Предчувствие смуты - Яроцкий Борис Михайлович - Страница 22

Родители видели, как богатые богатеют, и сами мечтали разбогатеть. Вернулись домой, на Лемковщину, купили землю, конфискованную у бывшего оуновца, вырастили десяток коров. На местечковом рынке продавали продукты своего хозяйства.

В округе уже никто не строился, в услугах каменщиков не нуждались. Чего-то выжидали. Ходили разговоры о крутой перемене жизни. Родители жили в страхе. Говорили: скоро Советы исчезнут как мартовский снег. Из Магадана вернется бывший хозяин. Родители боялись: отберет усадьбу. Так было при немцах: у бедняков, получивших землю от советской власти, отбирали и возвращали бывшим хозяевам. Потом опять все вернулось на круги своя: советская власть конфисковала конфискованное.

От будущей новой власти ждали нового передела. Соломии хотелось освободить родителей от страха, не бояться за нажитое своим трудом. Ей когда-то внушили: у кого много денег, тот не боится. Но она чем больше зарабатывала, тем сильней боялась. Это был затаенный страх. Он копился, как соль в суставах. Когда с годами суставы заноют и не сможешь найти покоя, тогда о многом подумаешь. Но страх — не болезнь суставов. Страх за собственное существование душу изматывает — раньше времени загоняет в гроб.

Еще недавно все это до ее понимания не доходило. Ведь почти всегда рядом были Гуменюк и Шпехта. Если что, они выручат. Им она верила, как себе.

За фальшивую тысячу она уложила в гроб то ли лейтенанта, то ли капитана. Страха не почувствовала. Страх появился потом, но не со стороны русских. Чеченцы дали понять, что если она не будет усердствовать, не будет сутками напролет лежать в засаде, затаившись, как зверь, если не будет результата, то есть не будет метких выстрелов, ее переправят в Арабские Эмираты, там продадут кому-либо в жены. Девка она молодая, красивая, рожать способная, и никакой львовский адвокат ее не выручит…

Так ей угрожали. И она уже было подумала, что впредь ее никакими долларами не заманишь. Когда-то ей обещали, что работу предложат в Косове, отстреливать придется то ли албанцев, то ли сербов. Лучше бы албанцев, их в Косове больше, чем сербов, а значит, и мишеней больше.

И опять ее перебросили в Чечню. Сначала переправили в Грузию. В Тбилиси поселили в одну чеченскую семью. Это ее насторожило. Ведь Зенон Мартынович обещал, что от чернозадых ее будут держать подальше: народ непредсказуемый, воинственный. Чеченец, если долго не воюет, теряет свою самобытность, и тогда трудно отличить чеченца от любого другого кавказца.

Чеченец, попадая в чужую среду, легко ассимилируется. Когда-то хазары пытались их сманить в иудейскую веру, но чеченцы предпочли Аллаха. Мусульманство навязали им сельджуки, потомки турок.

Все это она узнала из бесед с Варнавой Генриховичем. Единственно, о чем он умолчал, но о чем она сама догадалась: чеченец в глубине души остается человеком гор, способным стремительно подниматься и круто падать, не разбиваясь до смерти, он может до бесконечности испытывать судьбу, постоянно преодолевать преграды, как ей признался один полевой командир, чтобы не растерять бойцовские качества.

За украинским снайпером приехали двое: мужчина с хрящеватым лицом, по-русски говорил почти без акцента. Как потом оказалось, в Грозном он учился в университете, при советской власти был директором средней школы, преподавал историю и Конституцию СССР. Себя бывший директор назвал предельно кратко, только имя-отчество:

— Шима Хамидович.

Другой чеченец, которого Шима Хамидович назвал Абузар, был его племянник — маленький, узкоплечий, с виду подросток. На него никак не подумаешь, что это один из самых свирепых гвардейцев Басаева.

Чеченцы были одеты в черные меховые куртки и такие же черные теплые брюки из влагоотталкивающей ткани, на ногах — тяжелые армейские ботинки. Такие выдают десантникам. Вся экипировка, за исключением разве что шапок из белого каракуля, была трофейной. И Соломия предположила: «Никак, раздели русских, прибывших на Кавказ по замене?» Ей было известно, что перед отправкой российских офицеров и солдат в Чечню им выдают новое обмундирование. Потому и охотятся чеченцы за новичками.

Чеченцы заехали в Тбилиси по адресу, где проживала родня Шимы Хамидовича — брат с женой. Они радушно приютили Соломию, в душу с расспросами не лезли. Видимо, хозяин, купивший место чистильщика обуви на проспекте Руставели, был предупрежден, что гостья — очень важная птица, скоро за ней приедут, и никто не должен знать, откуда и куда она направляется. Люди гор дисциплинированы: кто имеет длинный язык, тот недолго видит горы.

Шима Хамидович поздоровался с братом почему-то по-грузински:

— Гамарджоби, Ахмед! — а спросил уже по-чеченски: — Где моя русская женщина?

— Она не русская, — улыбчиво ответил Ахмед. — Она украинка.

— Не болтай лишнего.

Хозяин привел Соломию из соседнего дома. Хозяйка принесла одежду, какую обычно носят в горных селениях замужние грузинки.

— Я сейчас переоденусь, — сказала Соломия, давая понять, что мужчины должны покинуть комнату.

— Не бойся. Мы очень свои люди, — нагло отозвался молодой чеченец, давая понять, что для него она такая же, как все, с которыми он встречался в России, а некоторых даже водил в ресторан.

— А я не боюсь и бояться не собираюсь, — презрительно отозвалась Соломия. — Запомни, Абузар, я не проститутка. Я сюда работать приехала. А не запомнишь, для тебя хуже.

— Он пошутил, — не ожидая резкого ответа, заверил Соломию Шима Хамидович. — Мы тебя охраняем как зеницу ока.

С этой минуты доверенную им «зеницу ока» они прятали от чужого глаза, не позволяли ей ни с кем вступать в разговоры. Боевики, или, как их здесь называли, партизаны, видя грузинку в сопровождении двух чеченцев, считали, что эта женщина или куплена, или выкрадена для какого-то полевого командира.

В Южной Осетии на таможне российские пограничники проверили документы. По паспорту Соломия была уже грузинкой, женой племянника знатного чеченца, и звали ее, как было записано в паспорте, Мавра Мигрелидзе. У чеченцев жены обычно носили фамилию мужа.

— Вы давно замужем? — спросил пограничник.

— Там все написано, — за Соломию ответил молодой чеченец. Он нервничал, и пограничник заподозрил, что Мавра Мигрелидзе не чья-то жена, а обыкновенный «товар», который пользуется повышенным спросом в лагерях партизан Ичкерии.

Конфликт уладил старший чеченец, коротко переговорив с начальником таможни. Не обошлось без маленького подарка.

Полевой командир Асланбеков, непосредственно подчинявшийся Басаеву, — худощавый, подтянутый, прекрасно говоривший по-русски, когда-то служил в Советской армии, окончил Львовское военно-политическое училище. При знакомстве с Соломией уловил в ее речи галицийский говор и сказал ей:

— Откуда вы, знаю только я. Для всех вы грузинка Мавра. Муж у вас чеченец.

— Уж не тот ли, который меня привез из Грузии?

— Айдамиров? Смелый джигит, преданный Ичкерии. Он к вам не приставал?

— Пытался.

— Вы с ним не церемоньтесь. От имени командира предупредите: «Будешь распускать руки — пристрелю». Некоторые наши бойцы на чужих женщин смотрят как на рабынь. А вы — наши соратницы, и права у вас такие же, как у всех, кто с оружием в руках отстаивает свободу Ичкерии. Да и свободу Украины. У нас общий враг — русский империализм.

— Да, конечно, — ответила она машинально.

Политика Соломию не интересовала, ее интересовали деньги, а деньги можно заработать на метких выстрелах. Она умела поддакивать работодателям, иначе ей могли не заплатить, а если и заплатят, то фальшивками.

Такое случилось. Как-то раз Гуменюк ей посочувствовал, но советовал помалкивать, а Шпехта сделал вид, что вообще этого случая не помнит.

Теперь ее заработок зависел от бывшего капитана Советской армии. О том, что он к ней по-доброму отнесся, свидетельствовал подарок, который ей преподнес сразу же при знакомстве.

— Вот вам оружие, — сказал он. — Кто будет приставать, на первый раз предупредите, как предупредили Айдамирова, а потом поступайте по обстоятельствам. Нагло себя ведут арабы из Эмиратов. Но мы их терпим, потому что их шейхи поддерживают нашу борьбу, берут на себя расходы по содержанию Великой армии Ичкерии.