Вавилон. Сокрытая история - Куанг Ребекка - Страница 3

Мальчик посмотрел на заглавие. «Исследование о природе и причинах богатства народов» Адама Смита. Он покачал головой.

– Увы, не читал.

– Ничего страшного. – Профессор открыл книгу посередине и ткнул пальцем. – Прочти вслух. Вот отсюда.

Мальчик нервно сглотнул, откашлялся и начал читать. Книга была угрожающе толстой, шрифт – мелким, а текст оказался сложнее, чем в легкомысленных приключенческих романах, которые мальчик читал с мисс Бетти. Он запинался на незнакомых словах, о значении и произношении которых мог только догадываться.

– Спе… специальные выгоды, которые всякая колони… колонизирующая страна извлекает из принадлежащих ей колоний, бывают двух родов: во-первых, это те обычные выгоды, которые всякое государство извле… кает? – Он откашлялся. – Извлекает от подчиненных ему вла… владений[3].

– Достаточно.

Мальчик понятия не имел, о чем он только что прочел.

– Сэр, что…

– Все хорошо, – сказал профессор. – Я и не рассчитывал, что ты разбираешься в международной экономике. Ты хорошо справился. – Он отложил книгу, покопался в ящике стола и достал оттуда серебряную пластину. – Помнишь это?

Мальчик уставился на пластину широко открытыми глазами, боясь до нее дотронуться.

Он уже видел такие пластины. В Кантоне они встречались нечасто, но все о них знали. Иньфулу – серебряные талисманы. Их прикрепляли на носах кораблей, на бортиках паланкинов, подвешивали над дверями складов в квартале иностранцев. Мальчик так и не понял, зачем они нужны, а дома никто не объяснил. Бабушка называла их «заклинаниями богатеев», металлическими амулетами, несущими благословение богов. Мать считала, что в них заперты демоны, которых можно вызвать, чтобы они исполнили волю хозяина. Пластины нервировали даже мисс Бетти, которая всегда с громким презрением отзывалась о туземных китайских суевериях и постоянно распекала его мать за то, что та внимает голодным духам. «Это колдовство, – говорила она. – Порождение дьявола, вот что это такое».

Поэтому мальчик не знал, что делать с иньфулу, он помнил только, что одна такая пластина несколько дней назад спасла ему жизнь.

– Ну, давай, – сказал профессор Ловелл, протягивая ему пластину. – Посмотри на нее. Она не кусается.

Мальчик поколебался, но все же взял ее обеими руками. Пластина была гладкой и холодной на ощупь, но в остальном совершенно обычной. Если в ней и томился демон, то очень хорошо спрятался.

– Можешь прочитать, что там написано?

Мальчик присмотрелся и заметил надпись: крохотные слова, аккуратно выгравированные с обеих сторон пластины. На одной стороне – английские буквы, на другой – китайские иероглифы.

– Да.

– Прочитай вслух. Сначала по-китайски, потом по-английски. Говори четко и ясно.

Мальчик узнал иероглифы, хотя написаны они были странно, как будто кто-то скопировал их черточка за черточкой, не понимая значения. 囫圇吞棗.

– Хулунь тунь цзао, – медленно прочел он, стараясь четко произносить каждый слог. Потом переключился на английский: – Принимать, не раздумывая.

Пластина загудела.

Его язык тут же раздулся, перекрыв гортань. Задыхаясь, мальчик судорожно глотнул воздуха. Пластина упала к нему на колени и энергично завибрировала, заплясала как одержимая. Рот наполнился приторной сладостью. Похоже на финики, подумал мальчик как в тумане, и перед глазами начало чернеть. Мягкие, сладкие финики, спелые до тошноты. Он тонул в них. Горло полностью закупорилось, он не мог дышать…

– Вот. – Профессор Ловелл наклонился и забрал пластину с коленей мальчика.

Тот сразу же снова смог дышать нормально и повалился на стол, хватая ртом воздух.

– Любопытно, – сказал профессор Ловелл. – Никогда не видел такой сильный эффект. Какой вкус ты ощущал во рту?

– Хунцзао. – По щекам мальчика потекли слезы. Он поспешно переключился на английский: – Финики.

– Хорошо. Очень хорошо. – Профессор Ловелл долго смотрел на него, а потом опять сунул пластину в ящик стола. – Даже превосходно.

Мальчик вытер с лица слезы, хлюпая носом. Профессор Ловелл откинулся на спинку кресла, дожидаясь, пока мальчик придет в себя.

– Через два дня, – наконец сказал он, – мы с миссис Пайпер покинем эту страну и отправимся в город под названием Лондон, в страну под названием Англия. Не сомневаюсь, ты слышал о них.

Мальчик неуверенно кивнул. Лондон был для него как Лилипутия – далекий и воображаемый, фантастическое место, где никто и близко на него не похож, не говорит и не одевается, как он.

– Предлагаю тебе поехать с нами. Ты будешь жить в моем поместье, я предоставлю тебе комнату и содержание, пока ты не подрастешь и не сможешь сам зарабатывать на жизнь. Взамен ты будешь обучаться по разработанной мной программе. В основном языкам – латыни, греческому и, разумеется, мандаринскому. Жить ты будешь в комфорте и достатке и получишь наилучшее образование. Я прошу от тебя лишь усердия в обучении.

Профессор Ловелл сомкнул руки словно в молитве. Мальчика смутил его тон, совершенно лишенный эмоций. Непонятно было, хочет ли профессор Ловелл видеть его в Лондоне, предложение выглядело скорее сделкой, чем усыновлением.

– Настоятельно советую тебе принять мое предложение, – продолжил профессор Ловелл. – Твоя мать и дедушка с бабушкой умерли, отец неизвестен, а другой родни у тебя нет. Останешься здесь, и у тебя не будет ни пенни за душой. Ты познаешь лишь нищету, болезни и голод. Если повезет, найдешь работу в порту, но ты еще мал, так что несколько лет будешь жить на подаяние или воровать. А если доживешь до зрелого возраста, то сможешь рассчитывать лишь на тяжелую долю моряка.

Мальчик завороженно смотрел на лицо профессора, пока тот говорил. Не то чтобы мальчик никогда прежде не встречал англичанина. Он видел множество моряков в порту, со всем разнообразием белых лиц: от широких и румяных до истощенных, землистого цвета или бледных и суровых. Но лицо профессора представляло собой загадку другого рода. На нем имелись все обычные человеческие черты – глаза, губы, нос, зубы, все совершенно нормальные и здоровые. Говорил он тихо и без интонаций, но все равно вполне по-человечески. Однако тон его голоса и лицо были совершенно лишены эмоций. Просто чистая доска. Мальчик никак не мог догадаться, что на самом деле чувствует профессор. Описывая раннюю и неизбежную смерть мальчика, профессор как будто перечислял ингредиенты для рагу.

– Но почему? – спросил мальчик.

– Что почему?

– Почему вы хотите, чтобы я поехал с вами?

Профессор кивнул на ящик, в котором лежала серебряная пластина.

– Потому что у тебя получается.

Лишь тогда мальчик понял, что это было испытание.

– Вот условия моего попечительства. – Профессор Ловелл подвинул по столу двухстраничный документ. Мальчик взглянул на него, но быстро бросил попытки читать плотные завитки почти неразборчивого почерка. – Они вполне просты, но прочитай документ, прежде чем подписывать. Сумеешь сделать это перед тем, как лечь в постель?

Мальчик был слишком потрясен и лишь кивнул.

– Очень хорошо, – объявил профессор Ловелл. – И еще кое-что. Мне пришло в голову, что тебе нужно имя.

– У меня есть имя, – ответил мальчик. – Меня зовут…

– Нет, оно не подойдет. Его не сможет произнести ни один англичанин. А мисс Слейт не дала тебе имя?

Вообще-то, дала. Когда мальчику исполнилось четыре года, она настояла, что ему нужно такое имя, чтобы англичане воспринимали его всерьез, хотя никогда не уточняла, какие такие англичане. Они выбрали имя наугад из детской книжки стихов, и мальчику понравилось перекатывать на языке твердые и округлые слоги, поэтому он не стал жаловаться. Но больше никто в доме не называл его так, и вскоре мисс Бетти тоже перестала. Мальчику пришлось задуматься, прежде чем он вспомнил.

– Робин[4].

Профессор Ловелл на мгновение замолчал. Выражение его лица смутило мальчика: брови нахмурены, словно в гневе, но уголок губ приподнят, будто от удовольствия.