Королева-Малютка - Феваль Поль Анри - Страница 11
- Предыдущая
- 11/106
- Следующая
На углу улицы Лакюе и площади Мазас стоял дом весьма неказистого вида. В описываемое нами время весь этот квартал бурно перестраивался, и даже угол, где располагались интересующие нас трущобы, был обнесен дощатым забором: вскоре там должно было вырасти новое здание.
На четвертом этаже обветшавшего дома имелась маленькая комнатка с двумя окнами: одно выходило на восток, а другое – на юг. Так как ничто не мешало любоваться пейзажами, открывавшимися из этих окон, мы сообщим, что из второго окна был виден Ботанический сад и целый квартал старого Парижа, а из первого можно было разглядеть домики в Берси и Иври, а также простиравшиеся за ними прибрежные поля Сены.
Комнатка была светлой и опрятной, и хотя сразу было видно, что живут в ней отнюдь не богачи, ее скромное убранство не лишено было своеобразного изящества. В колыбели из ивовых прутьев за белоснежными занавесочками спала Королева-Малютка; рядом стояла кровать ее матери – одно из тех неуклюжих металлических сооружений, которые, как нам кажется, приобретаются лишь в случае крайней нужды.
Комод, стол швеи и несколько старых стульев довершали обстановку комнаты. Вся мебель словно улыбалась, залитая ярким веселым солнцем. Грустил один лишь комод из розового дерева, свидетель безвозвратно канувшего в прошлое благополучия; блестящие выгнутые бока комода резко контрастировали со всем вокруг.
Лили уже давно встала, и мы можем понаблюдать, как она наводит привычный порядок в своем скромном хозяйстве. Она выстирала рубашечки, воротнички и крохотные чулочки, принадлежавшие Королеве-Малютке; ботиночки Королевы-Малютки уже были начищены до блеска и поджидали вместе с платьицем свою маленькую хозяйку.
Как мы только что сказали, печальным в этой чистенькой комнатке выглядел лишь комод из розового дерева. Но нет, мы ошиблись: он тоже вместе со всеми радовался солнечному утру. Да иначе и быть не могло, ведь, глядя на него, Лили ни о чем не жалела! Теперь это был шкафчик Королевы-Малютки, в нем лежали вещи обожаемой крошки, одно присутствие которой превращало убогое жилище в светлый и радостный дворец.
Ах! Как любили эту девочку, как безумно ею гордились, как была счастлива ее мать, погружаясь в прекрасные розовые мечты о блестящем будущем малышки!
На прошлом молодой женщины лежал траурный покров; она испытала радость большой любви и горечь несбывшихся надежд, получив рану, которая не заживает…
Но если мы рискнем исследовать любящее сердце, мы всегда сумеем найти в нем ту струну, которая звучит громче других, заглушая голоса всех прочих чувств. Такая струна есть в сердце каждой женщины, ибо каждая женщина лелеет в душе особую, лишь ей присущую страсть; смысл существования женщины в том и состоит, чтобы следовать порывам этой всепоглощающей страсти.
Одна женщина – прежде всего верная подруга своего возлюбленного, другая – прежде всего мать.
Глорьетта была прежде всего матерью – фанатичной, безрассудной.
Она любила Жюстена, своего первого и единственного мужчину, и горько оплакивала его утрату, но мы можем утверждать, что то безоглядное обожание, с которым она относилась к своему ребенку, не шло ни в какое сравнение с ее чувствами к Жюстену!
Я видел не одну женщину, мрачно взиравшую на своего ребенка, отец которого ее покинул; видел я и женщин, которые столь бурно переживали разрыв с возлюбленным, что в конце концов начинали ненавидеть своих невинных младенцев.
С самого первого дня своего «вдовства» Лили уже улыбалась сквозь слезы, склоняясь в немом обожании над колыбелью Королевы-Малютки.
Не исключено, что после отъезда Жюстена женщина, преисполнившись ревнивой радости и охваченная безумной материнской любовью, сказала себе: «Прекрасно, отныне Королева-Малютка будет принадлежать лишь мне одной. Во всем мире у нее не будет никого, кроме меня. Я посвящу ей всю свою жизнь. Ее любовь станет мне наградой».
Лили все еще любила Жюстена, но прежде всего потому, что он был отцом Королевы-Малютки; Лили грустила о нем, потому что он вместе с ней с утра до вечера восхищался этой милой малышкой. Сердце женщины переполняла любовь к ребенку, и обращаясь к Господу, Лили молила его излить свою милость на ее очаровательную крошку. Молодая мать благодарила Бога за его доброту, за то, что он сотворил ее дочь такой прекрасной и наделил дочку такой чудесной улыбкой. Опускаясь на колени, чтобы помолиться, Глорьетта не всегда могла сказать, поклоняется ли она Господу или нежному розовощекому ангелочку, мирно спящему в своей колыбельке; приоткрытые губки младенца, из которых вырывалось легкое дыхание, казалось, шептали ей: «Дорогая мамочка!» – и так и манили поцеловать их!
Молодая женщина была счастлива: на свете не было никого, чьей судьбе она могла бы позавидовать, ибо когда душа полна великой радости или великой гордости, нищета переносится легко, а душу Лили согревала самая огромная радость в мире и обуревала столь же огромная гордыня.
Лили научила Королеву-Малютку короткой, но прекрасной молитве! Женщина подсказала дочери, чтобы та просила добрую Пресвятую Деву, которая тоже была матерью, вернуть ей папу. Лили была уверена, что Жюстен вернется – пусть даже не к ней, а к Королеве-Малютке. Женщина просто не понимала, как можно навсегда расстаться с таким ребенком!
Шли недели, наполненные безграничным обожанием; малышка росла, увеличивались и расходы, и хотя Лили работала не покладая рук, денег отчаянно не хватало. Тогда она решила отправиться к одному из тех фотографов, что столь мастерски изготовляют снимки юных ангелочков, сидящих на руках у своих матерей.
Если бы вы знали, сколько раз она останавливалась возле витрин Надара и Каржа, разглядывая выставленные в них портреты смеющихся херувимов – хорошеньких, но далеко не столь прекрасных, как Королева-Малютка.
Итак, нарядив девочку в белоснежное платье, она собралась пойти с ней к Каржа или к Надару; сама она намеревалась снять сетку, под которой уже давно томились ее белокурые волосы; пусть они вновь рассыплются по плечам, напоминая о том времени, когда Жюстен, зарывшись лицом в их золотистый поток, покрывал их страстными поцелуями.
И вот, солнечные лучи должны были запечатлеть на чудесной пластинке нежную и ласковую улыбку ангела и золотистый ореол пушистых белокурых волос.
И даже если Жюстен уехал на край света, то, распечатав письмо и увидев лежащий в нем фотографический портрет, он, несомненно, тотчас же вернется, чтобы вместе с Лили преклонить колени возле колыбели их очаровательной крошки.
Вам смешно? Но Лили лучше всех постигла характер бедного Жюстена де Вибре: у короля студентов был благородный ум, но слабая воля. Молодого человека наверняка держали под неусыпным надзором, и Лили вовсе не собиралась проклинать его тюремщика, тем более что этим стражем была его собственная мать.
Впрочем, Лили, эта очаровательная маленькая дама, столь достойно и разумно исполнявшая роль любящей матушки, в сущности, сама еще была ребенком. В утренний час, когда женщине особенно трудно скрыть свой возраст, вы бы дали ей не больше восемнадцати или девятнадцати лет.
Она была в своем домашнем наряде – фланелевой юбке и перкалевой ночной кофте; роскошные пушистые волосы Лили, еще более нежные, чем их обладательница, в очаровательном беспорядке рассыпались по ее плечам, образуя такую замысловатую прическу, какую нельзя сделать ни за какие деньги, пусть даже расплачиваться за нее станет сама королева.
Щеки Лили были бледны, однако они делали ее еще более привлекательной, ибо сверкающий поток золотистых волос и огромные лучистые черные глаза удачно сочетались с изысканной бледностью молодой женщины.
Лили стала еще прелестнее, чем прежде; красота ее вполне могла соперничать с очарованием Королевы-Малютки. Художник, знаток женских лиц, мог бы с уверенностью сказать, что со временем красота ее станет еще более ослепительной.
Мне трудно передать словами, в чем же заключалась красота Лили. Молодая женщина была великолепно сложена, черты ее лица поражали своей правильностью, однако вовсе не изысканная внешность привлекала к ней взоры и сердца; главное обаяние заключалось в грациозной миловидности молодой матери, ловко выполнявшей любую работу. Свет материнства озарял весь облик Лили. Больше всего в ней восторгала мягкая и вместе с тем стремительная плавность движений, которая проявлялась, когда Лили занималась своими привычными делами. Вся женская прелесть Лили лишь подчеркивала святую красоту любящей матери.
- Предыдущая
- 11/106
- Следующая
