Жизнь моя - Пейвер Мишель - Страница 44

Внезапно он представил Майлза, выкрикивающего со смехом по поводу клише: «Слишком много того, ради чего стоит жить?» Господи Иисусе! — сказал бы он. Где ты откопал это?

Потом они посмеются над этим.

В эту минуту его поразило, что уже никогда он не будет смеяться чему-то вместе с Майлзом. Кровь зашумела в его ушах. Зал суда затуманился.

— Я знал его, — сказал он. Его голос скрипел. — Он никогда бы не покончил с собой. Он был мой лучший друг.

На этот раз коронер не стал предупреждать его, чтобы он отвечал в рамках вопроса. Он молча разглядывал Патрика, слегка заинтригованный этим свидетельством скорби. Потом сказал:

— Последний вопрос: младшая сестра умершего была с вами во время происшествия, и она тоже была свидетельницей. Понятно, что девочка слишком подавлена, чтобы ее опрашивать. Но я задам вопрос вам. По вашему мнению, могла бы она добавить еще что-нибудь к тому, что вы нам сегодня рассказали? Вообще что-нибудь?

Патрик подумал над этим. Он подумал о Майлзе, который завербовал Моджи в помощники, чтобы забрать кантарос. Он подумал о напряженном личике восьмилетнего ребенка, когда та проигрывала несчастный случай со своими Синди. Он подумал о своем обещании «не говорить про нее» и о своем обещании Майлзу присматривать за сестрой.

— Нет, сэр, — ответил он. — Она не смогла бы к этому ничего добавить.

— Благодарю вас, мистер МакМаллан, на этом все.

И только когда он сел на свое место рядом с Деброй, прикрыл глаза и сделал пару глубоких, медленных вдохов, он почувствовал, как что-то шуршит в кармане его пиджака и вынул карандашный набросок, сделанный Антонией.

Он собирался вернуть его ей в кофейне, но как-то позабыл об этом.

Внезапно у него возник вопрос, не совершил ли он ошибку, защитив Моджи.

В первый раз за все это время ему пришло в голову, что еще ничего не было сказано о кантаросе. Конечно, это было немного странно. Надо ли было ему что-нибудь сказать?

Но что бы это дало? Это означало бы только всевозможные вопросы к бедной маленькой Моджи, а смысл? Она не знала, где Майлз спрятал этот проклятый кубок, так какой в этом смысл?

Запрокинув голову, он смотрел, как дождь маленькими серыми ручейками струился по окну в крыше. Он чувствовал себя более высушенным, чем когда-либо в жизни.

Кассий, загадка, кантарос. Что из этого сейчас имело смысл?

Он сунул рисунок обратно в карман.

Коронер прошелся с Антонией по тем же вопросам, что и с Патриком, но гораздо быстрее.

Она старалась отвечать как можно точнее, но с трудом понимала его вопросы. В результате ее речь прерывалась, и она часто переспрашивала. Она подозревала, что он находит ее уклончивой. Она ничего не могла поделать с собой. Все, о чем она могла думать, был тот факт, что Майлз был еще жив, когда начался пожар.

Но, конечно, он был без сознания? Или это еще одна маленькая аккуратная ложь из тех, которые люди говорят друг другу, чтобы спать по ночам: «По крайней мере, он не страдал», «Это наверняка было мгновенно», «Он не должен был ничего почувствовать».

Коронер задал ей следующий вопрос. Что-то о бумажном следе. Она извинилась и попросила его повторить, и он сделал со слегка преувеличенным терпением.

— Да, — сказала она. — К тому времени когда мы с Патриком добрались до поворота на Ле Фигароль, мы уже собрали все контекстные листы.

Ее голос звучал холодно и скучно, словно она говорила о погоде. Она поняла, как ей держаться перед ним. Жесткая, бесчувственная карьеристка, разрушившая дружбу двух молодых людей, хладнокровно лгавшая своему собственному отцу. Только такая, как она, могла удариться в истерику и швырнуть ключи от машины своему мертвецки пьяному да к тому же безжалостно отвергнутому бой-френду, а потом стоять и смотреть, как тот летит навстречу своей смерти. Она и пальцем не шевельнула, чтобы помочь, в то время как его лучший друг рисковал головой, пытаясь его спасти. Неудивительно, что два репортера в боковом ряду что-то ожесточенно строчили. И уж тем более неудивительно, что Дебра Пасмор метнула в нее этот взгляд василиска.

— …Так почему же, — продолжал коронер, — вы сочли необходимым оставить джип и продолжать поиски? Если вы уже собрали все бумаги, вы могли бы просто повернуть и поехать домой?

Она в замешательстве посмотрела на него.

— Почему?

— Да, почему?

Нетерпение сделало любезный голос коронера куда менее любезным.

— Потому что, — начала она, — мы должны были найти кантарос.

— Что? — Коронер нахмурился и зашуршал бумагами. — Не могу припомнить, чтобы нечто с таким названием фигурировало в показаниях. Объясните, пожалуйста.

«К чему теперь все эти вопросы?» — устало подумала она и ответила:

— Это был артефакт, каменный кубок. Римский. Патрик нашел его за несколько дней до происшествия.

— Римский, вы говорите? Он был ценным?

— О да. Из-за связанных с ним ассоциаций он должен быть… да, бесценным.

Два репортера выпрямились на своих сиденьях и обменялись заговорщицкими взглядами — вот в чем дело.

— А почему вы пытались найти этот артефакт?

— Ну… — начала она неохотно, — потому что Майлз взял его.

Возбуждение в лагере Пасморов. Джулиан выглядел ошеломленным. Лицо Дебры было как маска из слоновой кости.

— Доктор Хант, — сказал коронер тоном консультанта, распекающего небрежную медсестру, — в ваших показаниях я не могу найти ничего об этом артефакте, римском или каком бы то ни было.

Все это было настолько запутано — что с местной жандармерией, пристававшей к ней с деталями происшествия, что с французскими авторитетами по культурному наследию, которых интересовал только кантарос, — что она решила: эти два мира должны договориться друг с другом.

Взгляд коронера стал задумчивым.

— Очень хорошо, — сказал он наконец. — Так значит, теперь вы говорите, что умерший забрал это изделие. Как вы об этом узнали? Он вам в этом признался?

— Нет, этого не было. Но мы знали, что это он. — Она посмотрела на Патрика, но он сидел, нагнув голову и глядя в пол. — В этом нет никаких сомнений.

— Это возмутительно! — закричала Дебра. — Эта девушка лжет! Она пытается использовать моего сына, чтобы прикрыть собственную небрежность, — потому что он мертв и не может защитить себя! Она неуравновешена! Мой сын не был вором!

— Миссис Пасмор, — твердо сказал коронер. — Я уверен, что не должен напоминать вам и всем остальным о штрафе за прерывание заседания суда.

— Но она же называет моего сына вором! А где ее доказательства?

— Я адресую этот вопрос ей.

— Я не называла его вором, — упрямо возразила Антония, — но я не лгу. Я только сказала, что он взял кантарос, и именно поэтому мы не вернулись обратно, когда собрали контекстные листы. Нам надо было ехать назад, теперь я знаю это. Но мы не сделали этого. Потому что он взял его. О, конечно же, он собирался его вернуть. Он не был вором. Но он сделал это. Я уверена.

После вспышки матери коронер кратко распорядился освободить зал суда.

Он наблюдал за миссис Пасмор, и по его профессиональному мнению, если кто-то и был неуравновешен, так это она.

О Боже, Боже, Боже! Какое несчастливое нарушение, и по вопросу, имеющему не более чем тангенциальное отношение к делу. Исключая, конечно, то, что, если это правда, то это, по крайней мере, объяснило бы, почему эти несчастные, переутомленные молодые люди остались в горах на душной жаре, вместо того чтобы поступить как все разумные смертные и вернуться домой до того, как случится беда.

Но с каких это пор влюбленные поступают как разумные смертные?

Он снял очки и протер их носовым платком. Ему безумно хотелось ланча.

«Вечный треугольник», — подумал он устало, позволяя себе короткую паузу, чтобы собраться с мыслями.

Слева от него твердо и прямо стояла девушка. Он подумал, что черты ее лица слишком выразительные для подлинной красоты, но она бесспорно привлекательна. Странно, что сама она, казалось, этого не сознавала.