Жизнь моя - Пейвер Мишель - Страница 15

Наблюдая за этой маленькой сценкой, Антония желала, чтобы Патрик полюбил ее так же, как, кажется, полюбил Моджи. Или даже больше. Но с самого своего приезда он всегда избегал ее. На раскопе он вежливо выслушивал ее инструкции и при первой же возможности уходил. Он никогда не болтал и не шутил с ней. И никогда не называл ее Тони. Она не любила свое прозвище, но ее задевало, почему он им не пользуется. «Антония» звучало так властно. Невозможно произнести, не растягивая слова.

«Ты все испортила с самого начала, — говорила она себе. — В тот первый день в Серсе, когда ты вела себя как сумасшедшая сельская учительница: „Ах, это так хорошо сказано!“ Кто бы не чувствовал в этом снисходительности!»

С тех пор стало только хуже. Когда Патрик был поблизости, она смущалась, что еще более повышало вероятность ляпнуть что-нибудь невпопад. Как на следующий день за ланчем, когда он задал один из своих вопросов о Кассии. Поясняя свою мысль, она собиралась отметить пассаж в его экземпляре «Стихотворений». Он спокойно попросил ее не делать этого, объяснив, что книга библиотечная.

— О, простите, — сказала она быстро, — разумеется.

Потом она представила, как это, должно было, прозвучать. Разумеется, она из библиотеки. Разумеется, вы не можете позволить себе покупать новые книги. Разумеется, разумеется, разумеется. Так что вряд ли можно обвинять его в том, что он тебя недолюбливает.

Но почему тогда временами возникает чувство, что он ее защищает? Как вчера вечером, когда она провела на раскопках десять часов, а Майлз вел себя особенно «майлзово», да и отец решил затеять с ней битву по поводу того, на что сделать упор в следующей секции. Патрик бродил рядом и небрежно отвлекал их обоих, давая ей такую необходимую возможность перевести дух.

Это не имело смысла. Но…

Майлз говорил, что Патрик самоуверенный. «Он должен быть таким. Он вырос в Вайоминге и верил, что сможет попасть в Оксфорд. Это о чем-нибудь да говорит».

Но бывали моменты, когда Антония сомневалась в этом. Как прошлой ночью, на кухне в Лез Лимоньерс.

Майлз ушел на мельницу за джипом, чтобы ехать в ресторан на двух машинах. Как всегда, когда они собирались куда-нибудь хорошо посидеть, он был под кайфом, и его прощальный залп относительно ее костюма напутал ее:

— Ты слишком высокая для того, чтобы носить такое изумрудно-зеленое платье. Ты выглядишь как гребаный попугай.

Обдумывая это, она спустилась вниз и нашла Патрика в кухне, глядящего в окно. Он не слышал, как она вошла.

На нем была простая белая рубашка и серые брюки. Майлз одолжил ему пару золотых запонок, но у него, должно быть, не хватило терпения возиться с ними, и он просто закатал рукава, положив отвергнутые запонки на стол.

После двух недель на солнце он загорел, и его темные волосы приобрели каштановый оттенок. Антония нашла его волнующе красивым и почувствовала себя попугаем более чем когда-либо.

В этот момент на улице загудел автомобиль. Патрик высунулся и крикнул Майлзу, что они идут. Потом, к ее удивлению, он постоял, развернул плечи, поднял подбородок и сделал пару глубоких медленных вдохов, как актер, готовящий себя к выходу на сцену.

Но он не может нервничать, в изумлении подумала она. Из-за чего может нервничать такой, как он?

Впервые она попыталась увидеть Лез Лимоньерс глазами Патрика. Глазами американца двадцати четырех лет от роду, чей отец провел жизнь на заводе, делая футбольные бутсы. Молодой человек, всерьез обеспокоенный тем, чтобы не быть нахлебником у своего богатого друга. Обеспокоенный настолько, что Майлзу пришлось удержать его от разорения, оплачивая дорогу сюда.

Она вошла в художественно обставленную кухню с мраморной плиткой и рабочими поверхностями из гранита. Она представила себе ресторан в Сент-Эвлали, который Майлз забронировал, не думая о ценах.

Он должен был растолковать Патрику значение мишленовских звезд, поскольку они там, в Вайоминге, не имели понятия, что это такое.

В этот момент Патрик обернулся и увидел, что она наблюдает за ним. У него были очень ясные, наполненные светом голубые глаза, которые она всегда находила потрясающими. Она попыталась улыбнуться, но он не ответил улыбкой в ответ. Наверное, подумал, что она за ним шпионит.

А теперь, этим утром, если он повернет голову, то снова увидит ее наблюдающей за ним, как она наблюдала прошлой ночью. Она быстро вышла на свет.

— Доброе утро, — сказала она оживленно, занимая стул напротив него.

— Привет, Антония, — спокойно ответил он.

С этого момента, решила она, все будет по-другому. Я действительно постараюсь.

Она смотрела, как он намазывает булочку густым горным медом. На нем были пыльные джинсы и застиранная футболка цвета морской волны. Голубоватые тени под глазами придавали ему слегка утомленный вид.

Она взяла из корзины булочку.

— Майлз все еще спит, — сказала она.

Он медленно кивнул.

Прекрасно, подумала Антония, в точку. Десять из десяти за признание очевидного. И за то, чтобы заставить его чувствовать себя третьим лишним.

Она попробовала снова. Спросила его, что он думает о вчерашнем посещении ресторана.

— Отлично, но… мне кажется… Немного перебрали.

— О да! Я была готова ехать домой за час до того, как мы собрались уезжать.

Он снова кивнул.

— Я все проспала, — сказала Моджи, наливая Антонии кружку кофе и передавая ей.

— Я знаю, — сказал Патрик с улыбкой. У него была приятная улыбка. Антонии хотелось бы видеть ее как можно чаще.

Солнце становилось жарче. Патрик поднялся из-за стола и опустил тент.

— Патрик, — сказала Моджи с полным ртом. — Майлз говорит, что ты не пьешь, но он ошибается. Ты пьешь. Я видела.

Он усмехнулся.

— Майлз имел в виду, что я не пью алкоголь.

— А! — сказала Моджи.

Антония удивилась этому. Она набралась смелости и спросила:

— А почему? Вы не любите спиртное?

Он покачал головой. Потом просто сказал:

— Мой отец был алкоголиком. Это меня сдерживает.

Она моргнула.

— Что такое алкоголик? — спросила Моджи.

— Тот, кто пьет слишком много и не может остановиться, — ответил Патрик.

Моджи посмотрела на него круглыми глазами.

— Это, должно быть, тяжело, — отважилась Антония.

Он подумал несколько секунд, а потом тихо произнес:

— Мой папа был хорошим.

— Извините, — быстро сказала она. — Я не имела в виду…

— Я знаю, — ответил он с легкой улыбкой.

Они продолжали еду в неловком молчании.

— Патрик, — снова начала Моджи.

— Мммм?

— Кто был твой лучший друг, когда тебе было восемь?

— Много ребят, — ответил он не глядя.

— Но у тебя разве не было лучшего друга?

— Нет.

Моджи обдумала это. Потом повернулась к Антонии.

— А кто был твой?

Это поймало ее врасплох.

— У меня… что-то вроде воображаемого друга, — сказала она и поймала удивленный взгляд Патрика.

— Кто? — удивилась Моджи.

— Что — кто? — переспросила Антония.

— Кто был твой воображаемый друг?

— Ох… — она смутилась, — я не могу вспомнить.

— Спорим, можешь, — настаивала Моджи. — Ты просто не хочешь говорить.

Антония налила себе еще кофе. Она спрашивала себя, догадался ли Патрик, кто был ее воображаемый друг? Возможно. Майлз всегда дразнил ее Кассием.

Ужас, подумала она. Теперь он подумает, что я не только надменная, но и сумасшедшая.

Вдруг ей захотелось оказаться где угодно, только не на этой террасе рядом с ним. Она хотела побыть одна, подальше от Майлза и Патрика и от всех этих чертовых дел.

Из гостиной донесся звук, как будто кто-то наткнулся на лампу, а следом дикая ругань. Вошел Майлз, зевая и потирая локоть. Он бросился в шезлонг, потянулся и еще раз зевнул.

— Моджи-Поджи, спаси мне жизнь! Кофе без молока, тонну сахара… Ах, ты — ангел!

Моджи покраснела.

— Знаешь, — сказал Майлз, — я все еще так пьян, что не могу смотреть прямо! Похмелье будет адом, когда оно наконец наступит.