Шаманка (СИ) - Тихонова Наталья - Страница 1

«Дамы и господа, само понятие «секретность» противоречит свободному и открытому обществу. Мы, по своей природе и исторически, народ, противостоящий, секретным обществам, тайным орденам и закрытым собраниям. И эта система, мобилизовав многие материальные и человеческие ресурсы, построила крепкую, высокоэффективную машину, которая осуществляет военные, дипломатические, разведывательные, экономические, научные и политические операции. Все эти приготовления держаться в секрете и не публикуются. Её ошибки сокрыты и не выносятся на свет. Несогласных она заставляет замолчать. Не считаясь со слухами, для неё хороши все средства. Ни один секрет не раскрыт. Поэтому в древних Афинах был закон, который запрещал гражданам избегать публичной полемики. Я прошу вашей помощи в важном деле информирования и предупреждения народа Америки. Уверен, что с вашей помощью, люди станут такими, какими они рождены – свободными и независимыми.»

Это последняя речь Джона Фицджеральда Кеннеди, которая была записана на телевидении, но никогда не была показана по национальным каналам. Кому надо – тот услышал. Через десять дней после этой записи, 22 ноября 1963 года президента убили.

После трехмесячного путешествия Николай Григорьевич Никульский, осужденный за растрату казенных денег, наконец, добрался по замерзшему Сибирскому тракту до места отбывания ссылки. Бывший коллежский асессор, с располагающей наружностью молодой мужчина, смиренно готовился принять свою незавидную участь. Прибыв за личный счет к месту поселения, он счастливо избежал ужасов этапа, когда партию арестантов – разбойников и убийц – ведут в кандалах по жутким грунтовым дорогам в Забайкалье и еще дальше до китайской границы.

Разжалованный и осужденный на семь лет сибирской ссылки за крупную покражу казенной кассы, он терпеливо сносил все невзгоды своего вынужденного путешествия. За неимением иных радостей он находил приятное в том, что ему не пришлось проделывать этот путь летом, когда комары и мошка заедают путников насмерть. Равно как и в межсезонную распутицу – время, когда в разверзшейся после дождей хляби колеса телег увязают по самую ось. Сейчас Николай Григорьевич с грустью и с облегчением думал: наверное, это хорошо, что он, петербургский повеса, не успел обзавестись женой и детьми, которые могли бы по причине его легкомыслия остаться без кормильца.

Место ссылки Николаю Григорьевичу назначили на одной из дальних застав Сибирского линейного войска. По прибытии он вручил сопроводительные документы казачьему сотнику – коменданту крепости, и счет дней заточения для бывшего коллежского асессора начался. Не имея возможности в полной мере возместить растраченные и проигранные в карты деньги, лишенный чести и всех прав состояния, он уже не надеялся на высочайшее помилование. Дорога на государственную службу отныне была для него закрыта. Пораженный в правах бывший государев слуга, теперь он не мог заниматься ни юридической, ни преподавательской или какой-нибудь иной связанной с умственным трудом деятельностью. Это сильно осложняло дело, ибо ничего стоящего руками Николай Григорьевич делать не умел.

В Сибири ссыльнопоселенцам категорически возбранялось без особого дозволения самовольно покидать место своего водворения, и это обстоятельство превращало ссылку в тюрьму, правда, с более мягким режимом. Хотя большинство побегов и были заранее обречены на провал, но тем не менее подобные намерения среди осужденных время от времени все же возникали. За попытку покинуть ссылку в пределах Сибири пойманный беглый преступник строжайше карался переводом в еще более отдаленное место или к тюремному заключению сроком до двух лет, а за побег в европейскую часть страны так и вовсе грозила каторга. И лишь по прошествии десяти лет после освобождения лишенцу могли быть возвращены его прежние права, и понятное дело, что доживали до этой милости немногие.

Николаю Григорьевичу, как человеку благородного происхождения, отгородили комнатушку в большом рубленом доме, где проживали еще двое таких же ссыльных. Оба эти господина оказались из политических и крайней степени идейных. Они явно не считали осужденного по уголовной статье проворовавшегося царского чиновника персоной, достойной своего дружеского участия.

Обстановка, окружавшая Николая Григорьевича, не слишком располагала к приятному проведению времени, и надо было искать себе какое-либо занятие, без которого мужчина от дефицита впечатлений постепенно сходит с ума либо запивает насмерть. Хотя, если подумать, одно другому не мешает. К счастью для Николая Григорьевича, на территории острога размещалась фактория по закупке пушнины как у местных аборигенов, так и у прочего вольного охотничьего люда. Это помогало улучшить отношения местных тунгусов с казаками, на которых помимо охраны границы лежала еще и обязанность сбора ясака. Царское правительство мудро рассудило, что торговля лучше понуждения, и казакам было предписано строгое указание «призывать ясачных лаской и приветом, а не жесточью, и налогу обиды у ним никак не чинить».

По прибытии на место Николай Григорьевич, оставаясь под надзором, был обязан избрать себе род жизни и приписаться либо в мещанство, либо в сельское состояние. С дозволения местного начальства он мог заниматься промыслами или мелкой торговлей. Грамотные люди нужны всегда и везде, и Николай Григорьевич весьма удачно пристроился в местную факторию приказчиком. Немудреное дело давало невеликий, но стабильный доход и помогало скрасить отсутствие приятного общества вообще и женского в частности. Если в отдаленных губерниях европейской части России администрация в местах ссылки стесняла ссыльных в занятиях умственным трудом, с точностью выполняя соответствующие предписания из столицы, то в Сибири, особенно в труднодоступных ее местах, администрация, не опасаясь внезапных инспекций, смотрела сквозь пальцы на подобную вольность.

Так прожив несколько месяцев и дождавшись теплого времени, Николай Григорьевич решил поближе узнать прилегающие окрестности и, если бог даст, развлечь себя охотой. Взяв провианта на пару дней и ружье с припасами, он с разрешения коменданта, с которым у него за карточным столом по вечерам сложились почти дружеские отношения, решил пройтись по верховью ближней реки, планируя не рисковать напрасно и не углубляться далеко в лес. Идти одному в тайгу без проводника неопытному человеку было дело безрассудным и даже глупым, но он об этом пока еще не знал.

Пройдя несколько верст по течению вверх, он заночевал первую ночь у костра на высоком берегу, соорудив себе шалаш из еловых веток. На второй день, уже достаточно осмелев и почувствовав себя человеком почти наторелым, он решился отойти подальше от реки и углубиться в чащу тайги. От присутствия ружья за спиной любой человек резко глупеет, а неопытный так особенно.

День был на редкость ясный и безветренный. Прошлогодний мох приятно пружинил под подошвами сапог, а уже достаточно горячее солнце, пробиваясь сквозь тяжелые лапы елей, ласково припекало щеку, поэтому настроение у Николя Григорьевича было прекрасное. Поплутав немного, где-то примерно через час он вышел на поляну с поваленными старыми деревьями и нос к носу неожиданно столкнулся с молодой и довольно худой после зимней спячки медведицей. Обычно медведица бывает опасна только в том случае, если человек нечаянно окажется рядом с ее медвежатами. Именно так в этот раз и произошло. Николай Григорьевич оглянулся и с ужасом увидел двух медвежат, каким-то образом оказавшихся у него за спиной.

Опытный охотник постарался бы медленно отойти в сторону, дав матери возможность, немного попугав незваного гостя, увести детенышей, и инцидент бы был исчерпан. Но мужчина впал в ступор, не зная, как поступить. Ничего хорошего от этой встречи ждать не приходилось. Зверюга, рыча и фыркая, двинулась на незадачливого путешественника, и тот мысленно попрощался с жизнью. Медленно пятясь от надвигающегося зверя, он непослушными пальцами судорожно пытался снять ружье с плеча. Это было большой глупостью с его стороны, ибо подобные телодвижения зверь обязательно истолкует как реальную угрозу, и ответные действия не заставят себя ждать. А медведица хоть и была молодая, но, видимо, уже знала запах оружия.