Карнавальная ночь - Феваль Поль Анри - Страница 39

• Предыдущая
• 39/112
• Следующая

Ролан еще долго слышал смех и вопли, в которых он вдруг явственно различил имя – Маргарита Садула.

На сей раз ему потребовалось больше времени, чтобы прийти в себя. Голова у него шла кругом, его снова лихорадило. Лишь к полуночи он добрался до дома, где жила его мать.

В квартале обитали студенты, и потому праздник отмечался с размахом. Входная дверь была распахнута настежь, никто не спросил Ролана, куда он идет. Он отсчитал четыре этажа, и какой же мукой оказался для него этот подъем! Грудь его горела, преодоление каждого пролета стоило ему изнурительных усилий. Когда же он наконец добрался до площадки четвертого этажа, то, забыв обо всем, бросился к порогу, за которым его ждала мать.

Он подумал, что сошел с ума. Из-за неказистой двери, за которой должна была обретаться кроткая нежная страдалица, доносились звуки буйного веселья: звон бокалов и вилок, громкие голоса, смех, пение.

Ролан подумал, что сошел с ума. Точнее говоря, он решил, что его подвела лихорадка, и он попросту бредит. Или же ошибся этажом, и его мать живет ниже.

Но эти яркие блики на двери, отбрасываемые лампой, были так хорошо ему знакомы! К тому же на соседней двери по обычаю Латинского квартала была прибита табличка с именем мадам Марселины.

Ролана охватил безотчетный мучительный страх.

– Матушка переехала! – произнес он вслух.

Иную, страшную мысль он пытался гнать прочь. Струйки холодного пота потекли по лбу.

Он постучал в дверь соседки, та не отозвалась. Ролан хотел было позвать ее по имени, но голос не шел из сдавленного горла. Звуки праздничного веселья, доносившиеся из квартиры матери, болезненным гулким эхом отдавались в его голове.

Он снова постучал.

– Кто там? – спросил настороженный голос.

– Это я, Ролан.

Соседка вскрикнула.

– Ах ты, негодный мальчишка! Где ты шатался?

– Моя мать! – горестно произнес Ролан. – Моя матушка! Где она?

Он услышал, как соседка что-то пробормотала. Прошла минута, долгая, как вечность. Наконец дверь отворилась, на пороге стояла мадам Марселина со свечой в руке.

– У меня племянница гостит, – смущенно сказала она. – Понимаешь, ты не очень вовремя… Батюшки! Да он в женском платье! И пьяный небось!

Ибо Ролан пошатнулся и чуть не упал навзничь. Соседка возмущенно подытожила:

– Ступай, откуда пришел, слышишь, бессердечный мальчишка! Ты убил свою мать, неделю назад ее свезли на кладбище!

Из груди Ролана вырвался громкий стон, и он без чувств рухнул на пол.

Соседка, мадам Марселина, вовсе не была злой, напротив, все беды с ней происходили от чрезмерной жалостливости. Мадам Марселина была сильной женщиной. Она втащила бездыханного Ролана к себе и уложила на старый диван – украшение самой большой комнаты, служившей одновременно прихожей, столовой и гостиной. В жарко натопленной комнате витал стойкий запах кофе с водкой. Видно, праздничный обед удался соседке на славу.

Мадам Марселина обратилась к «племяннице», находившейся в другой комнате:

– Месье Огюст, досадно, конечно, я понимаю, но не оставлять же бедного мальчика на лестничной площадке. Я знавала его еще ребенком. Это сын той недавно почившей страдалицы, что жила рядом и чью квартиру сдали позавчера фабриканту бисера. Ну и балаган он устроил сегодня! Когда мальчик придет в себя, вы уж пожалуйста, месье Огюст, ни гугу и без глупостей. Подумайте о моей репутации в квартале.

В ответ «племянница» пробормотала нечто невразумительное. Мадам Марселина закрыла дверь, подожгла гусиное перо и поднесла его к носу Ролана, дабы привести его в чувство. Затем она подала ему стакан подслащенной воды, больше на столе ничего не было. Ролан выпил, глотая с трудом, и прошептал:

– Мне не пригрезилось, матушка умерла?

В его глазах было столько боли, что отзывчивое сердце соседки не могло не откликнуться сочувствием.

– Ах ты, маленький дурачок! – сказала мадам Марселина, растирая заледеневшие руки Ролана. – Я всегда говорила: «Он вернется! Он вернется!» Загулять на три недели, с последней ночи карнавала до середины поста, надо же было такое учудить! А уж как она тебя любила и как страдала!.. Только не подумайте, месье Ролан, что вашу матушку бросили одну. Пять последних ночей я спала в ее комнате на полу и надела траур, когда провожала ее на кладбище Монпарнас. Конечно, за гробом шло немного народу: я да доктор.

Ролан низко склонил голову, и мадам Марселина почувствовала, как губы юноши коснулись ее руки. На глаза соседки навернулись слезы.

– Знаю, знаю, у тебя доброе сердце. Черт возьми, уж от тебя я такого не ожидала. Ты был всегда ласков с ней, да и к тому же вы были одни на целом свете… Ведь говорила же я ей: «Он слишком красивый парень, с ним надо быть построже». Но даже я не ожидала, что ты начнешь гулять так рано. Пропасть на три недели, три недели и два дня! И, видно, с тобой не больно-то церемонились. Ты переменился, выглядишь больным, измученным.

– Это не то, что вы думаете, – перебил Ролан.

– Ну хорошо, хорошо, – сказала мадам Марселина, – я ничего не думаю. Вот беда, племянница у меня гостит. Если бы не она, то я непременно оставила бы тебя переночевать, но, сам понимаешь, при ней неудобно…

– Расскажите мне о матушке, прошу вас, – снова перебил Ролан.

– Бедный малыш, – вздохнула соседка, – крепко тебе досталось от этих дамочек! Что ты хочешь от меня услышать? У твоей матушки были секреты, это точно, но мне она их не поверяла… Но ты ведь не вор, правда? Голову даю на отсечение, что нет! И однако она говорила о каком-то бумажнике с двадцатью тысячами франков. Подумать только, двадцать тысяч франков! Откуда она могла их взять?! Под конец ей стал изменять рассудок…

Соседка внимательно наблюдала за лицом Ролана. Природная подозрительность не покидает женщин даже в самые трогательные моменты. Ролан не поднимал глаз и не отвечал.

– Вот оно как! – удивленно воскликнула мадам Марселина. – Значит, история о двадцати тысячах франков – не выдумка! Послушай, неужели у тебя ничего не осталось? Отвечай… Ах извини, у тебя ничего не осталось. За двадцать три дня тебя обобрали до нитки, не так ли? Господи, а ведь можно было бы иметь триста пятьдесят тысяч франков в год и жить припеваючи.

Ролан хотел было возразить, но соседка прикрыла ему рот рукой.

– Дурачок ты мой, да они и не таких простаков пускали по миру. В этом деле они мастерицы. Впрочем, твои приключения меня не интересуют. Если бы не племянница, я бы предложила тебе… но я уже об этом говорила.

Из спальни послышался мощный храп, издаваемый явно мужчиной. Мадам Марселина смущенно закашлялась и поспешно продолжала:

– Вот как все было: в первый день поста мадам Тереза чувствовала себя неплохо. Поскольку ты не вернулся и она беспокоилась, я рассказала ей о костюме Буридана. Она не расстроилась, напротив, ей захотелось увидеть тебя в офицерском платье. Бедная женщина! К вечеру у нее начался жар. Доктор Ленуар спрашивал меня, бывало ли раньше, что ты не приходил домой. Знаешь, он очень достойный человек. Не то что доктор Самюэль, тот явился лишь на распродажу ваших вещей… Ох, они таки не задержались с распродажей, все пустили с молотка!

– Они хотя бы оставили что-нибудь из моей одежды? – спросил Ролан.

– Ничего не оставили, и хозяин еще заявляет, что вы ему задолжали за квартиру. Так что, дружочек, тебе придется уйти в чем пришел. Видно, сюртук и панталоны ты тоже прогулял… Но надо поторапливаться, сам понимаешь, племянница… Только через два дня она впервые упомянула о двадцати тысячах франков. В конце недели прошел слух, будто убили какого-то молодого человека, только об этом и говорили. Конечно, мадам Терезе я ничего не сказала, чтобы не волновать ее. Пора мне закругляться, сейчас неподходящее время для визитов, да и не люблю я сплетничать. Но приходи, когда захочешь, всегда буду рада… Ох, молодость!

– Что она говорила обо мне? – спросил Ролан. Глаза его были сухи, но голос звучал отрывисто, словно он с трудом выдавливал из себя слова.

• Предыдущая
• 39/112
• Следующая