Королева-Малютка - Феваль Поль Анри - Страница 50

• Предыдущая
• 50/106
• Следующая

Он был по-своему неглуп, этот злосчастный Симилор: обладал некоторой ловкостью и, разумеется, начисто был лишен предрассудков – но, как любил он говаривать, не было ему ни в чем удачи и везло разве что с дамами.

Впрочем, и молодой маркиз не выказывал должного почтения к сединам верного слуги. Многие были свидетелями, как хозяин вышвыривал старика Мейера за дверь пинком: возможно, тот был излишне резок во время перебранок, но в результате ему приходилось ночевать на улице или же спасаться в гостеприимных кабаках в районе рынка, которые не закрываются никогда.

Однако утром он неизменно возвращался, а маркиз, судя по всему, был незлопамятен, ибо не отказывал ему от дома.

Бывало, правда, и по-другому: поставщики, явившись без приглашения, заставали господина де Розенталя и его Мейера за одним столом – оба покуривали и братски распивали одну бутылку на двоих.

Именно такую картину можно было наблюдать и сегодня – вечером одного из августовских дней 1866 года – в тот момент, когда мы приглашаем читателя заглянуть в скромное жилище, где господин маркиз прозябает в ожидании громадного наследства предков.

Трапеза происходила в мансарде дома, расположенного на улице Нев-Сен-Жорж. В квартире было еще две маленьких комнатки, и стоило все это удовольствие семьсот франков в год – однако господин маркиз уже трижды просрочил выплату.

Стол бы накрыт; иными словами, на биржевой газете, служившей скатертью, лежала нарезанная толстыми кусками колбаса, ломти хлеба, полузасохший сыр и банка с двумя литрами разливного вина.

Симилор-Мейер жевал, а маркиз Саладен де Розенталь медленно прохаживался из одного угла в другой, сложив руки за спиной.

Теперь это был мужчина лет двадцати восьми – тридцати, однако он казался моложе из-за хрупкого сложения; он был из тех людей, которые выглядят худосочными, невзирая на довольно высокий рост. Многие сочли бы его очень красивым малым: у него были густые волосы, черные как вороново крыло, прекрасно оттенявшие весьма широкий лоб, белизной не уступавший слоновой кости. Нос был тонкий и прямой, рот великоват, но это даже придавало некоторое очарование его улыбке; однако крайне неприятное впечатление производили глаза, по-птичьи круглые и немигающие, а также необычная белизна кожи. На подбородке у него не было никаких признаков растительности.

Что до Симилора, это был все тот же добряк с простодушной и одновременно плутовской физиономией, на которой застыло выражение несокрушимого самодовольства.

– Видишь ли, малыш, – говорил он, громко чавкая, – я абсолютно убежден, что дар у тебя есть, поскольку ты мой родной сын, но в Париже ты просидел три года даром, не спорь со мной. Мы еще толком ничего не сделали, а нас уже обнюхали со всех сторон. Люди смеются мне в лицо, когда я начинаю бренчать о твоем благородном происхождении. Лучше бы ты назвался мелким буржуа и занялся бы делом.

Саладен, прекратив вышагивать по комнате, уставился на отца своими круглыми глазами, в которых выражалось мскреннее презрение.

– У меня свой план, – промолвил он тихо. Симилор, осушив стакан синеватого вина, позволил себе пожать плечами.

– У меня свой план, – повторил Саладен, придвигаясь к нему. – Есть люди сильные, а есть пустышки, ясно? Ты много чем занимался, а сидишь в дерьме. Знаешь, почему?

Симилор, встрепенувшись, открыл рот, чтобы возразить.

– Молчать! – грубо приказал Саладен. – Умишко у тебя из прежних времен; вы умели только балабонить и смешить дураков; я же из другой эпохи: я человек серьезный и буду заниматься только одним делом, но зато это принесет мне состояние.

И он, повернувшись на каблуках, вновь стал расхаживать из угла в угол.

Симилор, продолжая жадно поглощать пищу, следил за ним краем глаза. Физиономия старика могла бы вдохновить художника-портретиста. За горделивым самодовольством угадывалась приниженность, а презрение к фанфарону, впустую растратившему три года, странным образом сочеталось с невольным выжидательным восхищением.

Он думал:

«Даже малявкой ему удавалось такие штуки выделывать! Вдруг и вправду пронюхал какую-то великую тайну?»

Вслух же проговорил:

– А пока нам нечем было бы брюхо набить, если не рента от Канада.

– Ренту от Канада, – холодно ответил Саладен, – мы получили благодаря мне. Они процветают. В прошлом месяце вместо ста франков я получил двадцать луидоров.

Симилор надул щеки.

– И это проделывается за моей спиной, – вскричал он, – хотя денежками этими мы обязаны прежней дружбе моей с Дамоном, то бишь с неблагодарным Эшалотом.

Саладен, не обратив никакого внимания на слова отца, уселся за стол и налил себе полстакана вина.

– Сегодня я потолковал с мадемуазель Сапфир, – произнес он небрежно.

Симилор подпрыгнул на стуле.

– Они в Париже! – воскликнул он.

– Уже четыре дня, – кивнул Саладен.

– Ты знал об этом!

– Ты же знаешь, что я знаю все, дружище.

– И не сказал!

– Ты же знаешь, что я никогда тебе ничего не говорю.

И Саладен маленькими глоточками выпил свой стакан, который затем поставил на стул с видом глубочайшего отвращения.

– Куда этому пойлу до рейнского вина, что пивали мы у маркграфа, моего прославленного отца, – сказал он, смеясь. – Я предложил Сапфир хорошее местечко.

– Ты ей не нужен, – возразил Симилор. – Она без тебя получит все, что хочет.

Саладен вытер край стола биржевой газетой и облокотился на него.

– Папаша, – сказал он, – будь у тебя хоть крупица ума, ты мог бы принести мне большую пользу, потому что желание у тебя есть; нет образования и серьезного отношения к делу, поэтому толку от тебя никакого. Но бывают такие моменты, – добавил он, оживившись, – когда необходимо с кем-то поделиться, раскрыть душу…

– Даже с собакой говорят лучше! – с горечью прервал его Симилор. – Много я видал на театре пьес про бесчеловечных детей, только до тебя им далеко, малыш.

Саладен устремил на него безмятежный взор своих птичьих глаз.

– Помолчи, – сказал он, – у всех есть сердце. Когда я наживу миллионы, сделаю тебя своим привратником до конца твоих дней.

Симилор налил стакан до краев.

– Что ж, – промолвил он, подавив вздох и силясь улыбнуться, – ты занятный малый, сынок, и в твоем возрасте я тоже любил пошутить. Наживай скорее свои миллионы, а там посмотрим. Какое место ты предложил мадемуазель Сапфир?

Саладен размышлял.

– Это похоже на клетки шахматной доски, – пробормотал он. – Чтобы разобраться, нужны математические расчеты. План мой ясен, как солнце, но деталей в нем столько, что я порой теряюсь. Правда, мы плохо питаемся, пьем паршивый пикет, а живем, как овернцы, право…

– И все равно должны за квартиру, – напомнил Симилор.

– И должны за квартиру, – повторил Саладен, – а ведь я вырвал у Канада столько зубов, что ты удивился бы, если бы узнал, старушка моя. Сверх того, хоть я и прикидываюсь невинным зайчиком, мне удалось провернуть несколько удачных сделок, однако прибыль от них пошла не в дом.

– Куда же пошла прибыль? – спросил Симилор. – Неужели ты завел в городе интрижку?

И глаза его теперь уже с насмешкой уставились на безусый подбородок господина маркиза. Тот ответил, даже не поведя бровью:

– Сам не знаю, люблю ли я мадемуазель Сапфир или ненавижу. С сотворения мира не бывало такой красивой девчонки. А место я ей предложил вот какое – дочь герцогини.

– Герцогини? Это вроде как мы маркизы?

– Единственная дочь настоящей герцогини и вдобавок несколько сотен тысяч ренты.

– И она отказалась? – осведомился Симилор без особого удивления.

– Она отказалась.

– Потому что ей пришлось бы выйти замуж за одного молодого человека, которого я хорошо знаю?

– Может быть. Эта девка столь же глупа, сколь красива. Если бы я мог открыть ей всю тайну, я поставил бы ее на колени… ведь я уже четырнадцать лет назад начал свою операцию, приготовил все для дела, для единственного моего дела, которое началось с тех ста франков, что ты отнял у меня, как последний дурак, и которое закончится сундуками с золотом – для меня одного.

• Предыдущая
• 50/106
• Следующая