Предчувствие смуты - Яроцкий Борис Михайлович - Страница 59

Слобожане не торопились покидать старинный украинский город. У напарников были свои причины задерживаться. Микола надеялся выяснить судьбу девчат — Соломии и Ядвиги, Илья — получить заработанные деньги.

— Будем требовать двойную оплату, — настаивал Илья. — За какой-то месяц мы два раза побывали в Чечне. Это все равно, что дважды посетить клетку с голодным тигром.

— Ты имеешь в виду Дибривский лес? — Микола усмехнулся. — Дибривщина — это уже Украина. Сам же толкуешь: все лучшее — у нас: и лес, и бандиты. Хотя… какие они бандиты — пацаны низкопробные? Только по названию люди грозной профессии. До чеченцев им никогда не дотянуться. Ты их спугнул — и они, как зайцы, разбежались. За что же тогда с пана Шпехты требовать двойную оплату? Он любит деньги и расстается со своими кровными неохотно.

— Я договаривался не с ним, а с паном Гуменюком… И Гуменюк тоже хорош. Где его будем искать?

— Найдем. Львов — не Париж и даже не Москва. Я знаю, где его искать, но не сейчас. Ночью благородные люди спят. А мы с тобой — кто?..

Спустя десять минут из уазика раздавался храп. Спали оба, не опасаясь, что в салон заберутся грабители: «груз 200» уже покоился в семейном склепе, выстроенном еще при Пилсудском. У Миколы уже с вечера — как гора с плеч свалилась, когда родственники, приподняв крышку гроба, чуть было от трупного запаха не потеряли сознание, но, приглядевшись, убедились, что в гробу именно их любимый Стасик, избравший себе профессию журналиста-международника.

Микола видел убитых горем родственников, он искренне жалел их. Только с кем они будут расплачиваться за доставку «груза 200» — с доставщиками или с паном Шпехтой? Если с доставщиками, то хлопцы хорошо заработают.

Наблюдая за родственниками убитого, Микола подумал: не одно столетие гибнут поляки, отправляясь в восточные страны. Особенно не везет им в России. Шляхта всегда мечтала иметь на русском престоле своего царя, а если не царя, то хотя бы Наполеона, а если не Наполеона, то хотя бы союзника, который поможет раздвинуть границы Польши «от моря до моря», естественно, за счет России. Ненависть шляхты к русским людям венчается могилой в какой-нибудь Хатыни.

Микола храпел сном праведника. Но еще долго ворочался Илья. Не давало ему покоя уснуть предупреждение отца. При выезде из Сиротино Алексей Романович отвел Илью в сторонку, принялся нашептывать: «Когда вам загрузят мертвеца, постарайтесь переправить его на Украину. Закопайте где-нибудь на сельском кладбище. А гроб везите дальше, куда вам будет указано. В гроб камней положите — для веса. И никому не признавайтесь, что мертвеца выбросили, как падаль. Труп заройте поглубже, чтоб собаки не достали. А с Миколы на всякий случай возьми слово, кто будет спрашивать, пусть говорит: что дали, то и погрузили. В гроб не заглядывали».

Прошлый раз загадкой был сам роскошный гроб, но Илья разгадал его сразу, как только пихнул в плавки продолговатый брусочек толщиной в два пальца. Из таких брусочков коломенские умельцы сложили гроб, обтянули его пленкой шоколадного цвета — получилось шикарное изделие. Но по дороге брусок напитался влагой, стал слоиться, каждый слой — стодолларовая ассигнация, а клей на вкус — чистая глюкоза. Вот и коломенских умельцев нужда заставила делать не только ракеты «Скад»… Когда в Коломне, по совету американцев, рушили ВПК, конструкторы-ракетчики, чтобы не голодать, намеревались лететь в Северную Корею, но их туда не пустили. Однако разрешили подрабатывать у заказчиков с Кавказа. Тех всегда интересовала валюта.

Илья скоро пожалел, что «гроб под дуб» не доставили в Сиротино. Он тоже мог стать если не олигархом, то довольно крутым.

В то время, когда компаньоны, подложив под бока дерюжку, наполняли салон уазика молодым здоровым храпом, Зенон Мартынович Гуменюк входил в квартиру Шпехты.

Опять появилось на столе яблочное вино и несколько сортов словацкого сыра. Удивлять своего соратника разносолами Варнава Генрихович не мог, чтобы не возбудить зависти: вот, дескать, какой богатый адвокат! Скромность во всем, и прежде всего за обеденным столом, возвышает человека.

Варнава Генрихович не торопил гостя с отчетом. По заведенному правилу, они сначала выпили по бокалу бодрящего кислого, закусили соленым братиславским, поговорили о том о сем и, конечно же, о захоронении поляка-журналиста.

— И стоило ему безрассудно соваться в Ичкерию? — высказал свое недоумение Зенон Мартынович. — Послал бы кого-нибудь из наших, того же Перевышку. Он не отказался бы, если б его попросила Соломия. Дивчина крепко держит его за душу. Теперь он у нее, как пойманный ястреб. За файную валюту можно было бы им и пожертвовать.

В знак несогласия Шпехта покачал бородкой.

— Зенон, ты плохо знаешь Соломию. Дивчина с характером. Меня она предупредила, чтоб Миколу я не подставлял, иначе…

— Неужели влюбилась?

— Что ты хочешь — тело молодое. А она — истовая католичка. Ей байстрючонка рожать обычай запрещает.

— Это верно, — подтвердил Зенон Мартынович. — Характер у Соломии — не отнять. Прошлым летом — на Ивана Купалу — я познакомил ее с неженатым доцентом, кандидатом наук. Это тот самый, который «Капитал» Маркса читал как Библию. Когда-то в политучилище преподавал политэкономию.

— Подполковник Кормильцев?

— Кормильцев был уже давно полковник, и его перевели в Москву.

— По мастерству другого такого нет.

— Есть, Варнава Генрихович, только мы не знаем… Так вот, меня разобрало любопытство: кто кого перетянет в свою веру? Дня через три Соломия появляется в тире — злая-презлая. И на меня чуть ли не с кулаками: «Вы с кем меня случить хотели? — Орет, как на базаре: — Да от него запах, как из могилы!» Я рассчитывал, что заскорузлый доцент ласково предложит руку и сердце, а он ей попурри из Маркса: «Ничто человеческое мне не чуждо».

— Умные слова, не смейтесь. Гений, он даже среди самых умных — гений. Иное дело, Маркс своим умом не воспользовался в полной мере. В то время на своей гениальности мог бы сделать приличный бизнес.

Гуменюк вернул Шпехту в свое русло:

— Да, но до «человеческого» у них так и не дошло.

— Соломии нужна семья, — заметил Шпехта и, задумчиво помолчав, признался: — Если она выйдет замуж, мы ее потеряем как бойца. Женщина, если на нее не давит семейный груз, для дела она еще чего-то стоит.

— Я тоже об этом подумал. Да и Микола по природе семьянин. Мне надо было познакомиться с его родителями, только я не стал рисковать. У него отец — полная противоположность Пунтусу. Такие себя называют беспартийными коммунистами. Их и в партию не принимали — неудобные для начальства… Так что нам лучше от них держаться подальше.

— Напрасно. Нам нужно бороться за каждую семью, особенно на Слобожанщине. Это же открытые ворота в Россию.

— Смотря для кого. Для старого Перевышки они всегда были открыты.

— А для нас?

— Для нас еще долго будут закрытыми, потому что старого Перевышку уже не перековать. У него слишком много советского.

— Но Пунтуса жизнь перековала.

— Там, Зенон Мартынович, и перековывать нечего. Такие, как он, сродни гадюкам: гадюка шкуру меняет в зависимости от времени года, а этот — в зависимости от ситуации. Время сейчас на Украине, как при нуле градусов, то ли зима, то ли оттепель, смотря откуда ветер подует. Украина, как и вся Европа, выжидает: кто окажется притягательней — Америка или Россия?

— Скажите прямо — кто больше отстегнет?!

— Может, и так.

— И что — мы будем выжидать?

— Вы ездили — куда? — ответил Шпехта вопросом.

— Куда вы меня посылали.

— Я вас посылал на рекогносцировку. Вы человек военный. Нам предстоит сражаться теперь уже и за Восточную Украину. Будем отвоевывать души слобожан. — Он помолчал и не сразу ответил: — Пока только подает надежду Микола Перевышко.

— А семья Пунтусов?

— Кто? Илья?

— Хотя бы…

— Легкомысленный хлопец. От отца у него почти ничего.