Королева-Малютка - Феваль Поль Анри - Страница 30

• Предыдущая
• 30/106
• Следующая

– Умерь свой пыл, – прошептал Эшалот.

– Но я не таков! – с нарастающим восторгом продолжал Саладен. – Изменять – не в моих привычках! Не имея даже мысли бросить вас – хотя я давно превзошел вас всех и в умственном, и в физическом развитии – я подрезал собственные крылья, чтобы остановить свой стремительный полет ввысь, и одновременно старался выдумывать фокусы и трюки, которые понравились бы вам и доказали бы мою к вам горячую симпатию. А вот и пример! Совсем свежий, с пылу, с жару: вчера вечером, ложась спать, вы выразили желание завести маленькую девочку и научить ее ходить по канату с шестом и без оного, чтобы она со временем заменила мадемуазель Фрелюш, которую вы почему-то упрекаете в нерадивости и считаете весьма посредственной артисткой.

– И это правильно, – признался Эшалот. – Но как он говорит! Что ни слово – то перл, что ни мысль – то золото!

– Так, значит, ты подслушивал под дверью! – презрительно бросила мадам Канада.

– И вот как я поступил! – воскликнул Саладен, проигнорировав замечание директрисы. – Вы предоставили мне полную свободу действий в пределах ста франков…

– Тебе? Когда это? – хором вскричало руководство славного театра.

Саладен прижал руку к груди.

– Имея единственную цель – исполнить ваше желание, – вдохновенно проговорил он, – я нашел ребенка, чьи родители оказались в стесненном положении и продали мне свою маленькую дочь.

– И только попробуйте теперь отказаться от своих слов, старые хрычи! – добавил Симилор. Он резко повернулся: на его вытянутых руках лежала Королева-Малютка. – Я сидел под лестницей каморки моего милого сыночка, когда вы четко и ясно произнесли: «Сто франков». Именно столько вы и должны сейчас этому молодому человеку.

– О! Какая прелесть! – воскликнула мадам Канада, увидев Королеву-Малютку – бледную, растерянную, глядевшую на собравшихся в комнате людей огромными удивленными глазами. – Она похожа на вчерашнюю девчушку.

– Эта еще красивей! – повысил цену Эшалот. – Как только отец и мать могли расстаться с таким сокровищем!

– Мамочка! – в ужасе заплакала Королева-Малютка. Ее взгляд упал на Саладена, и она инстинктивно закрыла глаза от страха.

Симилор посадил малышку на колени мадам Канады и повторил:

– Это стоит сто франков!

Эшалот и его подруга попытались протестовать, но Симилор, не менее красноречивый, чем его сын, продел большие пальцы в проймы драного жилета и произнес такую речь:

– Поскольку я являюсь опекуном молодого человека, у меня нет выбора: я должен защищать его интересы до самой смерти! Если мальчика хотят лишить денег, которые он одолжил у добрых людей, чтобы заплатить несчастным родителям, – у нас есть шпаги, те, что глотает мой талантливый сын. Эшалот и я, мы оба имеем дипломы учителей фехтования: так скрестим же оружие в честном поединке!

– О! – возмутился Эшалот. – Чтобы я – и пролил твою кровь, Амедей!

– Тогда плати! – потребовал Симилор. Эшалот колебался. Слово взяла мадам Канада.

– Она того стоит! – произнесла директриса, осыпая поцелуями личико Королевы-Малютки. – Когда этот гаденыш уплатит долг, эта крошка станет нашей… и я уверена, что уже на следующей ярмарке мы заработаем с ее помощью кучу денег.

Хозяйка балагана достала из своего кошелька сто франков. Симилор и Саладен одновременно протянули руки к деньгам.

– Я – твой опекун, – заявил Симилор сыну..

Даже дикари имеют смутное представление о законности. Поэтому мадам Канада отдала деньги Симилору.

Саладен побледнел так, что стал почти зеленым. Он неотрывно смотрел на отца; выражение круглых глаз подростка не поддавалось описанию.

– И сколько же ты собираешься мне дать? – осведомился Саладен таким тоном, каким никогда еще не говорил раньше.

– Я даю тебе свое родительское благословение, – ответил Симилор, опуская все деньги в карман. – Иди спать, сосунок!

Саладен опустил глаза.

– Отлично, – тихо произнес он. – Всему нужно учиться. Сегодня ты сильней меня, папаша, но завтра… Настанет день, когда тебе придется плохо. Берегись же, мой почтенный родитель!

Королева-Малютка уснула на коленях у толстой женщины, пребывавшей в полном восторге от своего приобретения. Эшалот добрым взглядом смотрел на них.

– Ей будет хорошо у нас, правда, дорогая? – ласково спросил он.

– Еще как! – ответила мадам Канада. – Малышке чертовски повезло!

VOX AUDITA IN RAMA[17]…

Когда комиссар полиции приказал ввести в кабинет бедную Глорьетту и свидетелей, выспрашивать было больше не о чем.

Допрос был коротким, хотя каждый из свидетелей испытывал страстное желание поговорить. Пастушка перебивала всех, каждый раз напоминая, что похищение произошло не по ее вине и что она вправе требовать возмещения убытков.

Лили совершенно не слушала, что говорилось вокруг нее; сама она говорила мало, неожиданно вспоминала такие подробности, которые, казалось, совершенно не имели значения, но от которых у всех на глаза наворачивались слезы. Движения молодой женщины стали излишне суетливы. И все поняли, что рассудок ее помутился.

На вопрос, не хочет ли кто-нибудь взять на себя обязанность проводить ее домой, человек двадцать предложили свои услуги; до самого дома ее провожал многочисленный эскорт, постоянно пополнявшийся соседскими кумушками. Те, кто шел вслед за Лили от Ботанического сада до полицейского участка, рассказывали собственную версию случившегося, отчего происшествие стремительно обрастало самыми невероятными подробностями.

Из всех страстей болтовня самая ненасытная. Любовь проходит, гурманство пресыщает, потребность поговорить не угасает никогда.

У дверей своего дома Лили остановилась и с удивлением обвела взглядом сопровождавшую ее толпу. Она никого не поблагодарила. Сбившись группками, кумушки еще долго не расходились, продолжая болтать и с плотоядным наслаждением обсуждать случившееся.

Лили с трудом поднялась по лестнице: кто-то шел за ней, но она не обратила на него внимания. Не оборачиваясь, она вошла в свою комнату.

Медор сел на коврик и прислонился спиной к двери. – Здесь тебе самое место, собачка, – сказал он самому себе. – Если ей что-то понадобится, я все услышу и принесу ей.

Те, кто стоял внизу, увидели, как Лили подошла к окну и сняла с него клетку с птичкой.

Затем она плотно закрыла обе половинки окна.

В лучах заходящего солнца, ожививших даже самые бескровные лица, она оставалась бледной, словно привидение. Ее длинные волосы растрепались и в беспорядке падали на плечи; в ее глазах, устремленных в небо, не было ни единой мысли.

– Да что тут говорить, – судачили на площади, – с ума она сойдет, да и точка. Она так гордилась своим ребенком! А ведь она уже пережила большое горе, когда исчез отец девочки!

– А помните маленькую Клеманс с улицы Моро? – припомнил какой-то старичок, – Когда у этой хохотушки украли ребенка, она и не думала с ума сходить. Она написала письмо в газету, его напечатали, несмотря на ошибки, и оно так и вышибало из всех слезу. Правда, потом Клеманс утопилась.

– Она тоже была прехорошенькой! – сообщил мужской голос из толпы.

– А ее мальчик был такой отчаянный! – заявила какая-то женщина.

– А ведь это Медор, верный пес матушки Нобле, нашел ее тело в канале… – заметила одна из женщин:

– Полицейские хороши только для того, чтобы мешать людям спокойно ходить по улицам! Ни на что другое они не годятся! – саркастически проговорил старичок.

Теперь вы понимаете, почему Медор устроился на полу под дверью Глорьетты. Память его была не отягощена излишними воспоминаниями, однако все, что он помнил, он помнил хорошо.

Он не хотел, чтобы Лили постигла участь крошки Клеманс, которая, пока не похитили ее ребенка, всегда смеялась, и чье тело Медор обнаружил в канале.

И все же, почему он так заботился о Лили?

Совершенно очевидно, что он принадлежал к тем творениям Господним, которых презрение богатых и милосердие бедных относит к разряду изгоев. Поэтому объяснение его действий следует искать в словах, произнесенных им в Ботаническом саду:

• Предыдущая
• 30/106
• Следующая