Черные Мантии - Феваль Поль Анри - Страница 70

• Предыдущая
• 70/142
• Следующая

В тот вечер, о котором мы говорим, Эдме, бледная и печальная, была на своем посту, поглядывая из-за убогих занавесок на противоположные окна. Внезапно глаза ее заблестели радостью: комната Мишеля осветилась.

Блудный сын вернулся домой. Два его дружка, занимавшие соседнюю комнату, трудились: они трудились все время самым усерднейшим образом. Мишель вошел к ним и что-то сказал. Они тотчас же взяли шляпы и вышли. Казалось, он их прогнал. Оставшись один, Мишель занялся окном – даже не бросив взгляд напротив, он тщательно прикрыл его шторой.

Недолгой была радость бедной девушки.

Через несколько минут за закрытой шторой мелькнула тень. Это не была тень Мишеля. Сжав сердце обеими руками, Эдме бессильно упала на стул: в комнате Мишеля находилась женщина.

Девушке стало дурно, и она прикрыла глаза. Когда она их открыла, за белой шторой никого не было. Или ей показалось? Если бы можно было поверить в это!

Эдме решила все разузнать. Мать спала, утомленная дневной работой. Девушка спустилась вниз, пересекла двор и незамеченной оказалась на черной лестнице, которая вела наверх к Мишелю. Сердце ее бешено колотилось, от волнения она ослабла и боялась упасть замертво, ничего не узнав. Лестница не была освещена на том этаже, где проживал Мишель, там царила тьма. За дверью его разговаривали, полоска света обозначала порог. Женский голос в комнате Мишеля сказал:

– Но это секрет, от которого зависит моя жизнь. Ни одна душа не должна знать, как я люблю тебя!

– Мы подыщем пароль, – ответил Мишель. – Я придумал! Когда к вам явится от меня посланец, он должен спросить у вашего слуги; «Будет ли завтра день?»

Эдме почувствовала, что умирает, и двинулась вниз нетвердым шагом. Лишь только она начала спускаться, дверь Трехла-пого, калеки из почтовой конторы, расположенная с другой стороны площадки, приотворилась. Эдме услышала шуршание шелка, сквозь тьму проскользнул силуэт женщины, видимо, элегантной и молодой. Полагая, что ее не видит никто, незнакомка остановилась перед дверью Мишеля и приложила ухо к замочной скважине. Целую минуту она подслушивала, затем постучала в дверь резко и сильно. Свет тотчас погас в комнате Мишеля.

Дверь открылась; другая женщина, та самая, тень которой мелькнула за белой шторой, стремительно вышла и натолкнулась на незнакомку, испустившую сухой и короткий смешок. Вышедшая женщина кинулась к лестнице, но в темноте споткнулась на первой же ступеньке. Эдме, застыдившаяся своего шпионства, бросилась было бежать, но вдруг почувствовала сильный толчок – два крика слились в один. Придя в себя, Эдме почувствовала, что в волосах ее что-то застряло, она поднесла руку к непокрытой голове и вытащила запутавшийся в прядях крошечный предмет, оброненный посетительницей Мишеля в момент их нечаянной сшибки.

Девушка рассмотрела предмет: подвеска, вырванная из уха, женщина, видимо, вскрикнула от боли. И никого рядом: Эдме осталась на лестнице в полном одиночестве. Обе дамы исчезли, точно по волшебству. Добравшись до своей комнаты, девушка рассмотрела подвеску как следует – изумительной красоты бриллиант, оправа слегка запачкана кровью.

В ту же ночь у Эдме началась сильнейшая лихорадка, которая чуть не свела ее в могилу. Пропавший бриллиант никто разыскивать не пытался.

Сколько бы ни насмешничали над мансардой, она продолжает делать свое великое дело, давая прибежище таланту, мужеству и красоте. Я знаю людей, которые не могут смотреть без волнения на маленькие окошечки, распахнутые под самыми крышами. Они парят над Парижем, эти опознавательные знаки гениев.

Разумеется, вовсе не обязательно, чтобы гениальный человек в свои двадцать лет непременно платил восемнадцать франков за какую-нибудь чердачную конуру. И среди великих людей встречаются такие, что с молодых ногтей живут в холе и неге, но они все-таки исключение. Оставив презрение или боязнь, улыбнитесь мансарде, которую воспели поэты. Высота способствует вызреванию, на самых верхних ветках парижского леса появляются изумительные плоды, ценимые во всем мире.

Итак, мы в мансарде, во второй комнате той квартирки, где обитает наш герой Мишель. Обстановка неприхотлива: стол, шесть стульев, две узенькие деревянные кровати, пузатый комод с остатками фанеровки из розового дерева, два шкафа, на камине вместо часов красуется большая тыква.

По гвоздям развешаны носильные вещи, правду сказать, не очень приглядного вида. В центре стола письменные принадлежности, трубки и два стакана возле графина с водой. Единственная свеча скупо освещает этот суровый пир интеллекта. На панелях никакой позолоты, потолок без изящной росписи, пол, не застеленный турецким ковром, источает холод, кровати без роскошных занавесей и совершенно голые окна.

В этих простых декорациях, не требующих особых расходов, легко представить себе двух молодых людей, парижан, конечно, хотя оба они родом с берегов Орна (парижан из Парижа не бывает), двух поэтов, двух избранников будущего. Первый одет не без некоторого кокетства: на выглядывающие снизу кальсоны ниспадают многочисленные складки халата из набивного кашемира, не сохранившего даже намека на былое приличие. Другой в брюках, на которые напущена цветная рубашка, перепоясанная шарфом с серебряной бахромой, добытом, видимо, на маскараде.

Первый молодой человек: двадцать лет, волосы светлые, шелковистые, черты лица тонкие, немного женственные, но очень удачного рисунка, интересная бледность, большие голубые глаза, скандалист и мечтатель одновременно. Пенковая трубка.

Второй молодой человек: трубка фарфоровая, волосы темно-русые с пепельным оттенком, слегка курчавые, голова круглая, шея крепкая и коротковатая, нос вздернутый, глаза смышленые, рот детский, двадцать два года, бородка, которая ему совсем не идет. Зовут Этьеном. Другого зовут Морисом, и свежепробившиеся усики очень украшают его лицо.

Этьен и Морис такие же закадычные друзья, как Эшалот с Симилором. Мелодрама, парижское бедствие, треплет их не менее жестоко, чем покровителей упакованного в картонку младенца Саладена, но на другой манер. Это простаки рангом выше: друзья имеют честь быть начинающими авторами и подвергают свое воображение жестоким пыткам в надежде постичь наконец тот невинный механизм, что заставляет каждый вечер рыдать самых цивилизованных дикарей вселенной.

Ах! Быть драматургом труднее, чем состоять в жандармах! Однако они обладают хорошей памятью, немалым остроумием и полным отсутствием здравого смысла; с таким вооружением в театре можно далеко пойти, если не собьет с избранного пути прискорбная идея заняться французской прозой.

Единственная дверь – ведущая в комнату Мишеля – выкрашена в темно-коричневый цвет и напоминает школьную доску. На ней мелом выведено эффектное заглавие будущего шедевра:

«ЧЕРНЫЕ МАНТИИ»

Действующие лица:

Олимпия Вердье, светская львица, 35лет;

Софи, влюбленная барышня, 18лет;

Маркиза Житана, жанровая роль, возраст ad libitum;[14]

Ааьба, инженю[15], 15-16лет, дочь Олимпии Вердье;

Молодчик Черных Мантий (роль для Мелинга);

Вердье, миллионер-парвеню, муж: Олимпии, эльзасский акцент;

Господин Медок (переделанный Видок), жанровая роль, весьма и весьма интересная;

Эдуард, первый любовник, 20 – 25лет;

Комики.

Это уже кое-что – иметь такое заглавие и столько действующих лиц. Остальное придет с Божьей помощью.

В тот момент, когда мы отважились войти в санктуарий, двое авторов пребывали в состоянии лихорадочного возбуждения, вызванного отнюдь не содержимым графина, а флюидами святого искусства. Они спорили пылко и ожесточенно, человек несведующий мог бы забояться катастрофического исхода.

– Это бурлескно! – негодовал хорошенькой Морис.

– Вот еще, бурлескно!

– Бурлескно насквозь! Я утверждаю это!

– А я утверждаю, – вскричал Этьен, запуская пятерню в курчавые волосы, – что в этом главное. Это держит пьесу, делает ее прочной. Как монумент! Как собор!

• Предыдущая
• 70/142
• Следующая