Дело медведя-оборотня - Персиков Георгий - Страница 43

В пустом и пыльном коридоре, на деревянной лавке, стоявшей у стены, сидели «Ловцы черных душ». Некоторое время они хранили молчание, прислушиваясь к еле слышным голосам за дверью кабинета, где сейчас находился пойманный оборотень. Наконец Роман встал и обратился к отцу Глебу:

– Отец Глеб, хватит уже молчать, расскажите нам все. Как вы узнали о нем? Неужели молитвы помогли?

Отец Глеб тяжело вздохнул и, посмотрев сначала на Нестора, а потом на Муромцева, тихо ответил:

– Исключительно молитвы, Роман Мирославович. Точнее, молитвы привели меня к некоторым подсказкам. Видите ли, когда я обратился к игумену монастыря с просьбой указать мне заброшенную келью для уединенной молитвы, то он предложил мне поселиться в той самой пещерке в лесу, где лет тридцать назад жил старец Иона. И тогда же мне братья рассказали, что вместе с ним жил насельником местный паренек Андрюшка. Дурачком все его называли, видимо, у него была задержка умственного развития.

– Что же вы молчали, отец Глеб? – воскликнул Барабанов, вскакивая.

– Погоди, Нестор, – остановил его Роман. – Мы слушаем вас, отец Глеб.

– Так вот, – продолжил рассказ отец Глеб, – старец Иона его приютил, учил грамоте и Писанию святому. А еще, как преподобный Сергий, пытался приручить медведя из леса, подкармливая его. Но все закончилось плачевно: Андрюшка раздразнил зверя, старик пытался закрыть парня собой, но медведь ударил отца Иону лапой, тот заболел и вскоре скончался. Монахи его похоронили, парнишку отправили в его деревню, землянку забросили. Но Андрей туда вернулся и следующие три года жил там совершенно один, постепенно сходя с ума.

– Как вы это поняли? – спросил Роман.

– По надписям. Все стены были исписаны молитвами и крестами, которые он вырезал на бревенчатых срубах землянки. Также там были весьма схематичные изображения медведей и пчел со словом «бер». А еще, это самое интересное, были рисунки с изображением человека, который превращался в медведя. Я пришел к выводу, что зверь, убивший благодетеля и второго отца парня, в его голове стал замещать умершего Иону, став его новым отцом. И поэтому парень решил тоже стать медведем.

Тут послышались шаги, дверь кабинета распахнулась, и на пороге показался Рафиков. Вытерев платком пот с красного лица, он сказал:

– Господа, прошу вас.

Все трое вошли в кабинет. Пойманный беролак сидел на стуле, по рукам и ногам закованный в кандалы. В грязных руках его Нестор заметил старые деревянные четки. Увидев перед собой отца Глеба, он, всхлипнув, упал на колени и пополз к священнику. Рафиков хотел было вернуть его обратно на стул, но отец Глеб жестом остановил его и стал гладить арестованного по спутанным волосам. Беролак рыдал, вздрагивая всем телом, прильнув к ногам священника.

– Ну, ну, будет тебе, Андрюша, – успокаивал его отец Глеб, – все уже закончилось. Просто расскажи нам все, облегчи душу.

Тот поднял заплаканное грязное лицо и тонким голосом закричал:

– Расскажу, батюшка! Все расскажу, как есть!

Отец Глеб помог ему сесть на стул и поднес стакан. Андрей, все еще всхлипывая, принялся шумно пить воду, проливая ее на пол. Рафиков кивнул писарю, сидевшему в углу за столом с пером на изготовку. Арестованный, звякнув кандалами, смотря лишь на отца Глеба, начал:

– Вы, отче, ужо знаете, что я жил с батюшкой Ионой. Хорошо мы жили, что и говорить. Молились, псалмы пели, мед собирали, с мишками играли. Да вот только когда мы с Михал Потапычем расшалились, задел он батюшку Иону, тот и помре. Вот и стал я один, как перст. Братии сказал, что вернусь в деревню, да только кому я там нужен был? Я тогда и не умел ничего, какая польза от меня? Вот я и вернулся в нашу с отцом землянку. А мишка, тот, которого батюшка кормил и который его и задел случайно, Михал Потапыч-то, так и приходил. Решил я тогда, что он усыновить меня решил, заместо отца Ионы, стало быть. Мол, неудобно стало, что батюшки меня лишил, тугоумного, вот и решил сам батюшкой сделаться, должно быть. Я начал одеваться в шкуру, как медведь, лицо завесил, чтобы его не смущать, ходить стал по-косолапому. Очень у меня это ловко получалось! Вот он и научил меня в лесу дикой жизнью жить, звериной: мед собирать, по деревьям лазать да от охотников прятаться! Кормил его тем, что в лесу найду. Он потом у меня и с рук ел. Стал он мне за батюшку, полюбил я его очень. Он тоже одинокий был, видать, охотники детишек-медвежат его убили, и мишка меня за сына принял!

Слезы на его лице высохли, и Андрей улыбнулся.

– Удивительно, – прошептал Барабанов, – как травматические галлюцинации полностью заместили реальные воспоминания!

– Эх, баско было! – продолжил Андрей. – Мы даже оленя могли задрать, а после вдоволь мясо его лопать! Рыбу ловили, мишка-то лапой бил, а у меня не выходило, вот я себе лапу-то и смастерил – из палки да шипов, вроде когтей. Я Михал Потапыча учил грибы есть, да они ему не пришлись. А вот ягоды мы с ним хорошо ели, от пуза! Да вот как зима пришла, у него спячка началась. Я тоже хотел как он: веток да мха с листьями в землянку натаскал, два дня провалялся, и все, не смог больше. Грибы с ягодами отошли, мед тоже. Хорошо, что я запасы устроил – понес в деревню Чемгаим мед на ярманку, там меня никто не знал. Мой-то мед дикий, не чета сборному! Нашлись купцы, выменял у них свой медок на сало, соль да серники. Так до Рождества и дожил, а потом беда пришла: детишки в лесу хворост собирали и охотников на берлогу тятеньки навели! Так и убили второго батюшку моего, Михаилу Потапыча!

Андрюшка замолк, и из глаз его снова потекли слезы. Он вытер их рукавом и жалобно сказал, обведя взглядом присутствующих:

– И как мне дальше потом жить было? Сам ведь я ни дупла с пчелами найти не мог, ни зверя завалить! Жил кое-как в своей землянке, ел корешки да кору с веток жевал. Думал, уж помру, не дотяну до весны. Зима лютая тогда вышла, снежная! И вот как-то ночью, когда лежал я обессиленный на ветках, мне кто-то на ухо шепнул, что мне надобно мишкой до конца стать. Только Черным, не бурым. И сам этот, ну, кто шептал, тоже наподобие черного зверя был, только не медведь, такой, как туча.

– Понятно, – проговорил отец Глеб, – кто мог шепнуть такое в оскверненной землянке! Ну-ну, Андрюша, продолжай, мы слушаем.

– Ну, так вот, – сказал Андрей, шмыгая носом, – а как Черным мишкой стать? Сказки-то я знал, надо через березку три раза кувырнуться, потом некрещеного ребеночка убить и его кровью омыться!

– О, господи, – прошептал Барабанов.

Роман толкнул его в бок. Андрей посмотрел на Нестора и продолжил:

– На счастье, в тот раз на мою землянку татарочка-сиротка набрела, в город, видно, шла, да заплутала. Я ее спать уложил, выбрался на свет божий, березку нашел недалече, подломил ее и три раза через нее кувырнулся туда-сюда. Вернулся и зарезал душу невинную, некрещеную да в кровушке измазался.

– Боже мой, страсть какая, – вдруг проговорил молоденький писарь.

– Пиши молча! – рявкнул на него Рафиков.

Андрей словно уже не замечал никого вокруг, он оживился и выпрямился.

– И тогда черный глаз медвежий у меня открылся! – воскликнул он. – Легко-легко стало! Землю-матушку почуял, деревья увидел нужные! Забрался на одно, что повыше, лося выследил, соскочил на него сверху и завалил! Мясо выменял в деревне на сухари с салом. Даже рыбу ловить навострился – сначала деревянной лапой, а потом новую сделал, железную, черную. Ну, я так тесло назвал, которое у кузнеца на мед выменял. Тесло такое с зубцами, с лезвиями, совсем как когти были у тяти-мишки! Приноровился с ним охотиться, как родная рука стало оно мне. А люди меня Беролаком прозвали, мол, медознатец баский, так прозвище и прилипло. После понял, что лучше всего подпитываться силушкой на полную луну. Поначалу девчонок из татарочек выбирал, ведь некрещеные они. Но потом попробовал, и вышло, что и наши сойдут, токмо результат похужее будет. Где их, татарочек-то, напасешься? Сила медвежья росла во мне, научился совсем хорошо мед искать, сам его на травах настаивал и продавал. Нашлись и ценители, кто большие деньги платил за него.