Горбун, Или Маленький Парижанин - Феваль Поль Анри - Страница 55

• Предыдущая
• 55/153
• Следующая

— Разуй его, — сказала мне она.

Я, не раздумывая, подчинилась. У Анри на ногах были сандалии и гетры, какие носят махо. У меня так тряслись руки, что я не могла развязать ремни.

— Быстрей! Быстрей! — торопила меня Флор.

При этом она докрасна раскалила на пламени фонаря острие кинжальчика. Я почувствовала, как тело Анри дрогнуло: это раскаленная сталь вонзилась ему в ладонь. Затем острие было снова раскалено и пронзило вторую ладонь моего друга. Но он даже не шелохнулся.

— А теперь подошвы! — воскликнула Флор. — Быстрей! Быстрей! Он должен четырежды испытать боль.

Кинжал отделился от огня. Флор запела песню на каком-то неведомом языке. Она кольнула подошвы Анри. Губы его судорожно дернулись.

— У меня долг перед этим молодым сеньором, — сказала Флор, следя, когда пробудится Анри, — и перед тобою, милая моя Аврора. Без вас я умерла бы с голоду. А из-за меня вы выбрали эту дорогу, так что это я завела вас в ловушку.

Питье шотландских колдуний изготовлено из сока той разновидности рыжего курчавого салата-латука, которую испанцы называют lechuga pequena, в смеси с известным количеством настоя табака и экстракта из обычного полевого мака. Это сильнейшее наркотическое средство. Что же касается метода выведения из сна, так похожего на смерть, я, матушка, рассказала вам то, что видела собственными глазами. Уколы раскаленным железом без цыганской песни, по утверждению Флор, не дают никакого результата. Точно так же в венгерской сказке, которую так увлекательно рассказывала мне моя милая Флор, ключ от сокровищ Офена76 не мог открыть хрустальную дверь в горе, если владелец ключа не знал волшебного слова «мара морадно».

Когда Анри поднял веки, я прильнула губами к его лбу. Он с растерянным видом огляделся. Но на его устах играла слабая улыбка. Когда же Анри увидел скелет старого Хаджи, лицо его стало серьезным и замкнутым.

— Так вот какого товарища выбрали мне, — промолвил он. — Через месяц нас уже нельзя было бы отличить.

— В дорогу! — вскричала Флор. — К восходу солнца мы должны быть далеко от гор.

Анри уже был на ногах.

Лошади ждали нас у входа в расщелину. Флор ехала первой как проводник: она уже неоднократно бывала в здешних местах. На последний гребень Баладрона мы начали подниматься, когда еще светила луна. К рассвету были около Эскориала. А вечером въезжали в столицу Испании.

Я была безумно счастлива: было решено, что Флор останется с нами. Она не могла вернуться к своим соплеменникам после того, что сделала для нас. Анри сказал мне:

— Аврора, у тебя будет сестра.

С месяц все шло хорошо. Флор пожелала, чтобы ее наставили в основах христианской религии; она приняла крещение в монастыре Воплощения, а первое причастие — вместе со мною в церкви францисканцев. Она была набожна — искренне и на свой лад, однако монахини ордена Воплощения, которые надзирали за нею как за новообращенной, хотели от нее набожности совсем иного свойства.

Но бедняжка Флор, верней, Мария де ла Санта Крус, не могла им дать того, что они от нее требовали.

Однажды утром мы увидели ее в старом цыганском наряде.

Анри улыбнулся и молвил:

— Милая пташка, ты задержалась с отлетом.

А я, матушка, плакала, потому что любила Флор, любила всем сердцем!

Она обняла меня, у нее тоже стояли слезы в глазах, но это было сильней ее. Флор ушла, пообещав вскоре прийти. Увы, в тот же вечер я видела ее на Пласа Санта в окружении простолюдинов. Она танцевала с баскским бубном, а потом гадала прохожим.

Мы поселились на задах калье Реаль на небольшой скромной улочке, к которой подступали большие прекрасные сады.

Только потому что я француженка, матушка, я не тоскую в Париже по чудесному испанскому климату.

Мы больше не испытывали нужды. Анри сразу же занял достойное место среди первейших резчиков Мадрида. У него еще не было столь громкого имени, благодаря которому он так легко сделал состояние, но лучшие оружейники уже высоко оценивали его мастерство.

То было спокойное и счастливое время. По утрам к нам приходила Флор. Мы болтали. Она сожалела, что не живет со мной, но когда я предлагала ей вернуться к нашей прежней жизни, она, смеясь, спасалась бегством.

Однажды Анри сказал мне:

— Аврора, эта девочка — не та подруга, которая нужна вам.

Я не знаю, что произошло, но Флор стала приходить все реже и реже. Мы становились все холодней друг с другом. Когда мой друг Анри что-то велел мне, сердце мое тут же подчинялось. То, что не нравилось ему, переставало быть по душе и мне.

Матушка, может, только так и можно любить?

Но все равно, если бы я встретила мою Флор, я не сдержалась бы и бросилась ей в объятья.

А сейчас, матушка, я расскажу вам одну вещь, которая произошла незадолго до отъезда моего друга; ведь мне предстояло испытать величайшую муку, какую я знала в жизни: Анри собирался уехать, и я должна была надолго, страшно надолго, остаться одна, не видя его. Вы можете это понять, матушка? Два года. Целых два года! И это предстояло мне, которую каждое утро он будил отцовским поцелуем, мне, которая еще ни разу даже на день не разлучалась с ним! Когда я думаю о тех двух годах, они кажутся мне длинней, чем вся моя остальная жизнь.

Я знала, что Анри собрал немного денег, чтобы совершить путешествие; ему нужно было посетить Германию и Италию. Только Франция была закрыта для него, не знаю почему. Цель этой поездки тоже оставалась для меня тайной.

Однажды утром Анри, как обычно, ушел, а я прошла к нему в комнату, чтобы прибрать. Его секретер, с ключом от которого он никогда не расставался, был открыт. На столе секретера лежал пожелтевший от времени конверт с бумагами. С конверта свисали две одинаковых печати с гербом и девизом, состоящим из одного латинского слова «Adsum». Мой исповедник, когда я попросила дать перевод этого слова, сказал, что оно означает «Я здесь».

Матушка, вы помните, когда мои друг Анри в Венаске догонял меня, он бросился на моих похитителей, выкрикивая:

«Я здесь! Я здесь!»

На конверте была еще одна печать, похожая на печать не то часовни, не то церкви. Этот конверт я однажды уже видела. В тот день, когда мы ушли из Памплоны и выскользнули из дома на берегу Арги, именно из-за этих бумаг Анри снова вернулся в усадьбу.

Когда он нашел их нетронутыми, его лицо просияло от радости. Я запомнила это.

Кроме пакета, на котором ничего не было написано, я нашла еще какой-то список. Я поступила скверно, но я прочла его. Что поделаешь, матушка, мне безумно хотелось узнать, почему мой друг Анри покидает меня. Но в списке были только фамилии и города. Никого из этих людей я не знала. Видимо, Анри собирался всех их повидать во время путешествия.

Вот что было в этом списке:

1. Капитан Лзррен — Неаполь

2. Штаупиц — Нюрнберг

3. Пинта — Турин

4. Эль Матадор — Глазго

5. Жоэль де Жюган — Париж

6. Фаэнца — Париж

7. Сальданья — Париж

И еще были два номера — 8 и 9, рядом с которыми не было никаких фамилий.

Сейчас, матушка, я закончу рассказывать про этот список.

Когда через два года Анри вернулся, я снова заглянула в него. Почти BЈe имена там были вычеркнуты, очевидно, Анри повидался с этими людьми. Но зато на пустых местах появились два новых имени.

Капитан Лоррен, шедший под номером 1, был вычеркнут. Длинной чертой были вычеркнуты и Штаупиц, номер 2, и Пинто, и Матадор, и Жоэль де Жюган, причем все красными чернилами. Остались только Фаэнца и Сальданья. Под номером 8 был записан де Пероль, под номером 9 Гонзаго; оба они жили в Париже.

Матушка, я не видела его целых два года. Что делал он в течение этих двух лет, и почему его действия все время оставались для меня тайной?

Нет, не два года, два столетия, два бесконечных столетия! Не знаю, как мне удалось прожить столько дней без моего друга. Но если сейчас меня разлучат с ним, я нисколько не сомневаюсь, что умру. Все это время я жила в монастыре Воплощения. Монахини были добры со мной, но утешить меня они не могли. С отъездом моего друга улетучилась вся моя жизнерадостность. Я перестала петь, перестала улыбаться.

• Предыдущая
• 55/153
• Следующая