Карнавальная ночь - Феваль Поль Анри - Страница 70

• Предыдущая
• 70/112
• Следующая

– Что известно, то известно, – снова заговорил господин Барюк. – Весьма небесполезно иметь глаза сзади и в нужное время в нужном месте доставать уши из кармана. Молчок, и возьмите вашу рубаху, коль имеете сердце. Это хозяину надо.

– Хозяину! – воскликнул Вояка Гонрекен. – Да за него хоть в адское пламя! Дикобраз объясни хоть словом, как другу!

– По ходу дела объясню, – отвечал господин Барюк. – Это дикарь. Надо схватить живым или мертвым. Вперед.

Они выскользнули за дверь, выходившую к дому Добряка Жафрэ. Их отсутствие среди общего веселья, расходившегося все сильнее, прошло незамеченным. Каскаден, большой пиротехник, поджигал шутихи – крутящиеся, мечущие искры по сторонам, взлетающие ракетами, горящие под окнами мастерской… Каждая вспышка сопровождалась дикими кликами.

После фейерверка начался бал. Оркестр Вашри, сильно напившийся, вдруг разразился адским грохотом, и пляски, которых не описать словами, подняли густые облака амбарной пыли.

Ролан вернулся в свой павильон, и в одиночестве укладывал дорожные сундуки. Позвонили в дверь с улицы Матюрэн-Сен-Жак. Ролан велел открыть. Через мгновение вошли господин Барюк и Вояка, держа, как и было предписано планом, составленным Дикобразом, бедолагу за уши.

Они оба сильно запыхались и тащили, видимо, сильнее, чем было нужно, ибо бедолага с воплями вырывался.

– Попался, зверюга, – сказал господин Барюк. – Живехонький!

– Не так-то это было легко! – добавил Вояка Гонрекен. – Брыкается он дай Бог!

Как только они отпустили пленника по распоряжению Господина Сердце, Симилор – а это был именно он, без своей серой шляпы и желтой куртки, вскочил на ноги и стал стирать с ладоней пыль и землю, а затем принял оборонительную стойку по всем правилам французского бокса.

Перед ним, повторяя его движение, как в зеркале, стоял другой персонаж, только что бесшумно переступивший порог, тоже отряхивавший пыль с ладоней и молча готовившийся к драке. Только у второго на спине торчал какой-то вырост, и когда человек распрямился, чтобы засучить рукава, вырост принялся тонко и громко орать.

Человек сказал ему ласково:

– Ты прав, Саладен, детям, по малолетству, не положено. Я тебя сейчас к стенке прислоню.

Так он и сделал – со всей осторожностью самой нежной матери.

После чего добавил, обращаясь к Ролану:

– Видите ли, Господин Сердце, его сегодня отучили от соски, и от этого он ведет себя немного беспокойно. Теперь можешь начинать, Амедей, я готов защищать дружбу от кого угодно, хоть от жандармов!

Но Симилор снова спрятал руки в карманы, стелило лишь Ролану сказать:

– Вам заплатят, друг мой.

– Молодцы мои, – заговорил снова молодой художник, обращаясь к господину Барюку и Вояке, – вы переусердствовали, в мои намерения это не входило…

– Когда имеешь дело с такими типами, Господин Сердце, – прервал его Дикобраз, – их надо держать за шкирку, как собак.

– Поди сюда, халтурщик, – закричал Симилор, умевший в случае надобности встать в позу дворянина. – В любой день по вашему выбору и любым оружием по вашему выбору, какое только существует в природе, начиная с башмаков и кончая кавалерийской саблей, на ношение которой у меня есть законное право, так же как и на трость и танцы в салонах, я вам задам как положено. Но коль уж Господин Сердце проявляет такую учтивость и предлагает возмещение, это все меняет… И если публика желает, чтобы я вот этого послал куда-нибудь посмотреть, нет ли там меня, я не возражаю!

Эшалот набычился от такой неблагодарности.

– Ты все тот же, Амедей! – пробурчал он. – За всю преданность от тебя ничего кроме гадостей не дождешься!

– А этот тип может нам помочь в том деле – вы знаете в каком? – спросил Ролан у господина Барюка.

– Нет, – отвечал Дикобраз, – он честный и дурной.

Эшалот готов был снести все, но это было уже слишком.

– Сами вы честный, скажут тоже! – презрительно огрызнулся он. – У него, между прочим, не хвастаясь сказать, карьера была похлеще вашей, он держал заведение, которое соперничало с господином Лекоком… вас слеза не прошибает от этого имени? И дай вам Бог! Вы знаете, будет ли завтра день? В полдень или в полночь? Вы хоть что-нибудь смыслите в этом? Не злите меня, старый поносный мазила!

Он направился в угол, где оставил ребенка, и взял его на руки движением опытной кормилицы.

– Иди сюда, Саладен, птенчик мой, – продолжал он. – Заносчивость и гордыня изглодали сердце виновника твоего рождения. Поклон всему обществу. Амедей, его сегодня отучили от соски, только что, не обнимешь ли ты его мимоходом?

– Сгинь! – злобно сказал Симилор.

Эшалот в возмущении протянул руку, чтобы схватить Симилора, но не зря говорили великие писатели: «Изо всех чувств, которые делают честь роду людскому, самое прекрасное – дружба». Рука Эшалота опустилась; он посадил ребенка на спину и вышел, еле слышно сказав:

– Это все игра страстей! В душе он не такой уж скверный. Пошли, Саладен, подождем на улице, он как-никак твой отец!

– Ну, наконец! – воскликнул Симилор, пожимая плечами. – Избавились-таки от этого! Старые слуги считают, что им все позволено, а я с ним обхожусь мягко, потому что он был верен нашему семейству. Но в моей частной жизни и в моих развлечениях в парижском светском обществе с ним просто сраму не оберешься.

Ролан жестом остановил его болтовню. Тот приложил руку к чубу и встал со словами:

– К вашим услугам! Готов объяснить все, что знаю. Чего изволите? Будучи членом высшего совета этого дела вместе с полковником, господином Лекоком, графом Корона и прочими, никогда не отказывал в любезности. Что вам угодно знать?

Господин Барюк перекинулся парой слов с хозяином, который согласно кивнул.

– Господин Симилор, – сказал господин Барюк, – мы с господином Гонрекеном славно поужинали и были навеселе сейчас, когда тягали вас за уши.

Симилор с достоинством отвечал:

– Бывает, господин Барюк. Принимаю ваши извинения и извинения господина Вояки, как это принято среди порядочных людей.

– Вы пытаетесь набрать в нашей мастерской сообщников, господин Симилор, – вновь начал Дикобраз, – я слышал ваш разговор с натурщиками.

– Подумать, какой тонкий слух! – вскричал соблазнитель мадемуазель Вашри. – Он подслушал мои шуточки наедине с юной актрисой! Я и не скрывал ничего: люблю женщин, игру, вино и срывать весенние цветы всех удовольствий жизни…

– Значит, – прервал его господин Барюк, – эта машинка все еще крутится?

– «Будет ли завтра день?» Разумеется! Куда она денется! В Париже это дело бессмертное, как Вандомская колонна!

– И работа движется?

– Не особенно, в связи с выходкой господина Лекока, который простыл, и учитывая, что граф Корона в бегах; ограничиваемся тем, что потихоньку обделываем кое-какие дела с промышленностью и наследствами.

– Как дело де Клар? – спросил Ролан.

– Первый раз слышу, – откровенно сказал Симилор. Ролан прикрыл рот господина Барюка, который собрался было что-то сказать.

– Имею в виду дело нотариуса с улицы Кассет, – сказал он.

– А! Это другое дело! – вскричал Симилор. – Документы из дома номер три! Был я там! Вы знаете, мне это все равно, а вдруг вы из полиции, Господин Сердце, и эти два господина. У меня на шее Эшалот, мой лакей, мне его надо кормить, и я никогда его не брошу, несмотря на все его бесконечные дерзости, и Саладен, мой единственный сын от одной великосветской дамы. Надо работать; нет низких ремесел; шпион – лишь пустое слово в девятнадцатом веке… по мере прогресса народного просвещения. В моем положении за золото я готов безоглядно предать все мои самые торжественные клятвы.

Вояка Гонрекен, с его рыцарской душой, совсем оторопел, но господин Барюк улыбнулся.

– Вы знаете, где находятся свидетельства, переданные нотариусу? – спросил Господин Сердце.

– Трудно сказать, хозяин, – уклончиво отвечал Симилор.

– Вы знаете имена тех, кто занимался этим делом, на улице Кассет?

– Господа Кокотт и Пиклюс. Надежные!

• Предыдущая
• 70/112
• Следующая