Королевские бастарды - Феваль Поль Анри - Страница 5

• Предыдущая
• 5/82
• Следующая

– Простите меня, – залепетал Моран, – я не хотел…

– Есть ли у меня сын? – спросил больной в третий раз, без сил откинувшись на подушки.

В следующий миг он вновь осведомился:

– Сколько минут прошло после девяти?

– Восемь, – сообщил Моран.

– А вы позаботились, чтобы садовая калитка была открыта? – заволновался больной.

– Да, принц, позаботился, – успокоил его отец Тильды.

– Восемь минут, – повторил больной, – а ведь я написал ей, что умираю…

Он замолчал и прислушался.

– Что это? – внезапно вздрогнул герцог. Моран насторожился, но в доме было тихо.

– Вам можно и не слышать, вы ведь не умираете, – с угрюмой улыбкой сказал герцог де Клар. – Идите, но только не в соседнюю комнату. Лучше спуститесь на первый этаж. Я не хочу, чтобы кто-нибудь присутствовал при нашем разговоре.

– Но если вам что-то понадобится… – попытался возразить Моран.

У камина висел шнурок звонка и герцог де Клар потянулся к нему, показывая, что в случае нужды сможет вызвать кузена в гостиную.

Моран вышел, и Тильда, вырвавшись из своей тюрьмы, быстро помчалась за ним.

Оставшись в одиночестве, его светлость герцог де Клар вновь прислушался, и хотя вокруг по-прежнему царила гробовая тишина, он, возвысив голос, произнес:

– Войдите, мадам!

И тут же дверь, располагавшаяся напротив той, за которой скрылся Моран, отворилась.

На пороге стояла женщина; замерев, она оглядывала гостиную. Посетительница была высока, стройна и удивительно грациозна; узкое облегающее платье подчеркивало изящество ее фигуры. И хотя черная кружевная вуаль скрывала лицо женщины, в угрюмой сумрачной комнате вдруг повеяло счастливым дыханием молодости и красоты.

«Венере не спрятаться, – говорил латинский поэт, – богиню ты узнаешь сразу, ее выдаст походка, обнаружит прелесть движений». Не утаить и совершенства Божьего творения. Спрячьте розу – и ее тут же найдут по аромату.

Но в стихах Виргилия Венера идет, и ее узнают по божественной поступи, а эта женщина застыла в проеме двери, и неодолимое очарование источает сама ее неподвижность.

– Анжела! – прошептал больной; в глазах его затеплилась жизнь, щеки порозовели. – Подойдите ко мне. Я благодарен вам за то, что вы откликнулись на мой зов.

Не проронив ни слова, бесшумным легким шагом женщина пересекла комнату. Так ходит на бархатных лапах пантера, существо восхитительное и пугающее. Герцог, вздрогнув, замер, как замирают дети, страстно мечтавшие о чудесной игрушке и вдруг увидевшие ее перед собой.

Женщина остановилась у изголовья мужа (ибо это и была принцесса де Сузей, герцогиня де Клар), остановилась на том самом месте, где только что переминался с ноги на ногу Моран.

Она не произнесла еще ни единого слова, но каждое ее движение говорило, какая мучительная тревога терзает ее душу.

– Анжела! – повторил больной так, словно, произнося это имя, он испытывал и величайшее счастье, и несказанную муку; казалось, звуки эти и воскрешали герцога, и убивали. – Подойдите поближе.

Женщина послушно шагнула к изголовью кровати.

– Дайте мне вашу руку, – прошептал больной.

С той же покорностью женщина исполнила его просьбу, но, когда герцог хотел поцеловать пальцы жены, она отдернула руку, простонав:

– Не делайте этого, ваша светлость!

Он ответил ей голосом, полным мольбы:

– Разве вы не видите, что я умираю?

Черный муар платья и кружевная вуаль затрепетали.

– Я хотела бы, – прозвучал низкий певучий голос, – отдать свою жизнь – лишь бы продлилась ваша.

Губы де Клара искривила недоверчивая улыбка.

– Став вдовой, вы будете свободной, – прошептал он.

Женщина опустила голову и не проронила ни слова.

– Я хочу вас видеть. В последний раз, – произнес герцог.

Она подняла вуаль.

Будто поток ослепительного света хлынул в угрюмую комнату: облако золотых волос удивительного оттенка, что холодят и обжигают губы, стоит приникнуть к ним в поцелуе, высокий, по-девичьи чистый лоб и женский взгляд, вкрадчиво-пронзительный, будто дамасский клинок, в матовой стали которого искрят крупинки золота, прямой нос с красиво очерченными ноздрями, строгий рот, намекающий на чарующую улыбку, гибкая длинная шея – и вдобавок какая-то дивная, неуловимая прелесть цветения, уже щедрого, но еще юного, расточающего сокровища первых своих ароматов.

Возраст? Старшему из сыновей герцогини давно исполнилось двенадцать, но совершенной красоте сопутствует чудо вечной молодости. А эта женщина была «хороша до безумия», как сказал принц де Сузей, когда не был еще герцогом де Кларом и увидел ее в первый раз.

В ее внешности сочетались все типы красоты – от строгой до смешливой и пикантной; Анжела могла быть горделивой и приветливой, холодной и улыбчивой, высокомерной и нежданно покорной, в ней было все, вплоть до мягкой услужливости, которой от нее, казалось, невозможно было ожидать.

Женщина подняла вуаль, и две слезы скатились с длинных ресниц на побледневший бархат щек.

Герцог тихонько застонал; мучительная радость, которую он испытывал при виде Анжелы, была выше его слабеющих сил, и он невольно прикрыл глаза.

– Вы прекраснее самых счастливых воспоминаний! – сказал больной растроганным, восторженным голосом. – Я часто упрекал себя за свою безумную любовь к вам. Но как можно вас не боготворить?

На мгновение он умолк.

– Вы ведь страдали, Анжела, – проговорил он, вновь вглядываясь в ее лицо.

– Да, – отозвалась женщина, – страдала и, уверяю вас, страдаю до сих пор.

– Станет ли ваша боль меньше, если я прощу вас, лежа на смертном одре? – тихо спросил герцог.

Быстрым, я сказал бы, молниеносным движением Анжела склонилась к руке мужа и поцеловала ее. Больной, чьи силы иссякали, не выдержал сердечного волнения; на глазах его выступили слезы.

– Если бы вы мне доверились, как бы мы были счастливы! – с трудом проговорил он. Язык уже отказывался ему повиноваться…

Женщина распрямилась, как пружина; лицо ее стало гордым и суровым.

– Я никогда не обманывала вашу светлость, – холодно отчеканила она, – и если принимаю ваше прощение с благодарностью, то лишь потому, что невольно принесла вам несчастье, но, поверьте, непреднамеренно.

Больной снова закрыл глаза.

– Мой сын жив? – прошептал он минуту спустя.

– Жив, – кивнула Анжела.

– А ваш? – осведомился больной.

– Жив! – резко бросила женщина.

Ответ на оба вопроса был одним и тем же, но как различалась интонация!

Безнадежная грусть камнем легла на сердце герцога де Клара.

– Я позаботился о судьбе вашего сына, мадам, – тихо проговорил он.

– Я ничего для него не просила! – надменно ответила Анжела.

– Верно! – горько вздохнул герцог. – Вы им очень гордитесь. Вы его любите, а другого… Мой сын обречен… У него не будет отца, нет и матери! Анжела! Я ненавижу и проклинаю вас!

Женщина не плакала; опустив голову, она стояла в глубокой задумчивости.

– Принц, – наконец сказала Анжела, – что вы знаете обо мне? Ваш сын – это ведь и мой сын, и, Бог мне свидетель, я счастлива, исполняя свой материнский долг. Вы заблуждаетесь, полагая, что ненавидите меня, и не имеете никаких оснований проклинать!

Эти слова герцогиня произнесла с высокомерным видом, но бархатный льющийся голос смягчал резкость высказывания. И вдруг она опустилась на колени у изголовья больного. Он не ждал этого, запротестовал, но она прикрыла ему рот рукой, и герцог невольно начал страстно целовать эту нежную душистую ладонь.

– Вильям, – продолжала Анжела, – я стою на коленях не потому, что молю вас о прощении, а потому, что хочу сама простить вас. Так мы ближе друг к другу, так вы лучше услышите меня и сможете глубже заглянуть мне в душу. Да, я была невестой человека, который страстно обожал меня и которого, как мне казалось, любила я. Перед Богом я стала его женой, и если я виновата, то только перед этим мужчиной, ведь у нас был сын. Человек, о котором я говорю и чье имя вам было столь ненавистно…

• Предыдущая
• 5/82
• Следующая