Жизнь моя - Пейвер Мишель - Страница 40

Антония восприняла это как вещь совершенно объяснимую. В конце концов, она убила сына Дебры Пасмор.

В одном из наименее натянутых телефонных разговоров Патрик рассказывал Антонии, как он ездил подземкой до парка Сент Джеймс, чтобы добраться до Коронерского суда.

— Совершенно невероятный район, — заметил он. — Ты проходишь через причудливую торговую галерею образца сороковых, а там — как удар в лицо — новый Скотланд-Ярд. Чувствуешь себя преступником.

Он был прав, подумала она, когда они с матерью вышли из такси за несколько кварталов до кофейни, чтобы остаток пути пройти пешком, — Эвелин хотела подышать воздухом. Район был странным.

— Ни рыба ни мясо, — заявила ее мать.

Антония отнеслась к этому спокойно. Она становилась привычной к нереальности.

Было холодно для октября, и со вчерашнего дня подморозило. Они миновали уличный рынок с полудостроенными прилавками. Над ними мрачно колебались навесы от дождя. Потом — высокое сверкающее офисное здание со стеклянными лифтами, скользящими вверх и вниз, потом — прачечная самообслуживания, захудалая клиника планирования семьи и изящная маленькая георгианская терраса, кажущаяся крошечной среди огромных бетонных офисов, оставшихся от времен увлечения новейшими материалами.

«Майлз бы возненавидел все это, — подумала Антония. — Особенно клинику планирования семьи. Фу! — возмущался бы он, какие противные Кевин и Шерон!»

У нее было странное чувство, что она еще увидит его и сможет поговорить с ним об этом.

Они с матерью сидели в той итальянской кофейне, которую Патрик описал по телефону. Это было светлое, уютное прибежище для офисных работников, все в зеркалах и мерцающей зеленой плитке. В зале стояли красивые маленькие столики с мраморными столешницами. Снаружи, по Хорсферри Роуд, шумя, проезжали автобусы и такси. На тротуаре маленькое деревце оловянного цвета без листвы капало дождем на груду черных пластиковых мешков с мусором.

Внезапно у стола появился Патрик. Ее мать улыбнулась ему и назвала себя, потом безмятежно откланялась, чтобы найти здание суда и подождать их там.

Это было невероятно — вновь увидеться с ним. Она забыла свет в его глазах и их голубизну.

У него больше не было бинтов на лице и затылке, и теперь он выглядел так, словно получил легкий солнечный ожог с одной стороны, хотя она заметила, что его улыбка вышла немного кривоватой, словно ожог — или память о нем? — до сих пор причиняют ему боль. Его волосы были острижены очень коротко, возможно, чтобы избавиться от подпаленных кончиков, но его брови и ресницы больше не выглядели обгоревшими.

Его правая рука также казалась обожженной солнцем, как и его лицо, но левая была все еще заключена в бинты. Доктора говорили, что он получил серьезный ожог и надо быть готовым к пересадке кожи, а возможно, и к тому, чтобы учиться писать заново.

— Скучные подробности, — сказал Патрик, явно не желая вникать в детали.

Она наблюдала за ним, когда он шел к прилавку покупать им кофе. На нем был, как она догадывалась, костюм, в котором он сдавал выпускные экзамены. Она до сих пор ни разу не видела его в костюме. В нем он казался высоким, стройным и пугающе элегантным, несмотря на плохо выглаженную белую рубашку.

Что-то подтолкнуло ее память. Обувь… Кажется, Майлз рассказывал какую-то историю относительно обуви? А, да, она припоминает. Перед экзаменами Майлз наставлял своего друга, какие ботинки следует купить, чтобы они подходили к костюму. Майлз был непреклонен в том, что ботинки от Черча были бы единственно приемлемым вариантом, но Патрик сказал: «Нет, черт возьми! Только не по шестьдесят фунтов за пару!» И с триумфом вернулся несколько часов спустя с покупкой с Крытого рынка. Майлз был потрясен и искренне обеспокоен неизбежным крушением репутации своего друга: «Ты не можешь надеть черные замшевые мокасины к костюму. По-чести, Пэдди, разве я тебя ничему не учил?»

Патрик принес кофе и сел напротив.

— Ты потрясающе выглядишь, — прямо сказал он. — Черное тебе идет.

— Тебе тоже.

Они помешали кофе. Его запах был густым и крепким. Таким крепким, что делал ее больной.

Она подыскивала, что сказать.

— Ты, — начала она. — Я имею в виду, кто-нибудь из твоей семьи приехал на следствие?

Он озадаченно посмотрел на нее.

— Я думала… Твоя мать ведь англичанка, может, она приехала? Или… может, у тебя есть родственники здесь?

Он покачал головой.

— Мама умерла несколько лет назад. Есть тетя где-то в центральных графствах. Однажды я позвонил ей, когда приехал в Британию, но… — Он пожал плечами.

Она спросила, как Моджи.

— Я думаю, в порядке. По крайней мере… — он прервался. — А если честно, не знаю. Я даже не знаю, как я сам. Все это кажется мне нереальным.

Некоторое время они сидели молча. Потом он протянул здоровую руку и коснулся Антонии.

— Мне тебя не хватало, — сказал он, не глядя на нее.

— Мне тоже.

Большим пальцем она погладила внутреннюю сторону его ладони.

— По-моему, это сверхъестественно. Я действительно нервничаю по поводу этого заседания. Не знаю почему. Думаю, единственное, что нам следует делать, это говорить правду, да? Но я чувствую себя так, будто снова сдаю экзамены.

— Знаю. Я тоже.

— Хотелось бы побыстрее это проскочить. Очень плохо, что нас будут слушать не первыми.

Она замялась.

— Ему бы тоже это не понравилось.

Вдруг она поняла, что больше не в силах смотреть на него. Она наклонила голову над кофе и почувствовала, как текут слезы. Горло перехватило. Слез быть не должно. Их и не было со времени несчастного случая. Она не могла плакать. Возможно, поэтому она чувствовала себя больной все время.

— Все, о чем я могу думать, — сказала она сдавленным голосом, — это о его лице, когда джип стал падать вниз. Я вижу его каждую ночь. Майлз выглядел таким бледным. — Она прерывисто вздохнула. — Когда джип исчез, прошло много времени, прежде чем он упал на камни. Это бесконечная тишина, пока он падал. И все это время — все это время — Майлз должен был знать, что умрет.

Внезапно в кофейне стало невыносимо жарко. Она не могла дышать.

— Я все время спрашиваю себя: когда же он потерял сознание? И сама отвечаю себе, что это должно было произойти, когда джип упал на камни. Я имею в виду, сразу же, как он упал. Это должно было быть… мгновенно. Провал — и все. Майлз не должен был понять… Он не должен был почувствовать… ничего. В огне…

Патрик не ответил. Он нежно поглаживал внутреннюю сторону ее руки, пока она сидела, низко опустив голову и изливая свою печаль.

Через некоторое время она выпрямилась и вытерла сухие глаза. В голове стучало от непролитых слез.

Они сидели рядом в молчании, в то время как клерки покупали капуччино и сдобу, а на улице, шурша, проезжали автобусы. Потом Патрик сказал:

— Твоя мама кажется милой.

Это звучало настолько нелепо, что она издала легкий смешок.

— Да, она такая. Думаю, до сих пор я этого не понимала.

Он посмотрел на часы на стене. Без двадцати десять.

— Мы должны идти.

Она встала.

— Давай закончим с этим, — сказала она.

Они попрощались на ступеньках Коронерского суда. Пасморы будут ждать его внутри, а они оба знали, что присутствие Дебры сделает затруднительным дальнейшие контакты.

Когда он открыл перед ней дверь, она взглянула на него и спросила:

— После следствия мы сможем еще увидеться, как ты думаешь? Сможем?

Он мгновение смотрел на нее. Пытался улыбнуться, но улыбки не получилось.

— Я… Я имела в виду, — запнулась она, — если ты еще этого хочешь.

Он открыл рот.

— Я все еще этого хочу, — сказал он наконец.

Он полез в нагрудный карман, достал оттуда сложенный листок и вручил ей — быстро, как будто он мог передумать и забрать листок обратно. На нем он записал свой адрес и телефон в Оксфорде вместе с инструкциями, как туда добраться. Он вынужден был это напечатать, поскольку левая рука все еще была перевязана. Она представила, как он сутулится над пишущей машинкой, нажимая клавиши одним пальцем.