Дело медведя-оборотня - Персиков Георгий - Страница 46

Священник перевел дух и заговорил вдруг с куда большим жаром, так, что никто не решался перебить его вопросом или замечанием. Все слушали его речь с огромным вниманием.

– Я был в землянке, где он жил. В его берлоге. Все стены там покрыты рисунками, которые он вырезал в течение всей своей жизни. Самые первые детские рисунки изображают лесных зверей – медведей, лис, волков, пчел и ульи. Но со временем рисунки становятся все более странными, пугающими. На них изображен полумедведь-получеловек на разных стадиях перевоплощения. Странные схемы и надписи, напоминающие руны. Кровавые страшные сцены и заклинания черной магии. Вот что произвел его воспаленный мозг, измученный холодом, голодом, болезнью и потрясениями. А главное – одиночеством, отсутствием любви, отсутствием Христа в его душе. Вы слышали сказки, которые рассказывают детям в крестьянских избах? Сказки, которые слышали, лежа в колыбели, наш убийца и множество прочих детей? В этих сказках ведьмы варят детей живьем и закапывают их кости, звери убивают и пожирают друг друга, жестокость, страх и смерть наполняют окружающий мир. Они ведь пропитаны этой ужасной тьмой нашего прошлого, древних веков, тьмой, в которой нет Божьего света! Христос способен развеять эту тьму, с помощью поста и молитвы победить черное волшебство. Апостол Петр победил Симона Волхва и сбросил его с небес силой своей веры. Увы, нам это не удалось… В душе, которую мы могли бы спасти, Симон Волхв победил. И научил нашего колдуна-беролака летать. Прыгать с деревьев на головы несчастных детей, таких же сирот, как и он. В своем безумии он верил, что эти жуткие ритуалы действительно дают ему силы и защищают его. Он насиловал, пил кровь и пожирал их плоть, прямо как в этих древних черных сказках… Он…

Отец Глеб замолчал, не в силах продолжать. Никто не решался прервать образовавшуюся тишину, пока наконец градоначальник не произнес примирительным тоном:

– Ну зачем же вы так убиваетесь, ваше преподобие. Вы сделали все, что могли, остановили убийцу, спасли, я уверен, множество жизней. Почему же вы так расстроены? Неужели было бы лучше, останься негодяй на свободе?

– Если бы я только мог знать раньше. Если бы я только мог узнать, найти его и обнять. Тогда ничего этого не было бы. Всего этого зла, – странным голосом произнес отец Глеб, ни к кому конкретно не обращаясь. – Но я смог обнять его только перед тем, как палач завязал ему глаза. А он все умолял, умолял не отпускать его руку. Он повторял: «Батюшка, батюшка, не бросай меня». И он говорил не про мой духовный сан. Он просил меня так, словно я был его отцом… Прошу вас простить меня.

В полной тишине отец Глеб встал и покинул кабинет. Тяжелая дверь затворилась, шаги стихли в коридоре, а пауза по-прежнему висела в кабинете министра внутренних дел. Собравшиеся избегали смотреть друг другу в глаза.

– Конечно, хм… такая специфическая служба тяжело сказывается на сотрудниках… – наконец выдавил из себя Будылин. – Возможно, стоит им дать небольшой отпуск, чтобы восстановить силы.

– Разумеется, разумеется. Отпуск, безусловно, стоит устроить, – оживился министр. – Роман Мирославович, можете отправляться в отпуск всей вашей командой. После того как закончите расследование в городе А., немедленно отправляйтесь на воды, нервы необходимо лечить, обязательно, обязательно.

– Нам нужно ехать в А.? – в недоумении переспросил Муромцев.

– И как можно скорее! Неужели Иван Дмитриевич вам ничего не сказал? Сегодня же в ночь собирайтесь, откладывать нельзя. Только вот… – министр замялся. – Отца Глеба я бы на вашем месте пока с собой не брал. Что-то расклеился ваш батюшка совсем. Не выдержал морального напряжения. Хорошо бы отослать к нему кого-нибудь, он так резко ушел. Волнуюсь, все ли с ним хорошо.

Муромцев уже было привстал, чтобы вызваться, но Будылин жестом остановил его:

– Я пойду, догоню отца Глеба. Вам, Роман Мирославович, лучше остаться здесь и ознакомиться с подробностями нового расследования.

Отца Глеба он нашел недалеко, возле окна в безлюдной части министерского коридора. Священник застыл в коленопреклоненной позе с закрытыми глазами, и только движение губ, шепчущих молитву, выдавало в нем жизнь. Будылин подошел к нему тихо, боясь помешать, но отец Глеб услышал шаги и обернулся.

– Простите, не хотел вас прерывать. Просто хотел сказать вам. Я выслушал вашу проникновенную речь со всем вниманием и серьезностью и… Знаете что, батюшка, вы же сами понимаете, что напрасно убиваетесь. Понимаете, что он не был ваш сын, ни духовный, ни мирской. И отца вы ему заменить уже не сумели бы. Как священник, вы сделали все, что могли, и даже больше, нет смысла себя корить. Лучше представьте себе детей, которых вы спасли через эту жертву. Сколько их? Вероятно, десятки! И все они могут стать вашими духовными детьми. Настало время подумать о живых. Нам еще многих нужно спасти, и впереди немало работы.

Отец Глеб покачал головой и медленно поднялся с колен.

– Да, вы правы, Иван Дмитриевич. Я чуть не поддался искушению, чуть не покорился слабости. Недопустимо бросить живых ради мертвых и оставить слабых без защиты. Только вот одно мне не дает покоя… Я был с ним во время казни столько, сколько было возможно, и слышал его последние слова. Он обратил их ко мне.

– Да уж. Такое действительно может впечатлить. И что же он сказал перед тем, как ему накинули петлю на шею?

– «Спасибо, батюшка». Но не как священнику. А как сын к отцу.