обязаны думать о будущем своих детей!

— То, что вы — люди, не избавляет вас от законов этого мира, — резко возразил Гэндальф. — Думать о будущем вы все мастера. А что вы для него делаете? Вон, видели ту гробницу, рядом с Алисиным домом? Здешние некроманты куют в ней силы, способные превратить весь ваш мир в черное стекло — вы хоть это знаете? Вот этакое будущее вы готовите своим детям? Или об этом вы как раз стараетесь не думать? А они жить хотят. Сейчас, а не в будущем. Потому и уходят.

— А вам-то что за дело до угрозы термоядерной войны? — огрызнулся Андрей.

— Да ведь вы и нас этим погубите!

Глаза Гэндальфа возмущенно сверкнули.

— Вы что же, не понимаете этого? Ведь если вы взорвете свой мир, погибнут и все остальные — они же на него опираются!

— А может, и не взорвем, — глупо улыбаясь, пробормотал Андрей. — По крайней мере, эту опасность наша цивилизация…

— Ваша поганая цивилизация, — неожиданно жестко произнес Гэндальф, — вообще не способна жить в мире. Даже с тем миром, который ей дан. Она желает его изнасиловать для удовлетворения своих противоестественных потребностей. Да, собственно, она и заключается в извращении потребностей. И вы еще смеете осуждать ушельцев? А где это написано — «не судите, да не судимы будете»?